"Решаюсь сообщить нижеследующее под условием великой тайны. Газеты на место умершего муфтия Тевкелева указывали на разные лица: на одного казанского ученого муллу, на князя Чингизхана, получившего образование в пажеском корпусе, гвардии полковника в отставке, и еще на кого то. Я не находил бы удобным казанского муллу, ибо здешние муллы фанатичны.
Но еще неудобнее, по моему мнению, – такой аристократ, как князь Чингизхан (Чингиз Валиханов (1811-1895), старший султан Кокшетауского округа, отец казахского ученого-просветителя Чокана Валиханова - прим. ред.) он своим богатством, родовитостью степной может придать блеску мусульманству и уничтожить русское духовенство, тем более что уфимские русские-то преклоняются перед татарами от чистого сердца. Чингизхан может иметь влияние и на киргизский народ к усилению исламизма в степи киргизской. Но и совсем уничтожить муфтийство, – а с ним нужно похерить и магометанское духовное собрание, – едва ли не будет резко и, быть может, возбудит волнение в татарах.
По моему мнению, удобнее сделать меру среднюю (medio tutissimus ibis): поручить исправление должности временно, например, Максютову (Зелялетдин Максютов - прим. ред.); давно он служит судьей (т. е. членом) духовного собрания; весь занят торговыми делами (это его право на должность муфтия). Он, по-видимому, пороха не выдумает. А есть там, в третьем (1883) году назначенный по выбору казанцев в члены духовного собрания, какой-то мулла, (Авхади или Ягуди??) – он, по слухам, крайний фанатик.
Но в случае крайности, фанатик без русского образования и языка сравнительно лучше, чем по-русски цивилизованный татарин, а еще хуже аристократ, а еще хуже человек университетского образования.
Вот мое мнение, если хотите.
***
Письмо от 12 апреля получил 20 числа, вчера, – не запоздал ли ответом?
Султановых несколько братьев. У них деревня Мастеева, верстах в 100–120 от Мензелинска на восток, кумысное заведение. Султановы – помещики средней руки: ни богатством, ни аристократизмом, ни влиянием, ни чинами особенно не выдающиеся. Учились в доброе старое время в 1-й Казанской гимназии. Если кандидат не попал в университет, то или по недальнему развитию и недостатку любознательности, или по урослости и стремлению к захолустной деревенско-барской свободе, халатности и молодой хозяйке. По-русски грамотны, отлично владеют русской речью, но мусульманство в его арабских источниках, конечно, не изучали и только читают татарские книжки. Это я говорю по давним слухам и частью по аналогии, а не по прямому о них знанию, но весьма правдоподобно. От каких-либо национальных нового пошиба идей они, кажется, совершенно далеки, и о фанатизме их не слышно.
По всему сему кандидатура его вполне благонадежна: безупречна. Лучшего трудно придумать. И с казанскими-то он не должен быть близок и солидарен.
Бекчурин не таков, и его отстранение мне представляется полезным, основательным. Граф Д. А. Толстой мог и лично узнать его в Оренбурге в 1876 г. и от многих о нем на месте наслышаться. При Крыжановском он играл видную роль, пользуясь доверием генерал-губернатора, как отличный знаток азиатских языков и национальностей и как ловкий и опытный по азиатской политике. Он же и достаточно занят сознанием своего достоинства.
Итак, все к лучшему или, по крайней мере, из худых – к наименее худому. Только не нужно самим-то нам особыми какими-либо отличиями и привилегиями возвеличивать и прославлять иноверное представительство. Пусть оно знает свое относительное положение, пред архиереем, наприм., православными.
Но пусть оно само знает, а не доводит до крайности такой, чтобы правительство вынуждалось напоминать забывшемуся иноверному представительству его пределы и права.
Нужно всячески избегать касимовцев и крымцев, как прогрессистов и националистов.
***
Письмо Ваше от 12 апреля о Султанове и Бекчурине я получил 20 числа, а отвечал 21. Письмо замедлилось в дороге по милости волжского ледохода; быть может, та же причина задержала и мой ответ. Надеюсь, что последний дошел по назначению, тем более что я послал заказным. Я высказал предпочтение Султанова.
Ибрагимова (Шагимардан Мрясович Ибрагимов, род. в Оренбургской губернии, умер в Джидде, на должности российского консула в 1891 г. - прим. ред.) я видел в прошлом году: проездом в прошлом году через Казань из Петербурга в Ташкент он и меня удостоил своим посещением. Я прежде слышал, что он при покойном К.П. Кауфмане пользовался полным доверием, как отличный знаток азиатских языков и дельный дипломат.
При Черняеве он, кажется, удалился из края, а при генерале Розенбахе опять поехал в Среднюю Азию. Но о его нравственном или политическом характере я ни от кого ничего не слыхал, ни в какую сторону.
Он довольно высокий, стройный, тончавый, цивилизованный и вполне комильфотный, – можно сказать, блестящий. Прибавьте – действительный статский советник. Говорит бойко, красноречиво и энергично. Наших мешковатых духовных он может стушевать.
Но это ничего еще, а вот чего можно опасаться: служив долго в центре Туркестанского управления, он, как человек внимательный и умный, вероятно, отлично узнал всю подноготную мусульманских стран, народов и правительств; как на ладони, видит и знает всю совокупность мусульманского мира на всем лице земли; лично знаком со многими лицами и в России, и в Средней Азии, и в Индии, и в Киргизской степи и т. д. Так что, если ему, паче чаяния, влезет в голову идея панмусульманская, то он владеет к тому полным знанием и всеми нравственными средствами.
А в то же время блестящим русским говором и изложением, идеями прогрессивными, даже, когда нужно, либеральными, обращением и манерами ловкими и совершенно светскими, смелостью и умелостью держать себя с достоинством, но без дерзости, пред кем угодно, – всем этим он может обаять и ослепить наших господ и чинов высшего управления. Тевкелев перед ним – мешок.
Кратко сказать: не нашей простоте орудовать таким тонким инструментом.
Для нас вот что подходяще было бы: чтобы в русском разговоре путался и краснел, писал бы по-русски с порядочным количеством ошибок трусил бы не только губернатора, но и всякого столоначальника и т. п.
Я, впрочем, все это написал совершенно теоретично, но, кажется, правдоподобно и утверждаю не вред, а рискованность".
Из писем Н.И. Ильминского обер-прокурору Святейшего Синода К.П. Победоносцеву, 1884 год.