Моим первым местом работы, совершенно случайно, стала редакция многотиражной газеты. Публиковавшиеся в ней материалы, оформленные в передачу с музыкальными заставками, предлагались слушателям заводского радио.
Надо учитывать, что завод в советское время - это серьёзная экономическая единица и освещение труда, отдыха, развития тружеников было делом очень серьёзным.
Так вот меня приняли, в качестве диктора. В специально оборудованном помещении - операторской, я читала в микрофон материалы, начиная, естественно, с дневника социалистического соревнования и наиболее значимых заводских новостей.
Дальше шли зарисовки о лучших тружениках производства, спортивные новости и прочее, касавшееся жизни крупного машиностроительного завода. Постепенно стали давать творческие задания.
А однажды поручили больше техническое: записать на портативный, редакционный магнитофончик интервью с главным инженером завода. Мозги напрягать не требовалось: дали листок - заготовку с вопросами.
Я волновалась - главный инженер, согласитесь, фигура. И вроде всё гладко прошло. Вернувшись в редакцию, я решила послушать, как записалось. Но услышала только тихое шуршание.
Надо сказать, что до редакции, я магнитофон в руках не держала. И вот, хотя и проинструктировали, забыла нажать, какую-то кнопку. Плёнка двигалась, а записи не случилось.
Поскольку все мои коллеги были на заданиях, пришлось самостоятельно думать, как вывернуться. А, собственно, был один вариант! Коридорами, лестницами, спотыкаясь и едва не падая, я вновь вошла в приёмную главного инженера. Давайте назовём его Иваном Петровичем.
Секретарь строго сказала:"Иван Петрович готовится к совещанию и не принимает. И вы же только, что были!" Не тратя слов, буквально в состоянии аффекта, я распахнула дверь и ввалилась в кабинет главного инженера.
Иван Петрович, без пиджака, с расслабленным галстуком, пил чай с самыми обыкновенными сухариками. Я застала момент, так сказать, "размачивания." Он смутился:"Вы что-то забыли?"
Маячившая за моей спиной секретарша оправдывалась:"Я не впускала!" Помог мой видок: взъерошенная чёлка (попытка рвать волосы), слегка потёкшая от слезы тушь и взгляд, на казнь обречённой.
Иван Петрович произнёс:"Я разберусь (это секретарше). Ну, выкладывай, корреспондентка! (понятно кому)." Пискнула:"Я кнопочку нажать забыла. Не записалось интервью." "Ругать будут?" Кивнула, хотя в редакции царила дружеская, лояльная атмосфера.
"Не допустим! Бумажку-то с вопросами не потеряла?" - спросил Иван Петрович по отечески. И по селектору распорядился:"Ольга, совещание задержится минут на двадцать!" Попытка № 2 прошла удачно.
Два года миновало. Успев стать коммунисткой, провалиться в МГУ и обучиться в школе молодого журналиста, я получила повышение, став корреспондентом родной многотиражки.
Работали мы все по плану, который разрабатывал редактор, но и "горячие" задания выскакивали ежедневно. И вот мне поручают написать заметку о нашем главном инженере, в связи с его пятидесятилетним юбилеем.
А надо вам сказать, что об Иване Петровиче писали уж раз сто. Для "себя," для городских и даже областных изданий. "Давай, свежо и неизбито!" - напутствовал меня редактор. Топ-топ, отправилась с блокнотиком в руках.
Иван Петрович (договорённость, через секретаршу, я получила) имел дурное настроение. Сказал, едва взглянув из-под нахмуренных бровей: "Взяла бы что-то из написанного, да передела!" Я возразила: "Иван Петрович, так нельзя. А может был какой-то яркий случай из биографии, чтоб раньше он нигде не упоминался?"
Главный инженер в лице переменился:"Яркий случай?!" "Ну, да..." "А плечики -то выдержат?" Молчала, не понимая, прячущегося смысла. Иван Петрович крутил бесцельно карандаш. Хотя давно уж кабинетный человек, в нём ощущался работяга.
Наконец, он произнёс: "Спрячь блокнот. Тебе теперь уж сколько лет?" Ответила. Мужчина опустил седеющую голову:"Значит ей было столько же, как тебе в тот день, когда ты кнопочку нажать забыла. Совсем девчонка..."
Я навострила уши, полагая, что главный инженер расскажет мне про свою первую любовь. Оказалось, про сорванную им травинку.
Старшего мастера цеха, молодого, не обмявшегося и не зазнавшегося на руководящей должности, в коллективе не только уважали, но и любили. К имени, как само собой, легко присоединили отчество и для всех Иван стал Иваном Петровичем. Он чувствовал всеобщее расположение и был ему рад.
С обязанностями Иван Петрович справлялся прекрасно и всякий трудовой успех коллектива им переживался, как праздник и как доказательство собственных возможностей. Ему шёл двадцать девятый год и уже многое в жизни сложилось именно так, как он планировал. Да, пустым мечтателем Иван никогда не был.
В армию он ушёл с корочками ПТУ. Отслужив, поступил в политехнический институт на вечернее отделение, устроился на завод слесарем. Каждый год опыта и стажа, подставлял ступеньку - бригадир, мастер, старший мастер. Не работой единой жив человек.
Иван полюбил и женился на лучшей из всех девушек, Кате - медсестричке заводской поликлиники. Молодые ждали ребёнка, когда завод подарил им (именно так это теперь воспринимается) двухкомнатную квартиру.
И всё это - молодость, увлечённость делом, любимая жена, бесценная дочка Маришка, складывалось в ощущение высокого и тёплого счастья. Оно не покидало Ивана ни, когда он переступал заводскую проходную, ни при возвращении домой.
Вдруг одна неприятность за другой. Сначала крановщица, поднимаясь в кабину, сорвалась с лестницы и сломала ногу. Следом, нарушивший правила техники безопасности токарь - ученик, сильно повредил руку. Кто виноват, прежде всего?
На ковёр в заводоуправление вызвали начальника цеха, а уж он сделал строгое внушение старшему мастеру: недостаточно требовал, мягко спрашивал. Словом, не доглядел! Выговор, лишение премии. Но не это отяжелило совесть Ивана Петровича.
Чувство вины перед пострадавшими и их родными (он побывал у них в больнице и дома), растущая неуверенность в своём назначении не давали покоя. Одолели бессонные думы. И хотя уж время прошло, и оба горюна выздоровели, Иван Петрович никак не мог вернуть себя прежнего.
Раздражался, гонял подчинённых, замучив аттестациями, инструкциями. Жене Кате доставались хмурость и молчание. И с этим, что-то следовало делать. Ещё зимой супруги запланировали на лето отдых на заводской турбазе.
Теперь Ивану было невыносимо думать об этом: придётся изображать приветливую беспечность отдыхающего, ходить в столовую, на пляж. И всюду, всюду будет полно людей - весёлых, шумных! Нет, он не выдержит.
Переговорив с невесткой, свекровь предложила сыну:
"Поезжай, Ваня, в деревню к матери своего отца. Хозяйство у неё теперь небольшое - стара стала, а сад прежний, роскошный. Лес, река рядом. Порыбачишь в тишине и покое, а мы с Катей и Маришкой в санаторий поедем."
Деревенская бабушка была мамой покойного отца Ивана. Он бывал у неё лет до тринадцати. И теперь внутри будто парное молоко пролилось. Оформив отпуск, поехал к бабке, спокойный за дочь и жену.
Июльская деревня встретила уже огурцовой, помидорной, яблочной и прочей щедростью. От запаха свежескошенного разнотравья, кружилась голова, ласковая, с чистой водой речушка звала искупаться. Лес обещал грибов: "После дождичка, возможно, в четверг."
Бабушка Маня, подслеповатая, не сразу внука узнала. Чуть подрагивающей от лет рукой, перекрестила, обняла и облила слезами. Понимание правильности совета матери, в Иване удвоилось. Выложив городские гостинцы, он добавил к ним сто рублей.
Бабка отнекивалась, но растрогалась, углядев в этом большую заботу. Она совсем не докучала, тихонько хлопоча по, действительно, скромному хозяйству: куры, кошка Муся, да укороченный огород. Корову давно не держала, а молочку брала у соседки.
И пошла деревенская идиллия! Иван в саду соорудил шалаш и спал в нём, а не в душной избе. Проснувшись, обливался тонизирующей, колодезной водицей. Завтракал - кружка молока, ломоть хлеба. Непременно делал что-то полезное, отстраняя от забот бабку и уходил куда глаза глядят: в лес, на луга, к реке. До вечера.
Обед на природе становился особенным наслаждением: малосольные огурчики, переваренные, чуть резиновые яйца, серая, крупная соль, кусок ржаника и кислый, домашний квас. Но до чего вкусно! Компаний он не искал, отвечая на расспросы деревенских вежливо, но односложно.
Бабка, понимая настроение внука, всех шугала:"Ванюша изломался на большой должности и вольным духом раздышаться приехал, а не разговоры вести!" Иван не мог улыбку сдержать: "должность большая!"
В душе, словно кто-то милостивый, очистительный, дырочку проколол и вся муть последних месяцев потихоньку покидала его. А всего-то пять дней миновало! Ах, если б ещё не довелось Настю увидеть!
Ранним, едва задружившим с рассветом утром, Иван отправился порыбачить, рассчитывая побыть на берегу один. Не удалось: из речной глади, как в замедленной съёмке, выходила нимфа.
Тонкие солнечные лучи, превращающие лилово - розовое небо в решето, освещали девичью фигурку, придавая коже волшебное свечение. Нимфа тронула высоко подколотые волосы и они рассыпались светло русой волной.
Девушка, явно уверенная в одиночестве, не спеша обтёрлась полотенцем и скрыла волнующую обнажённость одеждой. Ушла в сторону деревни, что-то напевая. И столько в ней было юного, женского очарования!
Иван вывалился из кустов, как пьяный. Он никогда не отличался донжуанством, верил в святость семейных уз, но что-то в нём пошатнулось. Невольно, снова и снова, прокручивал в голове запретную картину.
Наконец, сам себя по щеке ударил:"Очнись, идиот! Это всего лишь Настя - дочка колхозного конюха дядьки Матвея. Только школу закончила. Соплюха! А если и нет - есть любимая жена Катюша! Дочка Маришка. Своя, счастливая жизнь!"
Забыв про рыбалку, бросился в реку. Прохлада воды успокоила, остудила. Иван уже думал с иронией:"Эк тебя, старичок, раздраконило!" Но в этот день гулять по лесу не пошёл. Подлатал крышу в сараюшке - курятнике, помог бабке с окрошкой.
Они уселись на маленькой веранде обедать. Спросил небрежно:"Баб Мань, а сколько Настюхе, дочке дяди Матвея, годков?" "Дак осьмнадцать. Её в школу-те на год позжее отдали. Отучилась, на ферме себя показывает. Мамка у ней в наставницах. А почто антирес к энтой травинке?"
Если б Иван Петрович знал "почто."
Вечером, первый раз, пошёл к клубу. Молодёжи он "старым" не казался - охотно приняли в компанию. И Настя была там. В синем, крепдешиновом платье и белых туфельках. Волосы заплетены в косу, но по бокам выпущены подвитые прядки - завлекалочки.
В ней не было ничего особенного - милая, в своей юности, девушка. Травинка, как баба Маня подметила. Но сердце Ивана забилось предательски. Он честно никого не звал "в круг"- так деревенские говорили о приглашении девушек на медленный танец.
И тут кто-то дурашливо прокричал:"Белый танец! Девки, налетай на парней!" Настя подошла и без слов положила невесомую руку на плечо Ивана. Обнял за талию. Её волосы щекотали щёку. От девушки пахло луговыми цветами. А может, он грезил.
При последних звуках мелодии о любви, Настя прошептала:
"Хотите, ягодную поляну открою? Завтра, в семь утра, ждите у первой берёзки за околицей." И Иван не возмутился, как положено женатому человеку, не сказал, чтоб глупости не болтала, а откликнулся тихо:"Стану ждать."
Не в тот, их первый день наедине, всё случилось, но что это меняло? Иван Петрович не скрывал, что есть жена и дочь, но (сам себе противен) говорил о самых дорогих своих девчонках, как будто бы небрежно: "Живём, всяко-разно."
Случайность, затянувшая в его объятия Настю, была приятна. Готовность деревенской девочки бежать за ним, хоть на край света, волновала. Впервые Иван Петрович испытал самолюбивое довольство: вот я каков!
Незаметно бежали дни счастливого безделья и тайных встреч. Противное чувство стыда (перед женой и дочкой) Иван отгонял, наверное, обычным для многих мужиков набором размышлений: "Я не ухаживал, не лгал и лишь откликнулся. Не стоило, но так случилось. Настя прекрасно понимает, что продолжения не будет. Это её был выбор."
Но только баба Маня вдруг сердито проворчала:"Ты бы, внучок, ехал в город. Там жена, дочка. Хватит девицу дурить, али в другой раз задумал жаниться?" Ивана, как в костёр кинули! Пробормотал: "Что ты придумала? Какая девица?"
Бабка поджала губы:"Растакая! Ты, милок, не крути. Я старая, да не глупая и, чай, вместе живём. Чую, кто к тебе в шалаш посередь ночи огородами пробирался. Давай, поезжай отсель."
Остро понял: права баба Маня. Хотел прямо с утра в город податься и ждать дома возвращения своих из санатория, но уж очень на побег нашкодившего пацана похоже! И вечером, когда стемнело, он встретился с Настей у реки. Она прибежала, запыхавшись:"Батька строг стал! Еле ушла."
"Настенька, я завтра уезжаю. Наш с тобой вечер прощальный!" - говорил со смешанным чувством. Она вздохнула - всхлипнула:"Ты меня забудешь, Ванюша. Вон ты какой умный, красивый! А я - доверчивая, деревенская дурочка!"
И доверчивая, и деревенская, но не дурочка - вон, как всё поняла точно!Иван вяло откликнулся:"С чего ты взяла? Наши отношения... Так бывает между взрослыми людьми." "Короткий роман?"- прошептала Настя.
Кивнул: "Можно и так сказать. Настоящее у тебя впереди. Знаешь, как моя бабка тебя назвала? Травинка. Очень образно, правда?" Переключить хотел, а Настя свой, неприятный вывод сделала:"А ты эту травинку сорвал." Предложил, неохотно: "Ну, хочешь, я... тебе напишу?"
Потом, в городе, обновлённый, излечившийся от хандры, радуясь Кате, Маришке, работе, Иван Петрович подумывал о письмеце для очищения совести. Но не находил слов. Ничего в душе не осталось и хотелось поскорее забыть своё "маленькое приключение."
Два месяца спустя, бодро выходя через заводскую проходную, Иван Петрович услышал глухой окрик:"Эй, Иван, оборотись-ка!" Глянул и сердце в пятки ушло: к нему приближался дядька Матвей, отец Насти.
Ну, да. Адрес девушке не сказал, а про завод, название и номер цеха выболтал. Вот папаня её и сумел у "постовых" вызнать через какую проходную может выйти старший мастер такого-то цеха Иван Петрович. Да и фамилия ему известна была.
Как можно беспечнее, спросил: "Какими судьбами, дядя Матвей? А я такой замотанный - жуть! Едва на ногах стою. Новые станки привезли, целый день устанавливали... Вы к родне приезжали? Наверное, от бабушки моей, заодно, привет привезли? Я ей тоже кланяюсь."
Пожилой мужчина, прошедший войну, отдавший ей двух сыновей и видевший свет в младшей дочке - последыше, ответил угрюмо:"Да, трудно живётся тебе!"
Иван вздрогнул, догадавшись, что разговор выйдет мучительным и неприятным. Ох, девка - болтушка! Не дождалась письма и папашу науськала! Но, ещё держа марку, предложил:
"Голодны? А давайте в рабочую столовку заглянем. В это время народа там практически нет. Пельмешек возьмём! По пять капель принять, правда, не удастся...."
Дядька Матвей перебил:"Ты, кажись, оробел? Чего словами-то заметался? Про Настю не хочешь спросить? Или уж забыл про такую?" Иван, оттесняя старика подальше от любопытных глаз, торопливо ответил:"Настю помню, конечно. Хорошая девушка..."
"Была хорошая, пока ты не испортил, поганец!" Дядька Матвей смотрел так недобро, что Ивану поплохело. "Да он, пожалуй, всё Кате расскажет, ещё и добавит с три короба! Нет, это допустить невозможно! И тут стоять... Многие знают меня." И принялся опять звать старика в столовую.
Пошли. Там сели за дальний столик (от еды Матвей категорически отказался) и их не попросили лишь потому, что знали Ивана Петровича: он каждый день здесь обедал. Обретя некоторую точку опоры, Иван поспешил с объяснением:
"Дядя Матвей, давайте рассудим по мужски. Я не знаю, что пригрезилось Насте, но я даже за ней не ухаживал. Она лишь раз меня танцевать пригласила. Сама. Это все подтвердят. Пошёл, чтоб не обидеть девушку."
И, уничтожаемый взглядом, повесил голову:"Ну, хорошо. Мы встречались несколько раз. Каюсь. Я вас понимаю. Но и вы поймите. Я много страдал. Морально..." Дядька Матвей осклабился:
"Мора -а-ально? Пустой ты, Иван, человечишко! Да, если б не беременность, она б и дальше помалкивала, потихоньку плача в подушку. А тут мы углядели: не порядок с девкой творится! Насели. И услышали "светлое" имя твоё. А я вот через чуток месяцев привезу твоей жёнке ляльку, пусть нянчится! Что скажешь?"
"Что?!- с ужасом выдавил Иван Петрович.- Но как... Настя мне ничего не говорила и я не уверен, что причастен. А если даже.. Прошу, умоляю: не рушьте мою семью. У меня дочка маленькая. Я денег дам. Сейчас при мне немного, но я вышлю ещё..."
Он стал рыться по карманам, рассыпая мелочь, роняя трёшки. Отец Насти вдруг произнёс другим тоном - устало, но твёрдо:
"Ехал с намерением тебя погубить. К жене, в партком, в профком... А теперь и говорить с тобой не желаю. Мелкий ты и нутром дрожливый. Не пойду никуда жаловаться. Живи себе. Дочку расти, балуй. А потом найдётся вот такой прощелыга, и опозорит её на весь белый свет. Вот тогда вспомнишь, завертишься ужом на сковородке."
У Ивана вспотел лоб, но и вздох облегчения вырвался:"Спасибо, что поняли. Давайте договоримся или я приеду, в ближайшее время..." Дядька Матвей поднялся, надел фуражку, запахнул пальтецо (ведь уж начало октября подоспело) и подвёл черту:
"Ничего нам от тебя не надо. А Настя не одна. Мы у неё есть. Поддержим и дитя вырастим, не хуже других!" Пошёл и вдруг, обернувшись, бросил:"А я чую, вспомнишь меня."
От автора: Я молча слушала главного инженера, давно не обедавшего в общем зале рабочей столовой, имевшего служебную машину с водителем, а в голове испуганно билось:"И что с этим делать?! Зачем мне это всё знать?"
Повисла пауза. Я не придумала ничего лучшего, как заполнить её вопросом: :"Но ведь он ошибался, и у вас всё хорошо?" Иван Петрович усмехнулся:
"Как посмотреть. Дядька Матвей колдуном оказался. Представляешь, в десятом классе, дочка моя, Маринка, придумала себе любовь со студентом. Из посёлка парень, жил в общежитии. Мне б догадаться: бумеранг прилетел!
Но Маринка привела его к нам, познакомиться. Смотрю: парень вроде открытый, толковый. Слушает уважительно. Чем-то меня, в его возрасте, напоминает. И стал этот парень бывать у нас часто. Жена, по матерински его привечая, первым делом кормила, да ещё с собой, в общагу, пирожков заворачивала.
И настолько он стал своим, что мы с Катей уж настраивались на раннее замужество дочери. Прикидывали: будут молодые у нас жить, Маришка тоже в институт поступит. Думали, действительно, любовь между ними. Да только в конце марта дочь стала квёлой, а студентик исчез с горизонта.
Открылось: у девочки нашей образовалась проблема, которую школьницам и обсуждать неприлично! Жена, по тихому, её к гинекологу отвела.
Подтвердилось, что доча третий месяц беременна. Первое моё ощущение, как будто пол и потолок рухнули одновременно! Такая злость - обида обожгла за дочь! Не пошёл - побежал в общежитие.
Новость узнал: Ромео, оставив учёбу, а второй курс, между прочим, вернулся в посёлок. Его счастье - раздавил бы поганца! Выяснив адрес, хотел уж в посёлок отправиться, да дочь взялась плакать:
"Не хочу, чтоб насильно женился! Он не любит меня. Сказал, что лучше в армию призовётся." Ну, да весенний призыв приближался.
При институте, где парень учился, имелась военная кафедра и солдатские сапоги ему не грозили. Но, похоже, так последствия любви в тягость стали, что, как в прорубь нырнул! И за такого дочь отдавать, подкупая обещаниями помочь с квартирой, материально, с карьерой?
На это меня несчастная жена Катя подталкивала, да слова дядьки Матвея припомнились:"Дочь не одна. Мы у неё есть!" Взял за основу. Сумели скрыть стыдное положение дочери до окончания школы и позже не афишировали. Нашли обмен и в другой район переехали. Уже с внучком. Дальнейшей судьбой студентика не интересовались.
Но главное: я Кате покаялся, рассказав про Настю. За давностью лет, простила. Поехали на место моей совести. Бабушка уж умерла, завещав избу мне, как внуку единственному. И дядя Матвей с женой туда же ушли.
Настя, давно замужняя, многодетная оказалась и мы её беспокоить не стали. А избу бабки я на неё переписал: из троих детей, кому-то, да пригодится. Виноват, но к нашему с ней ребёнку, уже юной девушке, чувств не нахлынуло. Ей судьба другого батю дала, пусть так и будет.
Теперь у нас с Катей во всю подрастает внук. Славный мальчишка! А у дочки личное счастье не складывается. За двадцать, закончила техникум.С женатым встречается. Видел его: самодовольный субчик!
Вчера случайно узнал, что дочь аборт сделала. Сгоряча наорал, а она:"Не хочу плодить безотцовщину!" Вот такие невесёлые у меня дела. Сомну, конечно, это в себе, но пока настроение не для юбилея."
И добавил через мгновение: "Ну, что? Открыл я тебе новое о себе? Напишешь? Сама-то замужем?" "Пока нет." "То-то. На ус мотай, как бывает."
Похоже, задание написать "свежую" заметку проваливалось. Пора покинуть кабинет главного инженера, порыться в подшивках газет и составить публикацию из давно напечатанного. Сам собой вырвался вопрос:"Иван Петрович, а вы помните самый счастливый день в своей жизни?"
Главный инженер не затруднился, ответив с помолодевшим лицом: "Конечно! День свадьбы с Катей!" И описал, как вошёл в комнату, чтоб вместе а ЗАГС ехать. Невеста стояла у открытого окна, залитая солнцем.
Ветерок тревожил её причёску - не очень удачную, придававшую нежному личику лет. В глазах - и тревожность, и радость, и ожидание новой дороги, уже рука об руку с мужем любимым...
Иван Петрович говорил с нежностью, искренне. Тот другой, рассказавший весьма неприятную историю о себе, куда-то исчез. Пожалуй, передо мной был НАСТОЯЩИЙ Иван Петрович: руководитель - профессионал, любящий муж, отец, дедушка.
О неожиданном откровении главного инженера завода, я никому не открыла. В положенный день, на первой полосе газеты, появилась зарисовка - заметка, оживлённая несколькими удачными фотографиями Ивана Петровича.
Вот он за рабочим столом, а тут - в том самом цехе, где начинался его трудовой путь. Но лучшей была третья - юбиляр, в окружении жены, дочки и с внуком на коленях. Над заголовком статейки я не мудрила, назвав её "Самый счастливый день." Коллеги говорили, что я молодец: показала Ивана Петровича с нового ракуса.
Больше я в кабинете Ивана Петровича не бывала и видела главного инженера лишь мельком. До сих пор нет ответа, что подтолкнуло его на столь глубокое выворачивание себя перед какой-то девчонкой - корреспонденткой. Жив ли он? Ведь уж сорок лет миновало.
А шагать по дороге жизни, да кристально чистым, безупречным остаться - обычному человеку весьма затруднительно.
Благодарю за прочтение. Прошу подписываться тех, кто впервые заглянул на канал. Голосовать всех, кто прочитал и оставлять отзывы. Лина
#реальные истории, рассказы #семейные отношения #воспитание детей #психология мужчин и женщин #пожилой возраст
