Но разве можно было остановить или перекричать заводских баб, вошедших в раж. Баб, которые в войну подростками вместо мужиков, ушедших на фронт, работали на заводах и фабриках, вынесли все беды, голод, нищету, разруху, и никогда ни перед кем не склоняли головы.
После похорон вся округа вспоминала поминки, скорбела о Мане и обсуждала Саню. Дотошные заводские бабёнки и ушлые старухи припомнили все! Марьины запудренные синяки под глазами и хромоту в течение года, забитость и страх перед мужем, а соседка Клава сняла с себя обещание молчать о том, что видела когда-то за обедом и на каждом углу рассказывала о том, как безропотно прислуживала Маня мужу, что мясом кормила только его и не имела места за обеденным столом. Ела на кухне после всех остатки, как делала её мать, бабка и все женщины в роду.
– Можно уважать мужика! – горячилась Клавдия, – но не в такой степени! Зачем превращаться в безгласную скотину, когды тебя ни в грошь не ставят. Гоношишься, гоношишься, а об тебя ноги вытирают?
Она вспомнила новые Санькины рубашки и баскую одёжу сыновей и дочки. И всем бабьим сходом припомнили вечное, неизменное серо-коричневое в мелкий розовый цветочек Манино платье, в котором и на работу ходила, и на редкие праздники в клубе. Всплыл в памяти красивый костюм, который справил себе Саныч на свадьбу старшего сына, и то, в чём была на торжестве Марьюшка. Скромная кофточка и старая затрапезная юбка… А потом открылось то, что раньше было скрыто. Оказалось, что много лет Санька гулял от жены с работницей кроватного цеха мебельной фабрики – с бойкой крашеной шатенкой. Их участки в садоогороде находились рядом, а в последние годы Санька частенько ездил туда один, оставляя жену в квартире на хозяйстве.
Вот этого соседки простить не смогли. Бабка Варвара, высокая, жилистая, всю жизнь проработавшая в литейном цехе наравне с мужиками, в тринадцать лет из -за травмы потерявшая глаз, как -то подскочила к Саньке и заорала. От перекошенного злобой одноглазого лица он даже отбежал назад, а она, стуча клюкой, наступала и выплевывала сквозь пулустёртые зубы слова, которые летели обалдевшему соседу в лицо, словно тяжёлые комья грязи:
– Паразит! Таку женшыну изнахрятил! Ухайдакал! В гроб загнал! Ей бы ещё жить и внукам радоваться! Издеватель поганый! Так бы жахнула между глаз! Думашь, мы не знам, как ты изгалялся над ней? Как она ещё до пятидесяти годков с тобой прожила, раньше не загнулась! Кобелина проклятый! Ни дна тебе, ни покрышки! Отольются кошке мышкины слёзы!
– Хоть бы кого из себя представлял, рыжий чёрт! – подхватила подбежавшая Клавдия Николаевна. – Всего-то заметного в тебе – токо рост. И чаво перед женой - то нос задирал! Не парторг, не начальник какой, как все – работяга! Чего жену-то гонял, как собачёнку паршивую! Даже беременная, помню, с базара сумки пудовые сама таскала! Думашь, не видел никто? И как только та кость с мясом в глотке твоей не застряла! Все баланду хлебают, а он сидит, мясо жрёт, не подавится. Да хоть бы одну баскую одёжку за всю жизь ей купил!
К соседкам спешили еще пять женщин. Сан Саныч после первого напора уже не молчал: огрызался, рычал что-то в ответ. Но разве можно было остановить или перекричать заводских баб, вошедших в раж. Баб, которые в войну подростками вместо мужиков, ушедших на фронт, работали на заводах и фабриках, вынесли все беды, голод, нищету, разруху, и никогда ни перед кем не склоняли головы.
Пришлось Санычу убираться в свой подъезд, в квартиру. …Ни одна женщина в округе больше не отвечала на его приветствия, все проходили мимо, словно он – пустое место.
– Совсем бабы озверели, – жаловался мужикам возле гаражей. – По всей округе какие- то грязные сплетни про меня растрепали! Даже продавцы в магазинах косо смотрят.
– Да ладно, не бери в голову! – смеялись мужики. – Бабий гнев, как летний дождь. Промочил землю, и пропал, и луж не осталось.
– Ага! Не осталось! – злился Саныч. – Я жениться надумал. Давно себе кралю приглядел. Так она наслушалась сплетен, и дала отворот.
– Да, ты чо! – рассмеялся старик Сергеич, хлопнув рукой по заплатке на коленке. – Уж не та ли зазноба, что на цыганку похожа и работат в кроватном на фабрике? Мне про неё давеча Власовна говорила!
Саня позеленел от злобы, но справившись с собой, вздохнул: « Дак вы чо, хотите, чтоб я без бабы жил? Я ж один совсем. Сам себе стирать должон? Вы в своем уме?
– А ты в своем? – негромко спросил татарин Ильфат. – У тебя, Саныч-ага, ещё тело жены в земле не застыло, а ты об новой думаешь. Греха не боишься?
– Хорошо говорить тому, у кого дома пять баб! Одна носки стирает, другая жрать готовит, третья подушки взбивает!
– Ты о чем это? – подскочил Ильфат, грозно сверкая тёмными глазами.
– Да не злись. Я о матери твоей, о жене и трёх дочках! А ты чо подумал?
Сосед в сердцах махнул рукой, и, забыв закрыть гараж, ушёл домой.
Саныч выдержал полгода. Потом съездил в отпуск к двоюродной сестре на Украину и привез жену – дородную, грудастую, черноглазую, с короткой стрижкой иссиня- черных волос. Счастливый входил с ней во двор, а та оценивающим взглядом прищуренных глаз обводила «окрестности» и не могла скрыть лёгкой брезгливости на круглом румяном лице.
Бабка Варвара, сидящая у подъезда, только раз взглянула на неё и захромала к другому дому, к своей подружке.
– Гли-ко, Власовна! Санька себе жану привёз! – сказала, запыхавшись. – Помяни моё слово, ну и даст ему прикурить эта лихохвостка! Не сумлевайся!
И новая жена дала «прикурить»! Первым делом уговорила продать любимый мотоцикл, обещая непременно купить новый. Но почему-то никакой техники у Саныча не появилось, зато новоиспечённая хозяйка в холода щеголяла в пальто с норковым воротником и в новой шапке. Потом заставила перейти в литейку. Там условия труда были хуже, но за работу платили больше. Аппетиты у лихохвостки, как называла её бабка Варя, росли день ото дня!
Прошло ещё сколько-то времени, Сан Саныч стал заметно меняться. Раньше ходил, высоко неся голову, гордо оглядывал с высоты без десяти сантиметров двухметрового роста всю округу, а косая сажень в плечах и крупные кулаки так и просились в потасовку: «А, ну, давай поборемся, а, ну, давай поспорим!», но во дворе все видели размер тяжёлых кулаков и в споры не вступали, особенно с пьяным соседом.
А тут словно стал медленно усыхать. Плечи стали уже, спина постепенно начала сгибаться, и уже ходил он, слегка сутулясь. И руки плетьми висели вдоль тела, когда тащил тяжелые сумки из магазина или с базара. Жена за продуктами в отличие от Марьи никогда не ходила, заявив на весь двор, что тяжести таскать – дело не женское.
Но, когда краснея, негромко матерясь, бывший богатырь вынес во двор таз и стал развешивать бельё, притом из его вещей были только трусы и майка, остальное – одежда жены,
старик Сергеич подошел и, попыхивая беломориной, спросил:
– Ну, что бывший комендант семейного гарнизона, понизили, гляжу, тебя в званьи? Раньше по двору ходил – генералом гляделся. А чичас чё? Бельем заведовашь! Интендант получается? Али как? А паёк-то тебе приличный определили?
Саныч грохнул таз о землю, только хотел встряхнуть ехидного старика, как из открытой форточки послышался пронзительный крик:
– А я тута бачу, що хто- то усе бельё повисил и буряк с хрядки на борщ принес. Или я ще ни розумию?
Саныч быстро схватил таз, взгромоздил на стоящий рядом пенёк и быстро стал развешивать бельё.
– Ну! Ну! – снова съязвил старик. – Теперя понятно, кто у нас генерал!
Пётр Сергеевич, среднего росточка, с впалой грудью, с жилистыми изработанными руками, был ветераном Отечественной войны. Вдовец, капитан в отставке, награжденный двумя Орденами Славы, о чём вспоминали только в День Победы, когда надевал «пинжак» с боевыми наградами и юбилейными медалями. Все другие дни старик ходил в одном и том же «затрапезе» и веселил, как дед Щукарь из романа о целине, весь двор своими шутками, приговорками и подковырками, на которые никто не обижался. Выхода Сергеича из дома многие с нетерпением ждали, потому что он мог поднять настроение любому …за исключением Саныча. Тому сильно не нравилось, когда ветеран иногда шутя, указывал ему на место, когда Саня напористо лез в дела соседей, советовал, когда не спрашивали, поучал с выражением высокомерия на лице.
После случая с бельём с лёгкой руки Сергеича гражданскую жену Сани стали звать Генеральшей. Но Саню никто генералом не называл! Зато за спиной шептались: «Ещё год не прошёл, а он себе сожительницу в дом приволок!»
Бабка Варвара, всё скорбевшая о Мане, к соседу вообще никак не обращалась. В его сторону даже не глядела. А если в разговоре надо было упомянуть, то использовала выражения, веселившие всех собеседников! Украинка была лихохвосткой, что в вятском говоре означало лихую женщину, хитрую как лиса, которая добивается своих личных целей любой ценой. А Саныч был …Манькин выкормыш!
– Почему выкормыш, и причём тут Маня? – задавали ей вопрос. Старуха с удовольствием объясняла:
– Вы, кто не помните, а кто по молодости лет не знаете! А у меня, слава Богу, память хорошая. Как сдали этот дом, мы квартеру с супружником, царствие ему небесное, тогды получили. Манька с Санькой позже заселились, когды первые хозяева – Стрижовы в Киров уехали. Новы-то суседи - Петровы ещё молодёньки были! Сыночки ишо малы. Маня така аккуратненька после вторых родов. Личико, как яблочко румяное. Волосы по плечам вилися. Золотые. Ну, чисто куколка! А он – рыжий, худой, жилистый нескладёха. Ноги длинные, лицо вытянуто. Одне губищи на роже! А за несколько лет Манька Саньку откормила. Вы ж видали, каким богатырём по двору шляндал. Не знал, куды силушку деть, покуда лихохвостка не обуздала. Думашь, он сразу руки- то стал поднимать? Сначала любовь у них с Маней была. Уваженье. Это видно было! И когды она волю таку ему дала, разрешила под себя подмять? Когда в ём гордыню энту греховну выкормила, сразу и не заметил никто. Так что выкормыш он! И весь сказ!
Потом во дворе стали поговаривать, что хворает Санька. По врачам ходит. Но о недугах своих молчал. Зато выпивал изрядно. На разные ухищрения шёл, чтоб денег на «пойло» добыть, ведь Генеральша всю получку забирала. Заначки делал, бражку в гараже ставил и прятал, как мог. Даже к тому же Сергеичу на поклон ходил на опохмел занять. Железки какие - то, инструмент продавал, за чекушку - поллитровку сети чинил рыбакам. А уж как ругала его Генеральша, которая, кстати, соседей за глаза назвала кацапами, это надо было слышать!
Баба Варя как песню слушала её истошные крики и приглашала всех к окну: «Суседи! Гли-ко, гли-ко, как манькиного выкормыша генеральша костерит! Манюшка на том свете, верно, улыбается. За всё Лихохвостка на ём таперяча отыграется! Отлилися кошке мышкины слёзы!»
И чем больше «отливались кошке слёзы», тем худее становилось тело Сан Саныча, ниже склонялась спина, и желтее становилось лицо. «Лисохвостка», предчувствуя неладное, сводила Саныча в загс, оформили брак без всякой свадьбы. Потом заставила написать на себя завещание на квартиру, имущество. Вскоре во дворе узнали, что у него тот же недуг, что и у Мани. Она умерла от рака желудка, и Санычу врачи поставили диагноз – цирроз печени.
И когда его схоронили, Генеральша ничего приличного не дала детям из дома, предложила взять на память только фотографии, мамины платки да отцовы удочки. После скромных поминок очень быстро выпроводила родню из дома. Потом распродала вещи, посуду, продала квартиру вместе с мебелью и весьма довольная собой отбыла на родину.
***
Раз в год, чтобы поухаживать за могилами родственников, приезжаю на кладбище того рабочего городка. В течение последних лет на пару дней останавливаюсь у Светланы – внучки покойной уже Клавдии Николаевны.
Вместе со Светой прибираем могилки, и всегда приходим к скромному памятнику на старом кладбище. С фотографии, что не выцвела за много лет, смотрят добрые глаза ангела, который когда-то жил в том дворе, где по-прежнему в мае цветут дикие яблони и огромные раскидистые чёрёмухи. Дивный, чуть терпкий аромат наполняет двор и просачивается в каждую квартиру всех трёх домов…
Мир тому двору и всем, кто живёт там сейчас. Кто помнит своих бабушек, соседей – фронтовиков, истории, были и сказы о прошлом...
*******************************************
Автор - Татьяна Сунцова. 17.02. 2021 г.
Примечание. В произведении сохранены особенности волго - вятского, в основном кировского говора.
Дорогие читатели! Ваши оценки и подписка сохраняют этот канал на Дзене, вдохновляя создавать новое. Спасибо ВАМ!