В общественном сознании имеется довольно устойчивое клише о том, что история изобилует белыми пятнами, и многое, происходившее давно, является скрытым от нас. С другой стороны существует распространённое мнение, что никаких новых сюжетов в истории не надо — случившееся подчас затмевает даже самую смелую фантазию. А вот с третьей стороны, не стоит забывать о том, что в тени ярких эпизодов всегда скрываются менее вдохновляющие, но подчас именно они закладывают основу всем тем головокружительным сюжетам, за какие мы и любим историческую науку.
Когда я прочитал один лонгрид про освоение русскими Приамурья от вполне себе уважаемого и разбирающегося в теме человека, я осознал, что от сражения на Корчеевском плёсе, где казаки Онуфрия Степанова были разгромлены цинской флотилией Шарходы, до восстановления Албазина илимскими бунтовщиками прошло вообще-то 8 лет. И как-то Приамурье прожило всё это время.
Несколько лет назад я натыкался на цикл статей, в котором среди прочего повествовалось о событиях, последовавших за уничтожением отряда русских на Корчеевском плёсе. События были в духе приключенческого романа, когда пограничное противостояние двух держав напоминает маятник: то одни нанесут удар, то вторые. Сейчас я попробовал отыскать опять же информацию по этим событиям, однако, нашёл только ту самую статью, в которой изначально о них и прочёл. Остальные возможные источники молчали. К узкоспециализированной литературе не прибегал, однако же, считаю, что, если о подобных событиях не пишет научпоп, то это либо он зря, либо их не существовало в природе, ибо такие прекрасные сюжеты пропадают.
Но об этом в конце.
Сейчас я хочу остановиться на личности человека, которого в той публикации 2016 года связывали как раз со всем произошедшим — Афанасием Филипповичем Пашковым, Нерчинским воеводой, Даурским Зверем и просто жестоким человеком, бывшим в конфликте ни с кем иным, а с самим протопопом Аввакумом.
Рода достойный продолжатель
Род дворян Пашковых происходил от выходца из Польши Григория Пашкевича, прибывшего в Россию при Иване Грозном. Отец Афанасия, Филипп Иванович — внук Григория Пашкевича, по прозвищу Истома был казацким сотником в Ельце и даже в 1606 году возглавлял одно из войск Ивана Болотникова в их походе на Москву против войск Василия Шуйского, однако, в самый разгар войны перешёл на сторону царя.
Сам же Афанасий успел в 1618 году принять участие в обороне Москвы от польского короля Владислава и, судя по всему, вполне неплохо продвинулся по службе, раз был упомянут в 1638 году государем Михаилом Фёдоровичем во время его отлучки из Москвы на богомолье среди тех людей, кому дозволялось «дневать и ночевать на государевом дворе».
В период с 1644 по 1646 года он служит воеводою Кеврольским и Мезенским, и в этой должности основывает приходской храм во имя святого Артемия в селении Верколы. История рассказывает нам, что случилось это всё не просто так, а из-за того, что тяжёлая болезнь единственного сына побудила его обратиться к молитве к мощам праведного отрока Артемия, и, что характерно, больной получил исцеление. Поэтому его отец в благодарность принимает решение отстроить на свои средства церковь на том месте, где были явлены мощи святого.
В 1650 году Афанасий Пашков был направлен воеводою в далёкий Енисейск, где уже в 1653 году отдаёт приказ на землях бурятского рода булагатов на Ангаре основать Булаганский острожек, дабы брать с тех туземных людей ясак по соболю с 10 человек.
В 1652 году он же направляет отряд во главе с Петром Бекетовым в Восточное Забайкалье на озеро Иргень и реки Шилку и Нерчу. Что характерно, необходимые деньги для выдачи жалованья вперёд (за 53 и 54й года) он добывает путём спекуляции, продав присланные из Тобольска 400 вёдер «горячего вина» енисейским выборным кабацким целовальникам не по три рубля за ведро, как велел Сибирский приказ, а по шесть. Осенью 1653 года казаки заложили Иргенский острог на озере Иргень. Притом тогда же десять человек под началом пятидесятника Уразова были посланы дальше и возвели возле слияния рек Шилки и Нерчи ещё один острожек, названный Шилкским.
В 1655 году Афанасий Пашков посылает пятидесятника Уразова к царю с посланием, где среди прочего просится благословение на церковное строительство и присылку священников в даурскую землю.
К новым острогам предлагаю в прибавку по великой Шилке и по Зие и по Амуру рекам поставить свои государевы остроги, из коих быть можно привесть под твою государеву царскую высокую руку многих земель людей и тебе, государю, в тех твоих государевых новоприводных землях будет другое сибирское государство. А для, государь, той твоей службы, суды в Енисейском остроге зделаны готовы.
Как ни странно, царём усердие Пашкова не осталось незамеченным, за быструю и выгодную постройку судов для даурского похода воеводе был пожалован наградной "золотой", его сыну Еремею - "золотая новгородка", а 97 "приставам" из казаков и других служилых людей, бывших у судового дела - по "золотой московке". А в 1655 года на имя Енисейского воеводы Ивана Акинфова была составлена царская грамота, коей повелевалось
Афанасию Пашкову, с сыном Еремеем, быть на государственной службе в новой Даурской земле, и послать туда с ним 300 сибирских служивых людей разных городов, пятьдесят пуд пороху, сто пудов свинцу, сто ведер вина, восемьдесят четвертей ржаной муки енисейской пахоты, десять четвертей крупы и столько же толокна, кроме того, выписку из таможенных книг, как образец для ясачного сбора, да для перевозки их суда, изготовленные для даурской службы, на чем бы можно было им поднять запасы. Архиепископу Сибирскому и Тобольскому Симеону предписано выделить Пашкову к трем церквам антиминси, двух попов и дьякона.
Начиналась самая захватывающая глава жизни этого сибирского воеводы.
Даурский зверь в плачевной юдоли
В лето 1655 года в Тобольске была получена Патриаршая грамота о переводе протопопа Аввакума с семьёй под стражей в Якутский острог:
По указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона патриарха московского и всея Великия и Малыя России, велено нам, холопем вашим, тобольского вознесенского протопопа Аввакума з женою и з детьми послать из Тобольска с приставом, с кем пригоже, и с провожатыми на Лену в Якуцкой острог к стольнику и воеводе к Михаилу Лодыженскому да к дьяку к Федору Тонково. И о том от себя к ним отписать. А велети б ему, протопопу Аввакуму, быти в Якуцком. А божественные службы, по указу отца вашего государева и богомольца великого государя святейшего Никона… тому протопопу служить не велети.
Буквально через несколько дней Аввакум и его семья были отправлены в Енисейской острог с красноярским сыном боярским Милославом Кольцовым. Путь от Тобольска до Енисейска занял около трёх месяцев. Плыли сначала вниз по Иртышу, затем вверх по Оби и Кети с выходом на Енисей через Маковский волок. К концу сентября — началу октября прибыли, наконец, в Енисейский острог, где и зазимовали. Однако до Якутского острога Аввакуму доехать было не суждено — в дороге его нагнал новый указ: отправляться в составе экспедиции воеводы Афанасия Пашкова в далекую Даурию.
Задачей экспедиции было покорение земель, лежащих на Амуре, и окончательное установление там русского владычества. После удачного похода Ерофея Павловича Хабарова московские власти решили закрепить свои позиции на новых землях. Однако сказывалась одна небольшая, по сибирским меркам, деталь — втянутая в затяжную войну с Речью Посполитой, Россия не могла распылять свои основные силы, а потому вся тяжесть организации предстоящей Даурской экспедиции легла на плечи сибирской администрации.
И это оказалось проблемой, которая во многом предопределила исход экспедиции — недостаток денег, хлеба, людей, пороха, второсортный боевой состав, низкая дисциплина предопределили ее исход. На воеводу Пашкова пала двойная задача — не только заниматься походом, боями, дипломатией и снабжением, но и сколачивать случайных людей в отряд любыми способами. Из царской грамоты известны скудные ресурсы, выделенные на государево дело:
Послать туда с ним 300 сибирских служивых людей разных городов, пятьдесят пуд пороху, сто пудов свинцу, сто ведер вина, восемьдесят четвертей ржаной муки енисейской пахоты, десять четвертей крупы и столько же толокна, кроме того, выписку из таможенных книг, как образец для ясачного сбора, да для перевозки их суда, изготовленные для даурской службы, на чем бы можно было им поднять запасы.
Я замечу, что на 300 человек, идущих в земли, отстоящие по прямой линии на 3500 километров от точки выхода, выдали 100 четвертей зерновых — по 10 килограммов на человека. И ладно бы, но воевода Пашков взял с собой на это предприятие не 300, а 600 человек, которому ввиду грозившей войны с китайцами среди прочего предписывалось поставить в Даурской земле, на устье реки Урки, либо на Албазинском или на Гойгударовом городищах, новый острог. В остроге следовало возвести церковь во имя Вознесения Господня с двумя приделами, освящёнными в честь небесных покровителей наследника престола и царя. Для подобной службы сибирский архиеписком Симеон был вынужден выслать к воеводе из Тобольска двух попов и дьякона. В этой компании раскольный протопоп смотрелся, как суперзвезда, которая неизбежно бы столкнулась с главой всей экспедиции.
Официально Аввакум был послан вместо белого попа, то есть должен был выполнять роль полкового священника и одновременно проповедника православия среди завоёванных туземных народов. В этой роли его видел и архиепископ Симеон, отправляя вместе с ним из Тобольска к Пашкову чёрного попа Сергия и белого дьякона Леонтия. Но оказавшись во власти «даурского зверя», Аввакум понял, что Пашков не только не даст ему служить литургию, но что с Москвы приказано его самого мучить. Действительно, по словам Аввакума, воевода Афанасий Пашков отличался особой жестокостью:
«Суров человек: беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет». «И в период своего енисейского воеводства, и во время подготовки к Даурской экспедиции он не давал пощады никому: старинных прежних съезжие избы подьячих бил и мучил… и на пытках пытал; человека своего без государева указу казнил; сына боярского Еремея Толстого более 5 месяцев держал в железах и на правеже и вымучил на нем… и на жене его денег со своими потаковщики более 5 тысяч рублей и 4 амбара хлеба. При этом он был ещё и великий лихоимец. А животов ево, Афанасья Пашкова, — доносил Еремей Толстой, — неправедного собранья есть тысячь с 50 и больши с вывозными животы, а неправды его, Афанасьевы, и всякое насильство ведают многие люди. Страдали от крутого нрава Пашкова не только служилые люди и его челядь, но и представители духовенства. Так, поссорившись с новым воеводой И.П. Акинфовым, он стал принуждать монахинь Енисейского Рождественского монастыря подписывать, не читая, челобитную на своего недруга, а когда одна из них, старица Прасковья, потребовала ознакомиться с её содержанием, Пашков велел взять её из монастыря, бил по щекам своими руками и пытал её у себя на дворе неведомо в каком деле. Местного соборного попа Игнатия он приказал полчанам своим изымати на улице, бив насмерть, притащить к себе перед окошко, после чего обругал и велел бить батогами, но, увидев, что тот и так еле живой, оставил его в покое» .
Скорее всего, воевода Пашков не был кем-то выдающимся по части зверств в Сибирском крае, и был особо скован в части подготовки экспедиции средств, что и требовало прибегать к подобным изуверским методам, однако же экспедицию он собрал и выдвинулся в означенном направлении в срок.
В июле 1656 года экспедиция Пашкова на сорока дощаниках, на борту которых было не менее пятисот человек, отправилась в путь.
Поход Пашкова был сопряжён со всевозможными лишениями и опасностями. Уже в самом начале пути Аввакуму и его семейству пришлось пережить тяжёлые испытания. На реке Большой, или Верхней Тунгуске, дощаник протопопа чуть не утонул.
«Егда поехали из Енисейска, как будем в большой Тунгуске реке, в воду загрузило бурею дощеник мой совсем: налился среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны полубы над водою, а то все в воду ушло. Жена моя на полубы из воды робят кое-как вытаскала, простоволоса ходя. А я, на небо глядя, кричю: “Господи, спаси! Господи, помози!” И Божиею волею прибило к берегу нас. Много о том говорить! На другом дощенике. двух человек сорвало, и утонули в воде. Посем, оправяся на берегу, и опять поехали вперед».
Когда добрались до порогов, наиболее трудными и опасными из которых были Шаманский и Падун, между Аввакумом и Пашковым произошло первое столкновение. Навстречу их флотилии плыл дощаник, на борту которого находились две пожилые вдовы — одна шестидесяти лет, а другая — ещё старше, собиравшиеся постричься в инокини. Здесь Пашков неожиданно велел вдовам возвращаться назад и выходить замуж. Аввакум сказал, что это противоречит церковным правилам. Тогда Пашков, осерчав, решил высадить протопопа на берег на Долгом пороге, чтобы тот пешком шёл по горам. Взглянув на окружающие его высокие утесы, Аввакум пришел в ужас:
«О, горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские [39], и бабы [40], и лебеди, и иные дикие, многое множество, — птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и изубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие — во очию нашу, а взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков со зверьми, и со змиями, и со птицами витать».
К октябрю 1656 года отряд Пашкова прибыл в Братский острог, где остановился на зимовку. Избитого и закованного в цепи протопопа бросили в «студёную башню» острога, где он пробыл до середины ноября. Жену и детей Аввакума поселили в каком-то зимовье за 20 вёрст от острога. Однажды, после Рождества Христова, двенадцатилетний сын Аввакума Иван пришёл в острог повидать отца. Узнав об этом, разгневанный Пашков приказал бросить мальчика в «студёную тюрьму», где прежде сидел сам Аввакум, а наутро вытолкать и отправить к матери, так и не дав повидаться с отцом.
Весной пашковская экспедиция двинулась дальше. К началу июня 1657 года прибыли на Байкал. Здесь Пашков отправил в Москву накопившиеся за время пути отписки, в том числе по поводу наказания кнутом протопопа Аввакума. Воевода всячески старался изобразить своего противника главой антиправительственного заговора, вором и заводчиком бунта:
И тот ссыльной роспопа Аввакумко, умысляя воровски неведомо по чьему воровскому наученью, писал своею рукою воровскую составную память глухую безымянно, буттось, государи, везде в начальных людех, во всех чинах нет никакия правды. И иные, государи, многия непристойные свои воровские речи в той своей подметной памяти написал, хотя в вашей государевой даурской службе в полку моем учинить смуту. Тем своим воровским письмом хотел приводить служилых людей на то, чтобы оне вам, государем, изменили.
Между тем пашковская флотилия, переплыв Байкал, на котором семейство Аввакума едва не утонуло во второй раз, вошла в Селенгу и поднялась по ней до устья реки Хилка. Здесь дощаники пришлось сменить на более лёгкие барки, после чего началось 12-недельное восхождение по сильно обмелевшему из- за летней жары Хилку. Хотя с Аввакума сняли оковы, и он воссоединился со своей семьёй, Пашков заставил его работать наравне с казаками, чем доставил огромное недовольство мятежному раскольнику.
Путешествие продолжалось и летом, лишь к октябрю 1657 года полк Пашкова добрался до озера Иргень. Здесь поставили новый острог — рядом со старым, разорённым немирными туземцами. В ожидании предстоящей зимы начали строить жилые избы.
Одновременно люди Пашкова приступили к сбору ясака с местного населения. Из-за измены толмача в начале зимы началось восстание таргачинских и баргутских народов, в результате которого погибли десять ясачных сборщиков. На подавление мятежа был послан сын Пашкова Еремей с 260 казаками на конях, на лыжах и на нартах. Однако, взяв в плен 40 человек и захватив 500 лошадей, отряд Еремея Пашкова так и не достиг Баргутской и Таргачинской земель из-за дальности расстояния.
В конце зимы 1658 года отряд Пашкова, оставив в Иргенском остроге 20 казаков, отправился в путь. Через Иргенский волок вышли на реку Ингоду, и только после этого, приступили к рубке леса и заготовке брёвен для двух будущих острогов — Верхшилкского и Даурского. Для первого сделали четыре башни и все острожные стены, а для второго — восемь башен, в том числе две проезжих, и двести саженей острожных бревен на четыре стены. Заготовили также лес на избы и на церковное строение. С началом навигации все бревна сбили в 170 плотов, погрузили на них лошадей и имущество и двинулись дальше, вниз по реке. Водный путь занял целых три недели. Не хватало людей, плоты часто разбивало на мелководье. Ко всему прочему, начинался голод.
В начале июня 1658 года пашковская экспедиция достигла устья реки Нерчи. На правом берегу реки Шилки поставили новый острог — Верхшилкский, или Нелюдский, которвый позднее назовут Нерчинским. Вспахали и засеяли ячменём 50 десятин земли, ещё 70 десятин подготовили под озимую рожь. Были сысканы и посажены в тюрьму тунгусы, разорившие и уничтожившие прежние Иргенский и Шилкский остроги. Пашков приказал их для острастки повесить на глазах местных ясачных людей.
Однако ещё с конца зимы хлебные запасы экспедиции подошли к концу, и казаки голодали. К тому же Пашков никого не отпускал промышлять из боязни уничтожения промысловых отрядов местным немирным населением, однако, в том числе поэтому среди участников экспедиции начался самый настоящий мор. Впоследствии Аввакум назовет Нерчу юдолью плачевной: к концу июля 1658 года здесь уже умерло от голода 47 человек, 53 лежали при смерти.
Весной 1659 года планы Пашкова изменились: понимая, что ему уже не удастся построить острог на Амуре, он послал часть своих служилых людей вверх по Ингоде. Войдя в приток Ингоды реку Читу, они добрались до двух Телембинских озёр и здесь, на реке Конде, поставили небольшой Телембинский острог.
Тем временем оставшиеся в Верхшилкском остроге члены пашковской экспедиции продолжали испытывать лишения. Едва пережив ещё одну голодную зиму, Пашков принимает решение оставить в Верхшилкском остроге небольшой гарнизон во главе с А. Васильевым и в начале весны 1660 года выдвигается с остатками своего полка обратно на озеро Иргень.
В августе 1661 года в Иргенский острог с Амура приходят 17 человек казаков во главе с Абрамом Парфеновым и начинают проситься в государеву службу. Испытывая недостаток в людях Пашков принимает их, а после посылает 72 служилых человека и 20 тунгусов во главе со своим сыном Еремеем на тунгусские улусы в поход. 4 сентября, когда его отряд стоял на Ингоде, принятые Пашковым на службу казаки ночью украли у него и у служивых людей оружие и хлебные запасы и бежали. Изменники спустились на плотах вниз по реке Ингоде и Шилке до Нерчинского острога. Здесь они захватили казенные струги и пытались овладеть острогом, желая заполучить свинец и порох, однако, оставшимся казакам во главе с пятидесятником Васильевым удалось отстоять крепость. Что характерно, для самого Еремея Пашкова всё предприятие закончилось плачевно: все войско перебили, а сам он, раненый, неделю блуждал, не в силах найти дорогу.
Тем временем в Москве готовили замену Пашкову на воеводском посту в Даурской земле тобольским сыном боярским. Первоначально планировалось сделать новым даурским воеводой московского дворянина Зиновьева, уже бывавшего на Амуре с проверкой, но потом от этой идеи отказались. Без малого через год царский указ доставили в Якутск, и 2 октября Ларион Борисов Толбузин, посланный на замену Пашкову, был уже на Тугирском волоке. Оттуда он 5 марта 1662 г. на лыжах добрался до Нерчинского, а 12 мая до Иргенского острога, где находился Пашков. Толбузин в 1662 г. и принял у него Нерчинский, Иргенский и Телембинский остроги, в которых в то время было всего 75 служилых людей.
Вместо итога: дрожащий зверь, имеющий право
Афанасий Филиппович Пашков, постриженный в монахи самим Аввакумом в Чудовом монастыре бывший Кеврольский, Енисейский, Даурский воевода, скончался от паралича в 1664 году. Его жена Фекла, также принявшая постриг под именем Феофания, в 1673—1685 годах была настоятельницей Вознесенского монастыря в Кремле. Еремей Пашков после Даурского похода служил воеводой в Тамбове, Козлове, Белгороде, Киеве, Чебоксарах. Протопоп Аввакум — из Мезенской ссылки приведен на Москву в 1666 году, где его снова пытались уговорить на соборе, собравшемся для суда над Никоном, но безуспешно. Последовала ссылка в Пустозерск, где 14 лет просидел в срубе на воде и хлебе. За рассылку грамот и посланий, поносящих царя и патриарха Иоакима, сожжен в апреле 1682 года.
Самое интересное в истории воеводы Пашкова — это однобокость суждений. Большинство сведений, которые мы знаем о нём, написаны со стороны недоброжелателей, в первую очередь — протопопа Аввакума. Со стороны Афанасия Филипповича существует крайне мало письменных источников, и все они, в первую очередь, — ответы на обвинения. В связи со всем этим, сдаётся, что Афанасия Пашков не был человеком выдающимся — он соответствовал эпохе. Времени, где Сибирь покоряли суровые мужики, ради выгоды и собственной наживы готовые к насилию над более слабым. И кроме того, несмотря на аввакумские пасквили, был явно человеком достаточно набожным, когда дело касается каких-то реальных чудес. Чем он отличался от Хабарова, Дежнёва или Атласова? Тем, что на его счету не было громких побед и открытий. Паруса на его кочах не рвали ураганные ветры, перед его взором не вставали огненные горы, а дорогу не заступали орды, направляемые самим Богдыханом. Но он оставил за собой три острога и стремление России закрепиться на этих рубежах. Кроме того, сам факт того, что в монахи его постриг ни кто иной, а раскольный протопоп, вызывает вопросы о такой уж большой вражде между этими людьми. Скорее всего, воевода требовал усилий, больших, чем хотели прилагать люди, и оттого серчал, гневался и был немилосердным.
Он оставил после себя память о железе и крови, однако как я уже сказал, судя по всему, своей жестокостью Афанасий Пашков не выделялся среди прочих сибирских воевод, как бы ни старался рассказать протопоп Аввакум в своём жизнеописании.
Говорят, что в футболе есть два понятия: «Звёзды» и «Флаги». Первые — забивают мячи, вытаскивают самые сложные удары из створа ворот, и потому все они находятся на передовицах. Вторые же — дают пасы, отбирают мячи и закладывают основу для того, чтобы «Звёзды» получили свой шанс. Именно таким «флагом» был Афанасий Пашков — его, по-сути, неудачная экспедиция, стала тем незаметным локомотивом русского натиска на Приамурье, которое привело к первой осаде Албазина.
Придуманная слава
В той статье, про которую я говорил в самом начале, рассказывалось следующее:
На какое-то время маньчжуры ощутили себя силой, господствующей на данной территории. Это подвинуло их на бессмысленную жестокость. Весной 1659 года отряд имперской кавалерии, пройдя Хинганским «горлом», атаковал на Амуре караван русских беженцев, шедших из Забайкалья к Албазину. Около 300 человек было убито, несколько десятков захвачено в плен, но последующие события показали, что подобные действия будут иметь адекватный ответ.
Учитывая, что в том же году маньчжурский флот под командованием Чжэн Чэгуна входит в Янцзы и приближается к Нанкину, а их солдаты занимают Чжэньцзян, можно сделать вывод, что если описанное в статье происшествие имело место быть, то это было сугубо частное предприятие — какой-то манчжурские военоначальник решил снискать славы на северной границе, которая была не особо интересна центральному правительству, но давала возможность наживы конкретным солдатам, участвующим в набеге.
В общем, это событие могло иметь место быть, однако, не оно является главным в рассматриваемой статье. Наибольший интерес представляет история про Мукдэн:
В целом, этот поход имел вид разведывательного набега, который не преследовал определённых территориально-политических целей. Он уже не мог ни принести новых территориальных приобретений, ни стать причиной удержания прежних рубежей. Столь малый отряд не мог переломить общего хода событий, но и маньчжуры, видимо, были столь уверены в своей безопасности, что не выставили заслоны и пикеты по Амуру и Сунгари. В результате, казаки беспрепятственно вошли в Сунгари. Здесь удару подверглись поселения эвакуированных дючеров и сожжена стоянка флотилии близ современного Харбина. Конечным пунктом их похода был город Мукдэн. Казаки, подобно урагану ворвались в коренной маньчжурский домен. Вскоре казачья флотилия появился на дальних подступах к Мукдэну, придав огню и разорению побережье Сунгари. Но по истечению времени, казачий отряд был встречен в верховьях Сунгари, превосходящими силами выдвинутого из «Священной столицы» армии с артиллерией, После упорного боя, русские вынуждены были отступить, но отошли они в полном боевом порядке, после чего двинулись по Сунгари и Амуру на Запад , испепеляя всё на своём пути. Гарнизон крепости Нингута, находясь в тылу у казаков, ничем не помог вступившим с ними в бой войскам из Мукдэна. Бездействовал он и тогда, когда противник спокойно проследовал назад по Сунгари.
Могли ли русские казаки из Приамурья совершить подобное? Чисто теоретически, да. Если отбросить все прочие необходимости, вроде сбора ясака, урожая и защиты собственных территорий от набегов местного населения, то такой отряд Пашков мог бы выделить из своих небольших сил. Однако в купе с тем, что из себя представлял отряд этого воеводы, подобное мероприятие представляется крайне сомнительным. Чисто теоретически русские могли войти в Сунгари и сжечь флот в порту Мукдэна, но сил на это у них не было, потому, видимо, не зря описанное в статье не отражает реальной действительности — к сожалению, не существовало лихого прорыва в коренной домен маньчжуров, как бы это ни звучало красиво, и как бы этого не хотелось.
Имела место только лишь сурова работа по освоению дикого края.
Автор - Максим Вишневенко Chapter One
#вишневенкокат