Сегодня, в 90-летний юбилей одна дама процитировала в сети типично евтушенковские стихи про любимую:
Мало ей и детей, и достатка,
жалких вылазок в гости, в кино.
Сам я нужен ей — весь, без остатка,
а я весь — из остатков давно.
Какая-то самопародийная, но очень точная формулировка в корявой злободневной строке: «а я весь - из остатков давно». Да, из остатков горячей народной любви к Поэзии, вспыхнувшей в оттепель, из великого советского прошлого и гнусных либеральных времён, которые, по сути, добили самого Евтушенко, из эха былой славы и тоски по подлинному, на всё откликающемуся поэту, которого сегодня – просто нет.
ПОЙМИ ЕГО…
В начале века мы с Евтушенко были на Кубе, где проводился огромный Фестиваль поэзии, в основном, латиноамериканских поэтов. Евгений Александрович прилетел из США, где он уже преподавал в заштатном американском колледже никому не нужную там поэзию. Но он бодрился, представлял своё преподавание для заработка и комфортной жизни как некую миссию. Мы встретились с ним в душный день у бассейна лучшей гостиницы «Гавана». Он сразу вызвался угостить меня коктейлем махито и возбужденно стал рассказывать: «Саша, представляете, я попал в тот же номер, что и 40 лет назад! Это ведь бывший «Хилтон», мебель еще американцы завозили. Так я даже нашел надпись, что сам на столе выцарапал». Никогда было не понять у него, что правда, а что выдумка…
Читал на торжественном вечере в костеле стихи на испанском, покорил зал, в общем, блистал. Но потом в парке имени Ленина, где мы с ним сфотографировались у памятника Пушкину, я взял гитару и сорвал больше оваций. Он, кажется, был раздосадован, что и запечатлелось на нашей фотографии. Недаром всё-таки Евтушенко - режиссёр нескольких художественных фильмов и даже... сам Циолковский, роль которого поэт сыграл в одноимённом фильме. Проще говоря, Евгений Евтушенко – легендарный тип русской и советской литературы ХХ века. Был он и членом редколлегии знаменитого журнала «Юность», и секретарём писательского союза, и народным депутатом СССР. При победе буржуазной демократии в нем вдруг проснулась жажда власти, что принципиально не было свойственно его старшему другу Владимиру Соколову, и он захватил печать и должность в покинутом партийными функционерами Союзе писателей СССР. Много вреда причинил, способствуя вместе с Юрием Черниченко и Михаилом Шатровым расколу творческого союза. Быстро охладел к этому, потому что работать для других – не привык.
СКЛОННОСТЬ К ПРОВОКАЦИЯМ
Помню, как весной скромно отметили 80 лет со дня рождения в тверском Лихославле выдающегося лирика современности, певца Москвы, куда его привезли в три года - Владимира Соколова. В ЦДЛе, а не Кремлевском Дворце, прошел скромный дружеский вечер, а по каналу «Культура» показали небольшой и светлый телефильм, сделанный Юрием Поляковым. Звучало много прекрасных стихов и песен на стихи Соколова, трогательные воспоминания друзей. Но тут на сцену вышел Евгений Евтушенко, в расписном пиджаке и пестром галстуке устаревшей моды, и понёс такую нафталинную чушь о русском национализме, что уши завяли. Долго, занудно, как заведенный, он начал уговаривать особо чувствительный к поэзии зал, что в Соколове не было ни капли пещерного национализма. А что, кто-нибудь, хоть полузвуком и полунамёком выразил в этом сомнение на сцене? Американский преподаватель вдруг вспомнил совершенно не к месту ответ Михаила Светлова на вопрос: «Почему вы такой грустный сегодня? «Потому что я – еврей». Наконец, выразил предположение, что Пушкина сегодня убили бы в Питере заточкой «из-за волос и цвета глаз». Не успел спросить Евтушенко, знает ли он, что Пушкин был русым и что его африканская внешность сильно преувеличена позднейшими интерпретаторами? – смотри портреты Кипренского и Тропинина! Но главное, зачем на пустом месте и по святому поводу городить дежурную пропагандистскую ерунду? Просто не мог понять, чьи он деньги и агитпроповские установки отрабатывал. Все участники вечера, вне зависимости от состава крови и взглядов на мир, были этим подавлены и возмущены.
Но, видимо, почувствовавшего это и сбежавшего с банкета Евтушенко – нельзя было исправить. И я в нижнем буфете вспомнил, как однажды молодые и горячие поэты стали упрекать Владимира Соколова, почему он так нежно относится к Евтушенко: «Ну, ведь нет уже ничего – исписался, врёт, приспосабливается». Владимир Николаевич потупил взгляд и вздохнул:
- Женя – моя слабость.
Какой же вывод? – сам в растерянности. Выходит, и слабость – сила поэта, и всеядность с разбросанностью – тоже сила. При самом сложном отношении к Евгению Александровичу все, кому дорога поэзия, понимают, что Евтушенко – наша слабость и сила, бесславное время и литературная слава. Ничего-то в русской поэзии не поймешь…