Все честные купцы в одночасье стали контрабандистами. Кто-то контрабасил в первом составе, кто-то на второй-третьей руке. Заслуженные отцы семейств превратились в задёрганных гопников, вздрагивавших при каждом стуке в дверь конторы, – а при этом каждый из них в сущности «ничего не сделал, только вошёл!»
Всё преступление этих несчастных тараканов состояло в том, что их почтенную деятельность объявили вне закона.
За пределами наполеоновской Франции их могло прижать как собственное правительство, так и французские войска, не стеснявшиеся пересекать границы в поисках английских товаров. Тяжбы, суды, поклоны, взятки стали повседневностью для европейской торговли. Гербовая бумага и адвокаты вошли в стоимость текстильной продукции. Сахар, и без того доступный не каждому, стал роскошью.
Не только купцы, – под рикошет попали производители и перевозчики, а за плюшевыми винипухами по цепочке и все-все-все. Не следует думать, однако, что санкции не породили исключений, – многие извлекли из них выгоду, – и кого больше, сказать сложно. Поскольку, как и всегда, шум исходит от терпящих бедствие, то может сложиться впечатление, что весь мир представляет собой не ужас, а ужас-ужас-ужас.
Как это случилось, мы вроде бы знаем. Но не ищите внешнеторговых балансов начала XIX века: никаких достоверных данных не существует. Все цифры крайне приблизительны и отражают лишь необходимость представить публике и правительствам хоть что-то – пропущенное сквозь строй цензур крайней необходимостью «доложить и отчитаться».
Прошло два столетия, а события можно оценивать только качественно и на уровне анекдотов.
Ясно одно: континентальная система вполне могла Англию дожать. Не следует доверять английской браваде, что их убытки были наименьшими, да и вообще, они, мол, только расцвели за время смуты. Целый год расколотая надвое страна находилась на грани революции и гражданской войны, без короля и с главой кабинета под дулом пистолета, набитая битком внутренними войсками в дополнение к традиционной армии полицейских, агентов, политических шпионов и тайных осведомителей, державших в страхе народ в обычное, мирное время.
Здесь важно понимать не то, чей экономический ущерб был выше, а рассматривать совокупность государственных рисков. В итоге получится, что Англия постоянно проигрывала по ходу игры, но выиграла финишным спуртом.
Теорию Континентальной Блокады разработали ещё в администрации Павла I, но на практике она начала вводиться позднее, постепенно и с разных сторон, каждый раз укрепляясь новыми санкциями и контрсанкциями. В 1806 режим частичной блокады ввела Англия. Не оставшись в долгу, спустя полгода после разгрома Пруссии, Наполеон издал Берлинский декрет, собственно и вводивший КБ. Британия в 1807 огрызнулась дуплетом Приказов в Тайном Совете, приравняв торгующих с Францией нейтралов к врагам. (Как раз между ними после Тильзита к системе присоединились Россия и Пруссия, а Австрия и Швеция в 1809.) В конце 1807 Париж отстрелялся симметричным указом из Милана. В последнем слове Британия ввела контрблокаду и режим континентальной контрабанды (параллельный экспорт). И все зажили.
Наполеон посчитал дело блокады не более сложным, чем победа на поле боя. [Напомню, что успех французов был связан прежде всего с силой его противников: любой их них был в военном отношении не слишком слабее Франции, из этого происходила давка в среде потенциальных победителей Наполеона. Никаких серьёзных союзов в такой ситуации быть не могло: каждый использовал всех прочих для ослабления врага, чтобы в нужный момент завладеть победой единолично. И каждый имел к тому все основания. Когда же Наполеона собрались бить всерьёз, его уверенно и быстро разбили, хотя в то время любой из главных (но разорённых и потрёпанных) союзников был существенно слабее французов. Вот какой силой обладает настоящий вынужденный альянс.] Действительно, на первый взгляд (да и при более пристальном рассмотрении) Англия при блокаде теряет 70 – 80% огромного платёжеспособного рынка (в то время квалифицированные покупатели жили преимущественно в Европе), а Франция... ну, семечки.
Режим КБ был чертовски сложен не из-за какофонии контрабасов, а – вообще. То есть, он был настолько сложен, что шатался под весом оговорок и интерпретаций. Из режима КБ было сделано такое количество разнообразных исключений, а тарифы оказались столь путаны, что всё эти адские жернова принялись молоть чепуху и в какой-то момент стало не понятно, как рулить.
Не менее замороченной была ситуация и с приказами в Тайном Совете Великобритании, трактовать которые можно было диаметрально. В Англии действия едва ли не целиком были отданы на откуп пиратствующим крейсировавшим капитанам. Безудержная тирания на морях привела США к необходимости в ответ объявить своё собственное эмбарго (а впоследствии и войну).
Во Франции Наполеон вынужден был лично сесть на рычаги ручного управления, что ещё больше подломило его любимого голема. Но подпорки в виде прорвы администраторов в портупеях, оставшихся без применения на фронтах, принялись шнырять по таможням и складам, и со скрипом, но паровой каток на англичан наехал.
Наполеон без стыда и совести перераспределял квоты на торговлю даже внутри собственной империи и особенно подчинённых территорий. Никаких сантиментов: в старые провинции Франции ввоз конкурирующих товаров был запрещён или облагался огромными пошлинами (при этом вассалы были обязаны покупать предметы роскоши на твёрдо установленные суммы). Обивавшим пороги блокадникам аргументировалось это доходчиво: по мере удаления от Парижа контроль за блокадой смягчался, и в тех краях шла довольно бойкая полуподпольная торговля английским сырьём и фабрикатами, – так чего же тебе надо, хороняка? Каких ещё привилегий? И вассалы, предпочитая мириться с дискриминацией, пока можно было нарушать режим, отправлялись восвояси.
Справедливости ради надо сказать, что старые провинции если не купались в роскоши, то процветали. Уровень жизни и зарплаты в промышленности там зашкаливали, что не могло не сказаться на ценовой конкуренции с прочими территориями. Разорять свою крепость изнутри император не желал ни при каких обстоятельствах.
А вот англичане не преминули разорить свою, и парадоксальным образом вышли победителями. На войне, как на войне.
Континентальная блокада, как и английские контрсанкции, была направлена на возбуждение внутреннего возмущения в стане врагов, поэтому даже если бы блокада была идеальной, это не давало гарантий победы в борьбе слона с китом. Логично было бы мир поделить хотя бы по линии суша/вода, и Наполеон знал, что половина истеблишмента Англии стоит за мир с его империей. Это, возможно, сыграло злую шутку, могло показаться, что вот ещё чуть-чуть и... не остров, но самих островитян удастся дожать. Вдобавок репрессивный аппарат за годы достиг почти гвардейского совершенства, и Франция дома достойно держала ответный удар.
Но прикидывавшаяся представительством архаичная деспотия предпочла в ответ усилить свои репрессии внутри собственной страны, но не сдавать позиции. Некоторое время это давало результат, и народ предпочитал нищать молча. Впоследствии к некоторой его части применили наиболее иезуитские методы, направив их гнев в сторону их благодетелей-пацифистов.
В конечном счёте, Наполеон ведь почти победил. Во всяком случае, победить он мог. Как бы ни подпрыгивали англичане с интерпретацией той истории, но у них произошёл самый настоящий превентивный государственный переворот. В конце 1811 Георг III был объявлен умалишённым и посажен под надзор, а соответствующую группировку начала отодвигать от власти команда регента. Глава кабинета Персиваль был демонстративно убит 11 мая 1812, а с ним и вся рискованная политика: 18 июня отменены одиозные Приказы Тайного Совета о морском терроре в отношении нейтральных флагов. Монархия была почти спасена. А окончательно – когда через несколько дней Наполеон пересёк красные линии по отношению к России, где спецоперация по принуждению к континентальной системе провалилась. (Сами же англичане считают более важным событием победу при Саламанке.)
Это был грубый стратегический просчёт, но виден он только на расстоянии (На первом этапе Наполеон вошёл в страну и продемонстрировал силу, а после того, как не получил желаемого в простой письменной форме, начал второй этап, который тоже впечатлил.) Могло быть иначе. И даже демарш России тому не стал бы помехой, – и даже вторжение Наполеона, не зайди он чересчур далеко. (По иронии судьбы США открыли против бывшей метрополии второй фронт в день отмены Приказов в Совете.) Могло. Но только в том случае, если бы одна часть расколовшейся британской элиты не взяла дело в свои руки и не решилась на дворцовый переворот, предотвративший революцию, возможно, – о ужас-ужас-ужас – республиканскую.
В деле санкций пассивного ожидания быть не может. Сами они не закончатся ничем. Глупо также ожидать пользы от переворота, если его направляет не страна-бенефициар. Наполеон желал переворота недовольных в стане врага? Он его получил. Только переворот – да не тот. Лузер вдруг кувыркнулся, и борцы поменялись местами.
Англичане напротив, осознав устойчивость нового режима во Франции (в противовес старому, снесённому ими незадолго до того в гостях), свой переворот промодерировали хладнокровно и тщательно. Благо, у себя дома.
Кстати, оба переворота, как бы случайно проходя мимо, делал один человек.
К чему всё это?
К тому, что радостная беготня по России с воплями «они от своих санкций страдают больше и скоро рухнут» бессмысленны. Может они и рухнут, – да с огоньком, весело, со стрельбой и поножовщинкой, – только нам-то что с того? Или придётся вновь ограничиться "свободой и независимостью"?
Англичане, кстати, после дела стали первой державой мира. Дело, выходит, того стоило.