А. П. Чехов родился в Таганроге в 1860 году, и вспоминая свое детство, называл его "довольно мрачным". Причиной тому было тяжелое материальное положение их многодетной семьи и непростые отношения среди близких. Деспотичный, малообразованный и при этом очень набожный отец держал бакалейную лавку. "Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары" - гласила ее вывеска. Пониже была и другая табличка: "На выносъ и распивочно" - заведение имело еще и винный погреб.
Коммерческой жилки у Павла Егоровича не было. На одной полке у него странным образом уживались мыло и копченая рыба, конфеты и мышеловки. Отец-купец мог запросто подсунуть покупателям спитой чай, предварительно высушив и подкрасив его, или сомнительного качества вино. Известна история, когда он устроил "освещение" бочки деревянного масла (низший сорт оливкового, его использовали и в пищу, и в светильниках), в котором случайно утонула крыса. Специально приглашенный протоиерей отслужил над маслом молебен, но даже это не убедило постоянных покупателей, которых религиозный купец зачем-то пригласил присутствовать на этой "церемонии". Павлу Егоровичу пришлось купить новую бочку, "поганое масло" он сбывал потихоньку. Своих детей, помогавших в лавке, он тоже обучал хитростям торговли, заставляя обвешивать и обсчитывать. И все же предприятие было убыточным.
Мать семейства, Евгения Яковлевна, была женщиной терпеливой, мягкой, любящей детей, но своеобразной, она отличалась чрезмерной брезгливостью: "Если за столом кто-нибудь проносил свою руку над ее тарелкой или чашкой, она уже не могла больше пить и есть". По свидетельству Марии, единственной дочери в семье, они "тщательно скрывали свою бедность". Ну а как скрыть очевидное? Один из чеховских одноклассников по таганрогской гимназии вспоминал, что у Антона на завтрак, "кроме хлеба и печеной картошки с огурцом, ничего питательного не было". Характерный эпизод: как-то раз мать послала Антона с братом Иваном на базар купить еды на обед. Была куплена утка, которую Антон теребил всю дорогу, чтобы бедная птица кричала как можно громче. Объяснял он это так: "Пусть все знают, что мы тоже кушаем уток!"
Кухня интересовала Чехова всегда. Еще гимназистом Антоша, отправляясь на рыбалку, брал с собой кроме удочек керосинку и сковороду. Ловил бычков, жарил их на берегу Таганрогского залива и запивал сантуринским вином, прихваченным из отцовской лавки.
Многие знают, что любимым блюдом Антона Чехова были караси в сметане.
"Из рыб безгласных самая лучшая - это жареный карась в сметане: только чтоб он не пах тиной и имел тонкость, нужно продержать его живого в молоке целые сутки."
Корней Чуковский, младший современник Антона Павловича, утверждает, что хлебосольство доходила у того до страсти! Выбившись из нужды и став прилично зарабатывать, он превращает свою усадьбу в Мелихове чуть ли не в гостиницу, где в комнатах спят по несколько человек, а за обедом собирается толпа, которую созывают к столу ударами колокола. Чехов зазывает новых гостей то кнутом ("Если не приедете, то поступите так гнусно, что никаких мук ада не хватите, чтобы наказать Вас"), то пряником ("Место здоровое, веселое, сытное, многолюдно"). И на его попечении оказываются "гости, гости, гости". Они не дают Чехову работать. Деликатность не позволяла ему обходиться грубо даже с малознакомыми людьми. И он жил так, как писал: "Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой."
В Мелихово Чеховы высадили огромный вишневый сад. Вишни было так много, что ее мочили в бочках, сушили, делали из нее варенье и всевозможные наливки. А в детстве Антона Павловича, обносившего вишневые деревья, драли за это уши. Чехов писал издателю Суворину: "Я стою под вишневым деревом, и мне странно, что меня никто не гонит отсюда в шею".
Чеховы выращивали не только привычные для подмосковного климата овощи и фрукты, а даже артишоки и спаржу. Особый вкус имели мелиховские огурцы, поскольку засаливали их в огромных тыквах.
У Чехова еда особенно трепетно описывается именно, как закуска. В "Иванове", например, герои ее очень настоятельно обсуждают; "Селедочка матушка всем закускам закуска. ... Ну нет, огурец лучше... Ученые с сотворения мира думают и ничего умнее соленого огурца не придумали.
По Чехову водку еще хорошо икрой закусывать:
"Взять икры паюсной четверку, две луковочки зеленого лучку, прованского масла, смешать все это и, знаешь этак... поверх всего лимончиком. Смерть! От одного аромата угоришь."
Советует Антон Павлович и жареных пескарей:
"Только их надо уметь жарить. Нужно почистить, потом обвалять в толченых сухарях и жарить досуха, чтоб на зубах хрустели."
"Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтобы соблазн был. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, потрохами, луком..."
Чехов не был домоседом и обожал путешествовать. За свою недолгую жизнь он объездил столько, что хватит на несколько жизней. Маршруты от Ирана и Африки, Венеции и Парижа до Цейлона и Сахалина. Познание мира у него происходило и через желудок. В 1887 году Чехов писал семье из поездки, остановившись в Славянске:
"... потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть и мне за 30 копеек подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа, который с одинаковым правом может быть назван и ростбифом, и отбивной котлетой, и бифштексом, и мясной подушечкой, которую я непременно подложил бы себе под бок, если бы не был голоден, как собака и Левитан на охоте..."
Антон Павлович довольно сдержанно относился к еде непривычной. Старшему брату Александру, который увлекся "южными яствами", Чехов писал: "Не ешь, брат, этой дряни! Ведь это нечисть, нечистоплотсво..." При этом и квасные патриоты ему смешны. Об этом - дневниковые записи:
"Грязный трактир у станции. И в каждом таком трактире непременно найдешь соленую белугу с хреном. Сколько же в России ловится белуги!"
А еще писатель обожал блины, любил так искренне, так нежно, что написал об этом почти эссе.
"Как пекут блины? Неизвестно... Об этом узнает только отдаленное будущее, мы же, не рассуждая и не спрашивая, должны есть то, что нам подают... Это тайна! Вы скажите, что и мужчины пекут блины... Да, но мужские блины не блины. Из их ноздрей дышит холодом, на зубах они дают впечатление резиновых калош, а вкусом далеко отстают от женских... Повара должны ретироваться и признать себя побежденными... Печенье блинов есть дело исключительно женское... Повара должны давно уже понять, что есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания... Да, страдания... Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины."
Мы все со школьной скамьи знаем слова Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно и, что надо по капле выдавливать из себя раба. Но мало кто знает о любви Антона Павловича к розыгрышам и импровизациям. Про то, что однажды в Москве он вручил городовому завернутый в бумагу арбуз и шепнул: "Бомба! Неси в участок, да смотри осторожнее!" Что мог выдать себя в гостинице за слугу важного господина, а в поезде представляться графским поваром. Что как-то раз купил в буфете омара и прицепил его себе на лацкан пиджака подобно цветку.
Последние слова, произнесенные Чеховым на смертном одре, знает любой мало-мальски начитанный человек. Это часть той легенды, о которой К. С. Станиславский писал: "Смерть его была красива, спокойна и торжественна." Чехов сказал просто и уместно: "Я умираю." 44-летний русский классик умирал в Германии в городе Баденвейлер. Лечил его или, как тогда говорили, пользовал, немец Шверер. Врачу и было это адресовано. Именно Шверер велел подать безнадежному больному бокал шампанского - так предписывали правила врачебного этикета. Антон Павлович осушил бокал и улыбнулся: "Давно я не пил шампанского..."
Для финальной жизненной реплики эта фраза более, чем подходящая...
На этом все!