Я сижу сейчас в своей библиотеке; шторы плотно задёрнуты – мои книги не любят солнечного света. Вычурная настольная лампа в китайском кружевном абажуре нехотя и лениво источает оранжевый свет, мягко оттесняя полумрак к углам помещения. Я, достаточно свободно и даже немного вальяжно развалившись в глубоком кресле, размышляю о литературе. Вы можете присесть напротив и составить мне компанию. Можете быть молчаливым гостем, не тревожащим мои глубокомысленные размышления, а можете проявить неподдельный интерес, и я с удовольствием поразмышляю с вами вслух; можете, по ошибке войдя в мою библиотеку, извиниться и поспешно закрыть за собой дверь с той стороны. Мне не важно. Бесполезное и праздное увлечение умствованиями о литературе должно указать вам на мою старомодность и не оригинальность, что, безусловно, является неоспоримым фактом.
На журнальном столике, кроме лампы, – раскрытый ноутбук и книга графа Льва Николаевича Толстого с повестями «Детство», «Отрочество», «Юность», которые я только что закончил читать. Я старомоден и могу себе позволить неспешное вдумчивое чтение Льва Толстого.
Указанные повести прочитаны мной за три дня – в день по повести. К началу чтения я был измотан, нездоров, мысли находились в вялом, ленивом, почти безжизненном состоянии; с такими мыслями я был способен лишь зарабатывать деньги и более-менее регулярно принимать пищу.
Кстати, о приёме пищи. Чтение книг и поглощение еды – процессы очень схожие: еда – насыщает тело, а чтение насыщает мысли. Плохая еда, как мы знаем из личного опыта, может вызвать колики, вздутие кишечника, диарею и даже тяжёлое пищевое отравление с летальным исходом. Но всё это не так страшно, как отравление плохими книгами. Чтение неправильно приготовленных, испорченных книг так же может вызвать несварение мыслей, вспучивание их, наполнение ядовитыми газами, гастрит мыслей, инвазию и даже тяжёлую интоксикацию, несовместимую с жизнью. Поэтому, насколько трепетно я отношусь к выбору блюд, настолько же трепетно и предвзято отбираю книги для чтения.
Ранние повести Льва Толстого, которые я только что окончил читать – это некий фруктово-овощной салат: вкусный, пикантный, лёгкий, витаминизированный и главное всегда свежий, несмотря на дату изготовления.
О чём эти повести? Или, вернее, о ком?
О некоем мальчике Николеньке Иртеньеве и его трудном детстве в качестве взрослеющего графа. Мальчик хорошо прописанный, выпуклый, трёхмерный даже (говоря современным языком, мальчик в формате 3D). Мальчик, с которым у Сергея Шаманова настолько мало общего, что попадись ему этот Николенька, этот Коко в детстве, с удовольствием отлупил бы его, причём, просто так, из каких-то необъяснимых хулиганских побуждений.
Я не хочу пересказывать сюжет – он прост и незамысловат, как дорога из Ясной Поляны в Тулу. Не хочу разбираться в хитросплетениях внутреннего мира мальчика, у которого нет ни любимых занятий, ни цели, ни стремлений, ни силы воли. Мне мало интересен слабый, хилый, плаксивый, впечатлительный, застенчивый, замкнутый, трусливый, лживый, инфантильный и эгоистичный интроверт. Мне интересно полотно трилогии само по себе безотносительно к его главному герою. Я упиваюсь слогом Толстого. Как дорогое вино, не глотаю сразу, а сначала всколыхну в бокале, вдохну аромат, почувствую букет, пригублю, покатаю по нёбу, и лишь после этих пропитанных сладострастием манипуляций, отправляю усваиваться внутрь – под черепную оболочку.
Бог с ним – с Николенькой. Я вообще настоятельно прошу забыть сейчас о Николеньке. Посмотрите, как богат язык! Мне кажется, в трилогии «Детство. Отрочество. Юность» использованы все слова, все оттенки слов, все оттенки оттенков слов русского языка. Мне кажется, весь русский язык уместился в этих трёх повестях Толстого. А что не уместилось – то и не нужно в русском языке.
Я уже упоминал, что приступая к чтению повестей мысли мои были слабы, мутны и черствы. Не мысли даже, а придорожная пыль с примесью мусора. Начал читать и почувствовал, словно тёплый летний дождь пошёл. Понимаю, что пошловатое сравнение, но чувство было именно такое: удары свежего ветра, горьковатый аромат дождя, ощущение пара от мокрой земли и травы, даже электрический запах радуги. Мысли мои ожили так же, как оживает природа после долгожданного дождя. Омытые, очищенные мысли повеселели, им захотелось двигаться, работать, жить. Захотелось даже выдумать что-нибудь необычное, эпатажное. И вот только за это одно буду читать Толстого. Читать и перечитывать, становясь всё более и более несовременным.
Иногда всё же меня начинает тяготить моя старомодность, и тогда я пытаюсь читать современную литературу. Мне бывает обидно и стыдно, что я совсем не разбираюсь в современной прозе. Не попробовать ли нам с вами, разобраться в ней?
Для этого перейдём к третьему предмету на моём журнальном столике – ноутбуку. Возьмите его к себе на коленки, там открыто несколько вкладок. Вот, например, Эльфрида Еленек. Я выбрал её потому что, во-первых, она нобелевский лауреат в области литературы, во-вторых, несколько лет назад я смотрел очень неплохую экранизацию одной из её книг.
Откройте вкладку «Пианистка», я остановился где-то на десятой странице. Дальше читать не смог. Есть другая вкладка с её же книгой «Любовницы». Дошёл до десятой страницы и бросил.
- Тоже мне критик! Прочитал десять страниц и уже спешит высказываться! Ты до конца дочитай! Да в уютном кресле! Да укрывшись пледом! Да возле тихо потрескивающего камина! Вот тогда уже и высказывай своё мнение, - слышу я голос моего незримого собеседника (хотя, приятнее всё же чтоб это была собеседница).
И вот, что я отвечу ей:
- Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
- Я не прелесть, - перебила его гражданка.
- О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал, - ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем.
Чтобы убедиться, что Достоевский, или Толстой писатели, достаточно взять пять страниц из любого их романа. Соответственно, для того чтобы убедиться, что Эльфрида Еленек не писатель достаточно взять пять страниц из любого её романа. Я взял десять. Это более чем достаточно.
Толстой пишет из любви к самому процессу составлять и складывать из разных слов различные предложения, рассказывая о вещах и людях, интересных ему. Вряд ли Толстой когда-либо думал во время работы о своих будущих читателях. Эльфрида Еленек с первых строк ведёт незримый, но хорошо осязаемый диалог с читателем. Причём, читателя представляет в виде ребёнка с синдромом Дауна. Вот первая страница романа «Любовницы» и глубокомысленные строки о фабрике нижнего белья:
Она выглядит так, словно выросла сама по себе, однако, если приглядеться как следует, сразу понятно: ее построили добрые люди. Из ничего ведь не возникает ничего. И добрые люди входят в ее ворота и выходят из них.
Не знаю, как вы, но я почувствовал себя дебилом, умственно отсталым ребёнком из коррекционного интерната, которому терпеливый учитель притворно-слащавым голосом в десятый раз объясняет какие-то очевидные вещи, которые упорно до меня не доходят. Роман словно написан для преподавателей специализированных учебных заведений. Задача, кстати, нелёгкая, можно и самой запутаться:
Там находится филиал фабрики, или, точнее, там находится главное производство, а филиал расположен в описанном нами прекрасном местечке у подножия Альп.
Это ведь невероятно сложная задача – разобраться, где филиал, а где «главное» производство.
Ещё одна цитата, но теперь из упомянутой мной ранее «Пианистки».
Начинается невероятной глубины философским изречением, таким новым, свежим, необычным:
Кто платит, тот и заказывает музыку.
И далее, в соответствии с эти изречением:
Мать получает мизерную пенсию, ей и заказывать, а Эрике — платить.
Поскольку проза Эльфриды Еленек рассчитана на массового читателя с тяжёлым умственным увечьем, а я видимо, соответствую, то так и не понял, кто платит, кто там чего заказывает. Мать заказывает, дочка – платит. А только что нам сообщили, что заказывает тот, кто платит. Какая трогательная и запутанная игра слов и мыслей. Жаль, что я туповатый воспитанник школы-интерната и не понимаю ни иронии Еленек, ни глубокомысленности её глубокомысленности. И дальше нобелевский лауреат пишет о том, какая у мамы с дочкой будет квартира:
Будет и общая гостиная, где можно вместе проводить время. Если они захотят. Мать и дитя, разумеется, захотят, они ведь — как бы одно целое.
Мать и дитя – как бы одно целое. Тут не поспоришь. Так же, как и с тем, что Эльфрида Елинек – как бы писатель, её романы – как бы литература, все, кто их читает – как бы читатели.
И всё-таки скажу ещё пару слов о романе «Пианистка». Скажу без иронии и вполне серьёзно. Не являясь литературой, он оказался хорошим сценарием к одноимённому фильму. И благодаря режиссёру Михаэлю Ханеке и одной из моих любимых актрис француженке Изабель Юппер получилась замечательная, хоть и психологически тяжёлая драма, которую рекомендовал бы к просмотру людям с не очень чувствительной и ранимой психикой.
В ноутбуке, который вы бережно держите на коленках, пока я тут разглагольствую о литературе, есть ещё одна вкладка – электронная книга «Марли и мы» Джона Грогэна. Я выбрал её по той же причине, что и «Пианистку» – мне понравился фильм, снятый по ней. Листаю страницы. В общем-то, неплохо. Ровно, логично, без путаных умозаключений. Но удручает бедность языка. Интересно, сколько слов понадобилось для написания этой книги? Сто? Двести? Может быть, когда-нибудь я прочитаю эту книгу в поезде, или ещё где-нибудь на ходу, на бегу, проглочу её, как хот-дог, или гамбургер с лёгким сожалением и досадой на себя от того, что так неразборчиво пичкаю в свой организм фаст-фуд. Но скорее всего не буду её читать. Не хочу.
Смотрим очередную вкладку. Среди списка книг крупнейшего интернет магазина встречаются следующие названия современной российской художественной прозы: «Хроники раздолбая», «НяпиZдинг Сэнсэе», «Любовь к трем цукербринам», «Череп Субботы» (тут интересна фамилия автора – Zотов, именно так она написана на обложке), «Я кайфую», «Исповедь zadrota», «The Тёлки», «Акушер-Ха!» и т.д. Авторы известные – на слуху. Что это? Оригинальность? Признак великого ума? Мне страшно представить: «The Анна Карени-Na!» ТолZтой.
Во времена Толстого тоже актуальна была оригинальность, неповторимый стиль автора, самобытность. Для этого использовали все доступные средства: ум, начитанность, образованность, наблюдательность, знание языка. Большинство же современных авторов такими качествами не располагают, но твёрдо знают – чтобы выделиться из общей массы надо быть оригинальным. В итоге доходят до абсурда – обезьянничают, паясничают, кривляются, заигрывают с читателем, виляя задницей, завлекают яркими обложками и замысловатыми, но никчёмными названиями, как куртизанки в квартале красных фонарей. Всё только для того, чтобы продать себя.
Знаете что, верните мой ноутбук. Я захлопну его и отложу в сторону. Я устал от современной литературы. Приходится признать – я не являюсь её знатоком и ценителем. Я дилетант, застрявший в девятнадцатом веке – несовременен, старомоден, не разбираюсь ни в чём.
Нервно беру в руки книгу Льва Толстого, листаю, открываю на случайной странице и перечитываю описание грозы в повести «Отрочество». Такой неподражаемо старомодной грозы, такой несовременной. Такой же, как и вся моя библиотека с писателями девятнадцатого века, и как все мои размышления о литературе. Да, безусловно, такой же, как и я сам.
P.S. Данный текст - послесловие для книги "Саянский декаданс", 2017.
P.P.S. Иллюстрацию выполнил художник Николай Фомин.