Последнее интервью Петра Николаевича Мамонова мультиблогу, выставляем на годовщину смерти легендарного русского рок-музыканта, актёра и поэта. Воспоминания Петра Николаевича о протоиерее Димитрии Смирнове.
Отец Дмитрий. Слово «отец», мы так к нему привыкли, а ведь он, действительно, был нам отцом. Было очень спокойно и довольно просто жилось, когда был старший. Хотя мы по летам с ним одногодки, но он был для меня всегда старшим. Было очень просто и спокойно жить, зная, что где-то есть старший. Мы редко виделись, но, когда виделись, это было для обоих очень радостно и любовно. Мы не говорим «умер», мы говорим «отошёл ко Господу». Это такая затёртая фраза, лучше сказать – он ушёл к Богу. Он ушёл к Богу, Которого он очень любил, Которому он верно служил, Которого он знал. Очень важно, знаем ли мы Бога. Отец Дмитрий знал Бога лично. Во всех его словах, поучениях и бесчисленных наставлениях нам, грешным, он многократно повторял две главные для христианина вещи. Во-первых, Бога надо знать лично, иметь с ним личные отношения. Во-вторых, спасает, исцеляет и является целью христианской жизни благодать Святаго Духа. Это две основополагающие вещи, облегчающие наш скорбный нелёгкий путь. Как сказал мой любимый Исаак Сирин: «Долог наш путь, трудна у нас дорога, но блага, обещанные нам, невыразимы». Эти блага – это блага Святаго Духа, которые даже на земле по милости Своей безмерной Господь нам даёт. Даёт достойным, тем, кто чистит своё сердце, кто занят очищением своего сердца. Ибо сказано: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). То есть увидят Бога чистые сердцем. Отец Дмитрий был чист сердцем. Как же он очистил своё сердце? Стяжанием благодати Святаго Духа. На нём была благодать, с ним было легко и просто каждому человеку. Я многократно присутствовал при его беседах с разными людьми. Даже в проповедях это видно – кто стоит в храме, кто слушает? Очень разные люди – и интеллигенция, и бабки какие-то, всем это слово было полезно. Почему? Благодать Святаго Духа. Он был сосудом благодати Святаго Духа. Моей бабушке дедушка подарил когда-то очень давно, в восемнадцатом году прошлого века, парижские духи в большой склянке. Духи уже кончились давно, а склянка пахла до нынешнего времени. Пятьдесят лет стояла пустая, а всё пахла этими духами. Так и люди, в которых благодать Святаго Духа неистребима. Это не то, что французские духи. Когда я с отцом Дмитрием познакомился, как это было – это не столь важно. Важно, что он всё время источал любовь, делился этой благодатной Божеской силой, даже невольно. Когда на человеке лежит такая золотая печать, то, как сказал отец Серафим: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Вокруг него спасались тысячи, он прямо по слову Серафима жил. Всё, что я узнал о христианстве, о его сути, о подлинном его смысле, всё отец Дмитрий мне рассказал в своих проповедях. Я начал его слушать сразу, как я пошёл в церковь в двухтысячном году. В девяносто шестом я пришёл в церковь, тогда уже что-то такое было, мы ловили радио «Радонеж». Потом стали выходить компакт-диски. Я слушал день и ночь, поучался, поучался, поучался. Часто плакал от его слов, такими хорошими слезами, очищающими. Особенно у него иногда были такие воинствующие проповеди, вы знаете, о чём я говорю. Поэтому я думаю, что его наследие нуждается в сохранении. Наверняка найдутся заботливые люди, и всё, что он сказал и сделал, будет издано. Это обязательно нужно сделать. Причём я бы делал упор на проповеди. На меня они всегда производили потрясающее впечатление. И до сих пор производят. Как-то я спросил у него: «Отец Дмитрий, если Вы уйдёте, что я буду делать?» Он говорит: «По кругу будешь». Вот так и случилось. Вы знаете, когда он ушёл, у меня даже как-то печали не было, бесовской печали. Конечно, было очень сиротское чувство, но скорби не было, потому что я уверен в его участи загробной, я просто уверен в его участи. Мне как-то спокойно. Я даже когда молюсь за него, мне очень спокойно. Он нас видит, смотрит на нас, радуется, что мы здесь. Всё с ним хорошо. Поэтому скорбеть не будем, это по маловерию. Печально, что мы больше никогда не обнимемся, как он меня часто обнимал. Прижмёт к своему животу, и мне становится спокойно-спокойно. Ну что говорить, отец Дмитрий весь в его слове. Кто не знал его лично, невозможно это объяснить и рассказать, каким он был, не побоюсь это слова, святым человеком. Когда мы были на Афоне давным-давно с одним монахом, мы добрались до кельи старца Паисия Святогорца. Искали её долго, она где-то в глуши. Батюшки уже нет в живых, а даже келья его, стульчик… Ну как это расскажешь, что это такое? Это благодать. Это то блаженство, к которому нас Господь зовёт. А мы, как щенки бессмысленные, тычемся носом в разные стороны, кто куда. Ничего не надо, только сердце открыть Богу, и Бог всё управит. Нужно очистить сердце и открыть его Господу. Отец Дмитрий в этом очень сильно преуспел и явил нам образ христианина. Явил нам образ воина, образ любящего отца, образ учителя. Что там говорить, послушайте его проповеди, и всё станет ясно. Что я своим скудным языком скажу? Мне жалко, что я не могу к нему приехать, привезти ему свои стишки. Он же мои книжечки редактировал, смотрел, рассматривал внимательно. Отдаёт мне обратно, я думаю – ну занят был, наверно даже не смотрел, нигде никаких исправлений нет. А потом смотрю, в одном месте вместо двоеточия запятую поставил. То есть он досконально всё проверял. Такой человек.
Вот он, весь в его слове. Будет причислен к лику святых, вот увидите, помяните мои слова. А кто ещё? Святые – это те, кто стяжал Дух Святой. Юрий Владимирович Никулин – вот вам нормальный святой, который никогда ничего себе, который всегда всё людям. Всю жизнь в коммуналке, насильно ему дали квартиру. Выходил на Цветном бульваре в десять утра, всю алкашню соберёт, каждому по троячку, даст работу – подмести, машину помыть, а потом уже шёл работать директором. Каждый день. Когда хоронили его, гроб на руках несли, всё движение остановилось в центре, люди с рук на руки передавали. Так и отец Дмитрий. Сколько он сделал людям, всего себя отдал. Я спрашиваю: «Отец Дмитрий, как настроение?» Он говорит: «Всё вибрирует». Я говорю: «Знакомо». У меня так после концерта, а у него так всегда вибрирует. Уставал безумно, отдавал себя всего, поэтому и ушёл так рано. Вроде бы так кажется, хорошо бы, он послужил ещё людям. Нет, Богу он был уже нужнее, чем нам. Значит там он более был нужный. Ничего без воли Божией не происходит. Мы можем говорить, что коронавирус, болезни. Нет, это всё Господня воля. Господь забирает только в двух случаях – или исправление уже невозможно, или если готов. В случае отца Дмитрия ясно, что произошло. Вы бы видели, какой он был светлый, просветлённый перед самым своим уходом. Я заметил, я сподобился к нему приехать. Я так счастлив, что я это сделал. Мне не хотелось ехать, я думал, зачем я буду надоедать. Это всё дьявол шепчет. Думаю, нет, надо поехать. Мы с ним посидели, пообедали. Я говорю: «Отец Дмитрий, вы весь светитесь». Он говорит: «Да, здоровье – это дар Божий, а болезнь – это дар бесценный. В этой болезни я столько всего понял». Вот так, Господь нам Отец. Он даёт нам только то, что нам нужно для нашего спасения. Видите, ушёл от нас такой святой человек. Наш любимый и обожаемый, «обоженный». Даже к любимой женщине я не рискую теперь употреблять это слово – обожаемая. Там совсем другой смысл. Он был так внимателен к русскому языку, так его любил и так понимал, тонко чувствовал. Недаром его любимым поэтом был Мандельштам. Он очень хорошо его знал наизусть. Вообще очень любил стихи, живопись, был настоящий человек, воин Христов.
Мне он сказал очень важную вещь. У мня была очень серьёзная затырка по моему началу, лет десять назад. У меня был такой очень сложный вопрос о том, что важно в нас Богу. Как понять, движемся мы или нет? Вообще в чём здесь дело? Он мне ответил, как всегда очень просто и гениально. Он говорит: «Важен зазор. Зазор между тем, что ты есть и тем, кем ты стараешься быть». Привёл в пример знаменитый случай, как в один монастырь приехал погостить Серафим Саровский. Он пожил там недельки две, братья у него спрашивают: «Отец, ты пожил у нас, скажи, кто у нас спасается?» Он говорит: «Повар». А повар бы очень неприятный мужичок – всегда ворчливый, всем недовольный, всех ругал, всё у него подгорало. Был самый неприятный тип из всех. Они так удивились. Говорят: «Отец, объясни, в чём дело?» Серафим говорит: «Дай ему волю, он бы вас всех убил». То есть по натуре он убийца, а на самом деле он просто ворчит – вот он зазор. Я говорю: «Отец Дмитрий, а кто оценивает степень?» Он отвечает: «Серафим Саровский». Самоцен не нужен никогда. Он часто повторял: «Картина оценивается на аукционе». Вроде бы странно, ты ведь движешься, надо как-то оценить. Нет, наше дело идти. Наш сельский батюшка, с которым я тоже на эту тему разговаривал, очень мудрый тоже человек, сказал практически те же слова: «Наше дело идти». Никогда не оценивать куда, сколько ты достиг, какой у тебя подвиг. Идти, наше дело идти. Это тонкая для понимания вещь. Вот это было в моей жизни очень важным моментом, оно до сих пор со мной. Я, когда начинаю себя оценивать, останавливаюсь. Я знаю это по художественному творчеству. Не понятно, как делается произведение. Ты должен, конечно, критически к себе относиться, чистить себя. Это сложнейшая вещь – потом себя править. Наш замечательный поэт Пушкин отличался этим, у него было сто пятьдесят вариантов. Это дело серьёзное. Понимаете, наше христианское делание – это же наука всех наук и искусство всех искусств. Это самое сложное, самая тонкая вещь. Тоньше всякого Ван Гога и так далее. Я имею в виду их плоды в живописи.
Он был, конечно, подвижником. Я говорю: «Отец Дмитрий, Вы в молодости были такой противный». Он так вздохнул тяжело и говорит: «Я и сейчас такой ужасный». Вот как он себя оценивал. Уже совсем недавно, когда все миллионы его духовных чад выросли. Раз он видел свои грехи, значит в нём был свет, который освещал тёмные уголочки. Он видел то, что нам кажется нормальным. Господь во всех делах, во всех речах, во всех его поступках. Всюду Господь был на первом месте. Он даже об этом не говорил, но это было видно всегда, что он ради Бога всё делает. Я говорю батюшке об одном священнике: «Он какие-то сомнительные вещи высказывает. Хороший проповедник, но говорит сомнительные вещи». Отец Дмитрий мне тут же говорит: «А Вы знаете, сколько он много читает и сколько много знает?» То есть он сразу осуждение пресёк, а мог бы кивнуть и согласиться. Ничего подобного. Хотя мог и резко сказать. Правильно, отец должен иногда и резко сказать. Мой батюшка в деревне тоже мог. Я чего-нибудь вильну, он как отрежет – и всё. Я обижаюсь, но время проходит, и я думаю, как же он всё правильно сказал. Так же отец Дмитрий. Мне не случалось, чтобы он мне что-то резко говорил. Однажды только, когда я ему сказал об одном своём грехе в разговоре, он произнёс только: «Господи помилуй» и перекрестиля.
Я не просил его молитв, не доставал его. Всё равно я знаю, что он молится обо всех. Раз у нас были какие-то дружеские отношения, то и обо мне он молился, конечно, как и я о нём. Просить было лишнее. Это всё бабки, которые ждут молитвы, благословения. Мне этого совсем не надо было от него. Я знал, что и так всё нормально. Мне было только стыдновато, когда я приходил к нему в своих греховных состояниях, слушал его проповеди или с ним общался. Мы общались редко очень, раз в год примерно. Между нами всегда была какая-то связь, я всегда его чувствовал. В моей жизни он всегда был. То проповедь послушаешь, а уж каждое воскресенье обязательно в восемь часов по «Союзу» с отцом Александром они. Я как увижу, прямо кричу: «Родные мои, ребята, молодцы! Давайте!» Этого тоже сейчас нет. Но у меня есть много записей, теперь буду включать в восемь в воскресенье. Столько радости они принесли в нашу жизнь.
Для меня он – это его слово. Для меня его слово было целебно, блаженно, чего только ни скажи, любой царственный эпитет подходит под его слово. Я, даже не присутствуя на его проповедях в храме, а просто смотря их на видео, для меня он весь там. Встречи наши были чисто дружеские. Мы оба московские, в одном месте жили, в одном районе выросли. У нас были общие корни. Я в хулиганской среде рос, и он тоже в непростых условиях в барках жил. Нам не надо было вот этого всего: «Молитесь вы за меня, я за вас». Этого всего нам не надо было. Если у меня какой-нибудь вопрос возникал, я его задавал, и то очень редко, только по существу. Его все доставали, я нет. Он это ценил, я думаю. Мне хотелось его видеть всегда, но я себя останавливал. Не надо к нему лезть было. Поставь проповедь, вот он. Для меня, как говорил не очень любимый нами Лев Николаевич Толстой: «Слово – это поступок». Тем более русское слово. Он столько поступков совершил словом, что трудно переоценить. Я даже не знаю, пожалуй, Иоанн Златоуст на уровне проповеди стоит рядом с ним. А больше кто?
У Иоанна Кронштадтского не то совсем слово. Иоанн Кронштадтский жизнью работал, любовью. Я даже отца Иоанна Крестьянкина не ставлю рядом по дару слова, хотя он в жизни был святой, конечно. Я его читаю, меня не вставляет. Слушаю, не вставляет. Антоний Сурожский ещё есть. Вот, пожалуй, уровень рядом, потому что он тоже пылающий, он огненный. Даже Осипов Алексей Ильич слишком попроще для меня. Отец Дмитрий как заметит какую-нибудь сложность, нагнётся с кафедры, как скажет, особенно о Петре и Павле. У меня слёзы текут.
У нас было дружеское общение, мы обедали вместе. Я ему готовил на костре супчик, он меня здесь встречал. Даже в последнюю встречу он меня встретил обедом. Мы его подняли за ручки, посадили в кресло, поели с аппетитом, поговорили хорошо. Что ещё должно быть между двумя друзьями? Любовь не нуждается в словах, признании, подтверждении поступками. Просто любовь у нас была, я смею думать. Нет, я просто уверен, что у нас были любовные дружеские отношения. Дружба – это же тоже любовь. Дал Бог мне такого старшего. Всегда я его считал и считаю за старшего. У него была одна особенность, которая мне очень нравилась – чуть начнёшь с ним панибратство, он тут же пресекал, тут же стенка. Когда особенно я, бывает, по-актёрски разойдусь, он сразу раз – и стена. Я вижу, что специально стал холоден. Не ради того, что он обиделся, а ради меня. Это драгоценное качество. Никакого похлопывания по голенищу, никакого панибратства. Зато мы всегда искренне дружили. Это тончайшие вещи. Вот такой уровень человека. К каждому, наверное, свой ключ, ко мне вот так. Не позволял он, чтобы меня заносило. В его присутствии я чувствовал себя отлично, я знал, что этого нельзя. Как при отце, как при собственном отце. Мой отец был очень похож на него в этом. Немыслимо было, чтобы я отцу чего-нибудь сказал грубо. Это было просто немыслимо, вариантов не было. Он был очень добрый, мягкий человек, любил нас, но просто немыслимо. Те люди, которые прошли фронт, а он прошёл фронт, плен, чего только с ним не было. В семнадцать лет пошёл воевать. Никогда не говорил о войне.
А отец Димитрий – это отец Дмитрий Смирнов и всё, и не надо никаких эпитетов, случаев. Это как выбито, высечено в скале. Вопросов нет. Вот Олечка моя стоит. Пришли с Олечкой к отцу Дмитрию, он первым делом сразу ей говорит: «Ну-ка иди сюда». Она так испугалась. А он отвёл её в комнатку, там кроватка, и говорит ей: «Ляг, отдохни. Ложись, ложись». И пошёл со мной разговаривать. А она действительно была дико уставшая. Он сразу увидел это, хотя впервые её видел.
По проповедям я знал батюшку 25 лет, да. Лично мы познакомились попозже, после «Острова». Он принял нас, всю группу, с распростёртыми объятиями. Потом выяснилось, что мы вместе росли. Он говорит: «А помните, вы побили моего младшего брата, а потом вы пришли со старшим и вас избили?» Я говорю: «Что-то такое помню, но очень смутно». Это было, когда нам было по десять-пятнадцать лет. Они жили в Лиховом переулке, а я жил в Большом Каретном, это рядом.
У меня большие перемены были благодаря знакомству с отцом Димитрием, потому что я очень глубоко внизу торчал, поэтому и скачки был вынужден делать большие. А он ровненько всегда шёл. Он безотносительно меня любил любого. Верил в меня, наверное, поэтому любил. Нравились ему стихи мои. В последнюю встречу я ему принёс большую папочку со своими стихами, он взял с удовольствием. Мы с ним очень Чехова любили, что он, что я. И любим. Любим. Никакой смерти нет. Ребята, смерти нет. Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова, Бог не есть Бог мертвых, но живых (Мф. 22, 32). Мы забываем об этом, маловеры.
Поэтому давайте будем его всегда-всегда помнить, слушать его проповеди, молиться за него, а он о нас. Не потеряем эту связь. Скоро мы тоже проследуем этими вратами и, даст Бог, встретимся, поэтому никакой бесовской печали.
Гуд-бай!
Дорогие братья и сестры! Мультиблог - большой многолетний проект протоиерея Димитрия Смирнова для распространения его слова. Также по благословению отца Димитрия здесь публикуются проповеди и выступления священников, разделяющих его взгляды. Для того чтобы для вас ежедневно выходил качественный материал, работает большая команда людей. Почти для всех это основная работа. Поддержите дело батюшки Димитрия, сделайте посильное пожертвование. Это поможет так же активно функционировать и развиваться нашему блогу.
Мультиблог существует только благодаря вашей поддержке. Мы очень нуждаемся в вашей помощи для продолжения этого миссионерского проекта.
#петр мамонов #память #годовщина смерти #ПЕТРМАМОНОВ #ПРОТОИЕРЕЙ дМИТРИЙ СМИРНОВ