Долгое время полагали, что культ Бахуса – варварского происхождения, ведь порождаемый возлияниями экстаз чужд греческой трезвости, ясности и прозрачности мысли. Разве греки готовы впадать в религиозный раж, отказываясь от достижений проторационалистической философии? Казалось, что нет. Но открытие древнейших, ещё крито-микенских слоёв греческой культуры показало, что греки прекрасно знали Бахуса, он родился в лоне их цивилизации, их культуры, и под именем Диониса был легализован как младший олимпийский бог. Типичная история: Зевс гульнул налево с девицей Семелой, Гера взъерепенилась, решила её погубить, внушив ей мысль заставить Зевса явиться в своём подлинном облике, что почти наверняка предполагало сожжение его яростным небесным огнём. И так бы оно и окончилось, если бы Зевс не решил спасти шестимесячного младенца, зашив его в своём бедре и выносив вместо обуглившейся матери, кою намного позже повзрослевший сын выведет из царства Аида. Части тела Зевса стали просто-таки инкубатором богов – достаточно вспомнить рождённую из головы Афину.
Но Гера, конечно, не успокоилась. Нет более ревностной хранительницы семейной благопристойности, и нет более неудачливой в этом смысле богини – все её усилия почти всегда идут прахом, что бывает со всеми ревнивцами и ревнивицами и по сей день. Так же получилось и с Дионисом/Бахусом, которого вовремя припрятали, отдав на воспитание нимфам, где его нашёл сын Пана Силен, обучив превратностям природной производительности, а именно, тайнам выращивания винограда с последующим изготовлением вина. Своё умение Бахус передавал людям во время долгих странствий, что, конечно, менее важно, чем прометеев дар огонь, но тоже полезно для выживания. Однако Гера не оставляла попыток расквитаться с несчастным бастардом, и смогла вселить в него безумие. Увы, отныне оно сопровождало его повсюду и омрачало его щедрый дар людям: не было более опьянения вином без сопутствующего безумия, и за радость пития приходилось расплачиваться отказом от греческой трезвости и ясности мышления. А может, то было, наоборот, дополнительным благом, делавшим вино ещё более привлекательным соблазном, ибо тяжко выдерживать эту ясность без перерыва на рукотворное помрачение…
И так Бахус, он же Вакх, он же Дионис, странствовал по Ойкумене, и всюду находил приспешников, и даже смог жениться, да не на ком-нибудь, а на Ариадне, которую прославленный мужлан Тесей, чуть только в ней с её нитями отпала практическая необходимость, бросил. Наверняка Ариадна полюбила бога, тем более что его отец сделал её бессмертной богиней, чего простоватый Тесей едва ли смог бы обеспечить, а ведь женщины обычно любят за блестящие дары, а не за героическую суть, коя обычно скрыта за непроницаемой для женщин молчаливой строгостью. Даров у Бахуса всегда было в избытке, что обеспечило ему любовь не только жены, но и народа, готового на всё ради Бахуса, даже на то, чтобы разделить с ним момент неизбежного безумия, накрывающего разум тёмной пеленою в самый неожиданный, но усиленно призываемый момент праздненства. Бахуса любили повсюду, хотя подчас свою любовь приходилось прятать под одеждами общественной благопристойности, и даже называть Бахуса иными именами, коих у него, не считая Диониса, было множество.
Но были и более глубокие метаморфозы. В другой части Ойкумены, совсем чуждой греческому политеистическому разнообразию, удумали свести весь пантеон к единому лику, единому имени, хотя и к тому же множеству функций. Тяжко оказалось бремя единобожия и единопочитания, слишком высокой и холодной показалась высота Бога, лишённого семьи – жён, любовниц и кучи маленьких отпрысков, слишком тяжело бремя единоличного воплощения всех страстей и добродетелей. И появилась женщина, которой верховный Бог тоже не мог явиться в своём подлинном облике без страха сжечь заживо, ведь даже попытка явиться Моисею хотя бы в отблеске своего величия привела к опалению неопалимой, казалось бы, купины. И снова пришлось прибегать к помощи птиц: когда-то был орёл, а теперь голубь, что, без сомнения, соответствует характеру вновь порождённого божьего сына. Кажется, ничем не соответствует он предыдущим сыновьям, ибо богам нет нужды повторяться, но есть таковая нужда в народе, который вновь ждёт от богов хотя бы частички безумия, хотя бы маленькой тени на невозможно блестящем сиянии сверхразума. Боги милостивы, и милостив этот Бог, и он не против, чтобы его Сын давал людям, в соответствии с их привычкой, нечто жидкое и красное. Но безумие? Нет, лучше обойтись без него, лучше оставить ритуал, но изменить суть.
И вот новоявленные последователи собираются вместе, как когда-то на многолюдных вакханалиях – праздненствах Бахуса, и снова что-то поедают, и снова что-то пьют – столь же красное, столь же терпкое, но не впадают в неистовство, а сохраняют кристальную чистоту понимания, ибо становятся сопричастны Богу, который есть Логос, есть Слово, предельно чистое и ясное. И это причастие есть та же вакханалия, и так же проливается вино, плод шальной, безудержно родящей земли, но пресуществляется оно не в кровь Бахуса, а в кровь Христа, и так же соединяет людей, так же творит из многих одно, единое. И так же преодолевают люди свою земную ограниченность, становясь сопричастны божественной реальности.
Кровь – вот средство единения пред лицом божества. Пусть прольётся кровь, терпкая и пьянящая, чтобы стали мы не людьми, а народом! Пусть прольётся кровь, чтобы оторвались мы от грешной земли и укоренились в небе, найдя себе бессмертного покровителя! Пусть прольётся кровь!