На телеге стоял высокий, с окладистой бородой, мужчина. Вокруг плотной толпой сбились мужики - суровые, обвешанные ружьями, саблями и пистолями. Личная гвардия Герасима Курина, его телохранители и последний резерв на самый крайний случай.
- Сам Курин, - подтвердил стоящий рядом казак.. - А енти, рядом с ним - дружки явонныя. Отчаянный народишко, разбойники!
Я покосился на запястье, где исправно тикали часы – «старые добрые «Командирские», привезённые из двадцатого века. Семь-тридцать утра; базарная площадь перед церковью села Большой Двор битком набита людьми. Мы - десятка два гусар и столько же примерно казаков – стоим верхами позади огромной, тысячи на полторы, толпы. В глазах рябит от армяков, кафтанов; некоторые «самооборонцы» щеголяют в синих солдатских сюртуках, уланских куртках, разноцветных гусарских ментиках и прочих предметах трофейного обмундирования - всё со споротыми эполетами, шнурами, галунами. Над головами колышется щетина самодельных пик, насаженных торчком кос и вил-тройчаток; кое-где мелькали длинные пехотные ружья с примкнутыми штыками и страховидные ослопы и цепы с билами, утыканными заострёнными железяками и вбитыми в дерево ржавыми подковами – для весу.
Стоящий на телеге человек поднял руку, гомон толпы стал стихать. Я ожидал, что голос его будет соответствовать внешности - зычный, низкий, как и полагается народному вождю. Но Курин заговорил высоким, срывающимся тенором:
- Любезные друзья, постараемся за отечество свое и за дом пресвятые богородицы. Неприятель грозит наше селение предать огню, а нас в плен побрать и с живых кожи поснимать за то, что мы ему неоднократно упорствовали сражением!
Он старательно выговаривал слова, и мне пришло в голову – а не зазубрил ли он речь заранее, по бумажке, написанной дьячком-писарем?
Курина на телеге сменил тощий попик в обтрёпанном подряснике. Плешь на голове, обрамлённую редкими пегими волосами, прикрывает колпак-скуфейка, борода редкая, седая, смешно торчала вперёд. И тут же с колокольни Воскресенской церкви загудела медь, крестьяне стали стаскивать шапки, обмахивались крестными знамениями, опускались на колени. Я огляделся - казаки с павлоградцами истуканами сидели в сёдлах, обнажив головы.
А попик выводил:
- Скорый помощниче всех усердно к тебе прибегающих, святый благоверный великий княже Александре! Ты в житии твоем ревнитель и защитник православныя веры был еси: и нас в ней твоими к Богу молитвами непоколебимы утверди. Ты, победив полки супостата, от пределов российских отгнал...
- Молитва святому благоверному князю Александру Невскому! - растолковал казак. Он часто, истово крестился, комкая суконную шапку в левой, сжимавшей поводья руке. - Крестьянам без молебна неможно. Люди они не воинския, как живот свой положить? А так - пропели молебен со акафистом, простились друг с другом, и с помощию божиею приуготовились!
Позади фыркнула, захрапела лошадь. Я обернулся – штаб-ротмистр Богданский собственной персоной. Кивер зажат под локтем, правая рука вздёрнута, пальцы собраны в приличествующую щепоть. Из-за плеча у него ухмылялся корнет Алфёров – тоже с непокрытой головой, однако, креститься по примеру начальства и не думает. Я ответил ему улыбкой: Мальчишка, вольнодумец, что с него взять…
- Ну, всё, господа, помолились – и довольно. - заговорил штаб-ротмистр. Настроение у него явно было приподнятое в ожидании лихого дела. – Как в писании: «Богу Богово, господа, а кесарю-кесарево». Сейчас скачем на дальнюю околицу и занимаем позицию в рощице. Диспозиция такая будет: куринцы лягушатников в село впустят - сделают вид, что они мирные жители и о сопротивлении даже помыслить не могут. «Мол, мы всё вам продадим, в этой усадьбе муку возьмёте, а с повозочкой давайте в другую усадьбу, там стог сена есть, а там дальше пройдёте по домам — хлебушком и картошечкой разживётесь…» А когда передовой отряд растащат по дворам – тут-то другие мужички, что по избам сидеть будут, на вилы их и поднимут. А мы в засаде момент выждем. Французы - вояки серьёзные, и даже если их врасплох застать, драться будут крепко. Пушки, опять же – непременно они их на левом фланге поставят, возле сосновой рощи, чтобы село держать под обстрелом. Вот по ниммы и ударим в первую очередь!
Павлоградцы с казаками одобрительно загомонили. Захватить внезапным наскоком из засады пушки, разогнать батарейную прислугу – это было привычно, и они уже предвкушали, как будут скакать, стрелять, рубить.
Штаб-ротмистр крутанул на месте свою рыжую кобылу, заставив испуганно попятиться обступивших нас мужиков.
- Вот что, корнет… - он обернулся к Алфёрову, по-прежнему весело скалящему все тридцать два зуба, – сейчас берите троих гусар и выдвигайтесь в аванпост, на тот берег реки. Далеко не отходите, затаитесь в ивняке и наблюдайте. Появится неприятель – в перестрелку не вступать, отступайте к селу. А вы, господа штабные - с нами, или как?
Это самое "или как?" было адресовано нам с Ростовцевым и содержало в себе не слишком даже завуалированное оскорбление. Мы не были штабными, и Богданскому прекрасно это было известно. Тем не менее, Ростовцев выпад проигнорировал – кивнул и развернул коня, направляясь следом за павлоградцами. Я поудобнее перехватил повод, а другой рукой нащупал кожаный чехол у седла, из которого высовывался на ковбойский манер приклад мосинского карабина.
«…Что ж, раз надо – повоюем…»
***
Стволы пушек один за другим развернулись в сторону села. Номера откатывали в тыл зарядные ящики, уводили лошадей, разбирали банники, прибойники и торопливо занимали положенные места у орудий. Стоящий рядом с д'Эрвалем капитан-артиллерист довольно крякнул - батарейная полурота демонстрировала недюжинную выучку, и командира радовало, что адъютант маршала видит, как славно они справляются со своими обязанностями.
Лейтенант повернулся в седле. Справа по бревенчатому мостику переправлялась через речку Вохна пехота; вюртембергские конные егеря в своих зелёных с жёлтой отделкой мундирах и высоких гребнястых касках уже рысили по направлению к селу. За ними тарахтели обозные телеги и поспевали, порой переходя на бег, как и положено лёгкой пехоте, стрелки-вольтижёры. Всё правильно – передовой отряд выдвигается вперёд с целью оценить обстановку и произвести разведку. Позади, за их спинами, в полном соответствии с составленной диспозицией в молчании разворачивались главные силы, имея на левом фланге, у опушки сосновой рощи, четыре восьмифунтовки. Так что – засел в селе неприятель, или его там и в помине нет – теперь уже роли не играет. Никто не собирается миндальничать с восставшими; надо будет вешать – значит, станут вешать. Успехи блестящих военных кампаний Императора построены на непреложном правиле: «война сама себя кормит», а значит – русским пейзанам, хотят они того, или не хотят, придётся поделиться припасами. Или умереть, всё равно потеряв своё имущество вместе с жилищами, которые в таком случае предадут огню. лишившись всего.
Замыкающие пехотинцы вслед за повозками втянулись в село. д'Эрваль приподнялся на стременах и всмотрелся, приложив руку козырьком к киверу. Ничего – ни суеты, ни мечущихся туда-сюда людей, ни прочих обязательных признаков стычки и начавшегося грабежа. Похоже, посланные вчера разведчики что-то напутали, и в селе – как его там, «Grande Сour»?[1] – неприятеля нет. А может они все сбежали ночью, узнав о скором приближении авангарда? Что ж, разумное решение – против пушек и линейной пехоты герильясам нипочём не выстоять…
И словно в ответ в селе захлопали врассыпную ружья, донеслись едва слышные на таком расстоянии крики. На околице показались три верховых вюртембержца – они во весь опор погоняли лошадей, то и дело оглядываясь назад. Из-за плетней пыхнули белые дымки выстрелов, один из всадников кубарем полетел с седла, а из деревни уже выбегали группами по три-четыре человека, вольтижёры. Выбегали – и торопливо сбивались в кучки. Следом за ними валила, оглушительно гомоня, толпа пейзан. Они, словно собаки кабана, обкладывали ощетинившиеся иголками штыков пехотные «ежи», но сделать ничего не могли – вольтижёры пятились, прокладывая себе путь в этом бурлящем, остервенелом потоке вооружённых чем попало людей.
Позади загрохотали копыта – от моста во весь опор летел юноша-адъютант. На скаку он размахивал рукой, указывая артиллеристам на побоище.
- Merde![2] – оценил обстановку капитан. – Сейчас нельзя, пехоту побьём! Вот отгонят этих мизераблей хоть шагов на полсотни, и тогда…
Этого, похоже, ждать было недолго. Загрохотали барабаны, тонко засвистела флейта, и батальонная шеренга скорым шагом двинулась навстречу отступающим вольтижёрам.
- Что вы собираетесь делать, мсье? – спросил д'Эрваль. Артиллерист прав – сейчас бить по преследующим пехотинцев пейзанам нельзя, слишком велик риск угодить с первого же залпа в своих.
- Надо поскорее зажечь село брандскугелями. - решил капитан. – Потом будем бить гранатами поверх голов пейзан - глядишь, испугаются и оставят вольтижёров в покое. А когда пехота прижмёт их к горящим избам – побросают оружие и разбегутся. Если им это, конечно, позволят , в чём я очень сомневаюсь...
Действительно, на правом, противоположном фланге пехотного строя уже выстраивались для атаки остатки конноегерского эскадрона – вюртембержцы, крепкие вояки, жаждали посчитаться за своих завлечённых в ловушку земляков.
Д'Эрваль кивнул, соглашаясь. Эти сумасшедшие селяне сами выбрали свою судьбу, решившись оказать сопротивление - и не жалкой фуражирской партии из полусотни нестроевых с жиденьким кавалерийским конвоем, а многочисленному отряду регулярной армии с пехотой и артиллерией. Что ж, пусть теперь пеняют на себя - la guerre comme à la guerre[3], не так ли?
***
Французские пушки рыкнули разом, дымные следы зажигательных снарядов прочертили воздух над головами куринской пехоты и теснимых ими французов. Орудия откатились, номера опустили щётки банников в вёдра с водой и принялись орудовать ими, прочищая стволы перед тем, как вложить новые заряды.
- Пора! – крикнул Богданский вытянул горизонтально левую руку - Строй фронт! Сабли вон!
Гусары поспешно стали занимать свои места. Казаки, недолюбливающие строевые экзерцициии, чуть помедлив, последовали примеру павлоградцев на левом фланге бирюзово-зелёных кавалеристов. Мы с Ростовцевым на правах гостей заняли «почётные» места слева от начальства, и я потащил из чехла мосинский карабин. Богданский неодобрительно покосился на незнакомого облика «штуцер»; в ответ я пожал плечами. Извиняйте, вашбродие, каждый воюет, как умеет…
- Рысью!.. "Ма-а-рш! - зычно гаркнул штаб-ротмистр и шеренга двинулась вперёд. Не успели мы оставить позади редкий сосняк, как последовала новая команда: "Куц галопом! Марш!". Богданский пришпорил коня и рванулся; остальные разом прибавили, не позволяя, однако, своим лошадям выноситься вперёд правофлангового всадника.
- К атаке! – разом сверкнули клинки, вскинутые горизонтально, « в терцию», на уровне глаз, плашмя, для неотразимого колющего удара с разгона. Если бы за нами скакала вторая шеренга – её всадники вскинули бы сейчас клинки над головами.
Но, чего нет, того нет. Маловато на этот раз бойцов в атакующем строю – неполных две дюжины гусар да примерно столько же примерно казачков Денисова полка. Принимать под своё начало верховых куринцев Богданский отказался – «строя не знают, только под копытами будут путаться!» - и теперь крестьянская конница со своими косами и трофейными пиками скрытно разворачивалась в ракитнике, на берегу Вохны, изготавливаясь к фланговому удару.
- Атакуйте! Марш-марш! – заорал Богданский, вставая на стременах. Гусары разом прибавили темп аллюра; я видел, как суетится возле пушек батарейная прислуга, силясь развернуть их навстречу неожиданной угрозе, как спотыкаясь, бегут от передков подносчики с картечными зарядами – и не успевают…
Шеренга павлоградцев уже достигла орудий. Гусары с ходу порубили расхватавших было банники и гандшпуги батарейцев и, не сбавляя аллюра, поскакали дальше.
- Принять вправо!
Новая команда, и павлоградцы послушно загибают фланг, заходя в тыл наступающей пехоте. С противоположного фланга донеслись пронзительные, на татарский манер, взвизги и свист – это конница куринцев выскочила из засады и тоже вступила в дело. Капкан, старательно настороженный Куриным и Богданским лязгнул, намертво цепляя своими зубастыми дугами ничего не подозревавших французов.
К своему стыду я не смог удержаться в строю, отстал, оказавшись позади атакующего строя. И – успел заметить, как кучка верховых, отстаивавшиеся в тылу батареи и не попавшие под удар, один за другим пятятся, разворачивают лошадей и ныряют в жиденький кустарник на краю рощи. А следом за ними уже скачут оторвавшиеся от шеренги казачки – хватать, вязать, потрошить карманы и седельные сумки, сулящие, помимо крестика за пленённого офицера, ещё и жирную добычу. Я перехватил поудобнее «наган», из которого не сделал во время атаки так ни разу и не выстрелил, и направил коня за денисовцами.
[1] (фр.) «Большой Двор», название села
[2] (фр.) Дерьмо
[3] (фр.) На войне, как на войне.