Окончание. Часть первая. Часть вторая.
Через неделю Катю выписали из больницы. Она чувствовала себя прекрасно и сразу же вышла на работу. Начиналось лето, и накал работы политических фракций спал, тем более, что до новых выборов было еще два с лишним года. У Алексея Петровича, таким образом, появилась передышка, которую он хотел заполнить только одним – Катей. Он проклинал все те неудобства, которые накладывало на него его высокое положение: он повсюду должен был появляться в сопровождении охраны, кругом его преследовала пресса, каждому шагу вполне могли дать ту или иную интерпретацию.
Однако, вкусив воздуха свободы во время «самоволок» с Катей из больницы, Алексей Петрович приобрел еще и некоторый конспиративный опыт. Вместе с начальником своей охраны, старым товарищем, которому Алексей Петрович всецело доверял, он разработал план, по которому он вместе с Катей получил возможность иногда инкогнито исчезать.
Алексей Петрович брал Катю с собою в поездки и по стране, и за рубеж. За границей он чувствовал себя во многих отношениях свободнее, и они с Катей могли часами бродить по тихим и спокойным улочкам европейских городов, кушать в маленьких кафе и ресторанчиках, гулять по музеям, кататься по рекам и каналам. Однажды, во время прогулки на катере, речной ветер пьянящим коктейлем ударил в голову Алексея Петровича, и он признался Кате в своей любви. Он просто сказал ей:
– Ты знаешь, Катенька… да, наверное, ты знаешь – я тебя люблю.
Катя промолчала, и только испытующий взгляд ее бездонных глаз говорил о том, что она услышала его. Но бездна глаз ее была так глубока, что Алексею Петровичу не удалось поймать левиафана любви, живущего в этой бездне. И все же Алексею Петровичу показалось, что он услышал в ответ нечто. Не из Катиных уст, но из самой глубины ее души он услышал то, что невозможно было – да он и не пытался – перевести на язык слов. Так и состоялось это странное объяснение.
В конце лета Алексей Петрович предложил Кате выйти за него замуж. Она ответила, что ей, и особенно ему, еще нужно время, чтобы понять, что между ними происходит. Алексей Петрович знал, что происходит с ним, но он не знал, что творится в душе у Кати. А сама-то она знала? Конец августа принес Алексею Петровичу много забот: возобновились регулярные заседания различных партийных комитетов, решались накопившиеся за лето вопросы. Кроме того, предстоял ряд встреч с олигархами, поддерживающими партию и возлагающими на нее большие надежды.
Алексей Петрович умел ловко лавировать между людьми, чьи интересы вступали в конфликт друг с другом. Казалось, чем сложнее и неразрешимей были противоречия между «сочувствующими» партии китами, тем больше пользы мог извлечь для себя Алексей Петрович. Он умел отыскать решение, которое не было бы простым компромиссом, но выходило за пределы привычной плоскости конфликта и открывало новые перспективы. «Звездный альянс» не был самой большой партией, но уверенно двигался вверх. Политическая платформа «Альянса», архитектором которой являлся сам Алексей Петрович, была достаточно гибкой, так что некоторые критики даже называли ее бесхребетной.
Действительно, она не была такой ярко выраженной, или как говорил сам Алексей Петрович, «топорной», как платформы других ведущих партий. Но в этом и заключалась ее сила, жизнеспособность и универсальность. «Альянсу» не нужно было постоянно уверять своих избирателей в верности некой определяющей идее. «Альянсу» не нужны были громкие политические скандалы и потрясения, чтобы привлечь к себе повышенное внимание. «Альянсу» вообще чужд был политический фарс.
Это настоящая партия прагматиков, ставящая на первый план не «ключевую идею», которая сегодня популярна, а завтра ее надо реанимировать, но интересы избирателей. То, в чем другие партии видели слабость и неопределенность, от чего бежали к громким и однозначным заявлениям, и составляло силу «Альянса». Подобно греческому философу Гераклиту, заявившему, что в основе бытия лежат не вода и не воздух, но перемены, «Альянс», с легкой руки Алексея Петровича, делал ставку на постоянно эволюционирующие интересы общества.
Расчет Алексея Петровича был верным: устав от всевозможных идей и идеологий, а также от тех, кто на этих идеях нагревал руки, все большее количество людей, той самой серой массы, которую незабвенный вождь пролетариата назвал «болотом», будет становиться прагматиками. Поэтому, в отличие от других партий, «Альянс» не боялся «попутчиков». И, надо отдать должное, их с каждым месяцем становилось все больше. Всякое политическое потрясение, всякий кризис был не просто безопасен, но даже на руку «Альянсу»: он никогда не терял – только обретал.
Политические потрясения, грозившие сравнять с землей множество небольших партий, катапультировали «Звездный альянс» прямо к вершинам власти, делали партию Алексея Петровича одной из ведущих в стране. Крупные партии поднимали много шуму, стремясь внушить мысль о том, что именно они выигрывают от распада мелких партий. На самом деле они не были так уверенны в каком-то качественном и количественном прорыве, но не могли позволить себе усомниться в этом. Однако до следующих выборов оставалась долгая дорога длиною в два года. Сколько еще бурь и потрясений предстоит пережить на пути? Сколько «попутчиков» упадет с разбитных саней крупных партий?
Но Алексей Петрович знал: то, что с воза упало, то не пропало, но стало достоянием «Альянса». Всякий раз, когда людей «опускали», «Альянс» приветствовал их на своей твердой, прагматической, земной платформе. Алексей Петрович был уверен, что ближайшие годы вознесут его к вершинам власти. Он чувствовал себя игроком, хорошо изучившим карты противника и тщательно укрывшим свои. Один неосторожный шаг соперника – и его доля перейдет в руки «Альянса».
Отношения с Катей виделись ему гораздо более неопределенными, не поддающимися расчетам. Алексей Петрович был стратегом, и если одна его тактика не приводила к успеху, он сменял ее другой, третьей... Но в случае с Катей результат невозможно было предвидеть. Какая-то мелочь могла ее больно ранить и отбросить их отношения на недели и месяцы назад. Другая мелочь могла зажечь в ней ясное и теплое свечение, готовое превратиться в любовь.
Невозможно было предвидеть и последствия больших шагов, которые Алексей Петрович иногда открыто посвящал Кате. Она, к примеру, горячо болела за него, по всей видимости, ценила его выше всех других политиков. И в то же самое время она, по большому счету, оставалась равнодушна к тем ловким политическим шагам, которыми он сам так гордился. То ли Катя плохо смыслила в политике, то ли брезговала тем, что она называла «мышиной возней».
«А может быть, – думалось иногда Алексею Петровичу, – Катя умела ценить меня просто как Алексея Петровича человека, а не как Алексея Петровича политика, Алексея Петровича – дипломата. Может быть, ее равнодушие к моим успехам и является той высшей оценкой, которую девушка может вынести мужчине?» Но не льстит ли он этим себе? Может быть, все гораздо проще? Может быть, ей просто безразлично, что происходит с ним? Эти вопросы не давали Алексею Петровичу покоя.
Беда состояла в том, что он не мог добиться на них ответа: никакими объективными критериями его отношения с Катей измерить было невозможно. Ему было знакомо это чувство беспомощности перед женщиной. Впервые он ощутил его благодаря Катиной маме. Потом… потом была череда блестящих побед. Конечно, были и трудности, но беспомощности не было. Он стал бойцом, закаленным бойцом, признанным лидером, удачным игроком, высоким авторитетом.
Он добился большего, чем когда-либо мог мечтать. И все же он снова, как в годы первой молодости, ощутил свое бессилие и беспомощность. «Безнадега – точка – ru», – вертелись у него в голове слова песенки. Алексей Петрович тяготился своим бессилием, но в то же самое время осознавал, что оно ему зачем-то нужно. Оно делает его человеком. Оно опускает его на землю – не на ту прагматическую землю, на которой он выстроил величественное здание «Звездного альянса», а на ту, по которой хотелось ходить босиком, на которой хотелось любить и страдать, жить и верить, плакать и радоваться.
Рядом с Катей Алексей Петрович сам себе казался матрешкой, которая, когда собрана, представляет его как могучего партийного деятеля. Но под этой матрешкой есть еще другая, поменьше, не такая внушительная. А под той еще одна и еще… Матрешки с его взлетами и падениями, матрешки, на которых он изображен простым человеком в разные периоды своей жизни.
И только Катя могла разбирать его матрешки и извлекать из них другие. Пока, наконец, она не дошла до матрешки-мальчика. Только тогда Алексей Петрович понял, что мальчик, которым он когда-то был, все еще жив в нем и даже ничуть не изменился. Этому мальчику несколько неловко было в компании с матрешками потолще, особенно в компании самой последней, расписанной не то под икону, не то под светский журнал. Катя многое забирала у Алексея Петровича, но она же и давала ему то, чего никто другой дать не мог: давала ему почувствовать, кто он есть на самом деле.
«Ну, ты попал! Ну, попал!» – понимающе-дружески пропели ему куранты.
Но Алексей Петрович только отмахнулся от них на этот раз. Теперь он мог позволить быть с ними за панибрата. Он тоже метил к звездам, и до них было рукой подать. И лишь одна звезда, самая пленительная, так и продолжала стоять высоко над всеми другими звездами, и не спешила украсить собою венец славы «Звездного альянса».
***
Алексей Петрович еще раз взглянул на конспект, написанный его политтехнологами. Да, это был шедевр политической речи, составленный по всем канонам политического краснобайства. Это выступление опубликуют в газетах, а потом оно выйдет и в черном корешке очередного тома его сочинений. «Которые никто никогда не будет читать», – ухмыльнулся про себя Алексей Петрович.
Еще месяц назад он был бы очень доволен составленной для него речью: она учитывала сложившийся на данный момент политический и экономический расклад сил в стране, безусловно, учитывала интересы самых разных течений внутри самой партии и, по всем расчетам, должна была вызвать симпатии целого ряда других политических фракций. Алексей Петрович поднялся на трибуну и открыл конспект. И тут же решительно закрыл его и окинул взглядом присутствующих. Шло первое осеннее заседание Думы, поэтому пустых мест почти не было. Пауза несколько затянулась, и это заставило присутствующих с удивлением взглянуть на руководителя «Звездного альянса». Наконец Алексей Петрович заговорил:
– Друзья… да, позвольте мне вас сегодня именно так называть, хотя многие из нас считают друг друга врагами. Друзья, мы здесь не потому, что мы лучшие. Спросите любого человека на улице, что он думает о «слугах народа» и вам скажут, что о нас думают. Может, они не так уж далеки от истины? Мы здесь потому, что сумели прорваться, сумели подняться, сумели сыграть – кто на чем. Я никого не осуждаю – я сам такой, вы меня знаете. Но вот что я хочу сказать – так или иначе, но нам многое доверили. Нам доверили люди свою судьбу, судьбы своих детей, своих дорогих, любимых.
Там… там, – Алексей Петрович махнул рукой, как бы отмахиваясь от крепких стен Думы, – столько грязи, и боли, и горя, и радости, и чистоты… Все это варится в одном котле, имя которому – Россия. И что там сварится, от нас зависит, во многом, от нас.
Мы все знаем, что происходит в стране. Но что мы знаем о том, что творится, что варится в душах у этих людей? Когда мы проносимся мимо «спальных» районов и заглядываем сразу в сотни окон – что мы там видим? Избирателей, готовых поддержать или потопить нас? Потенциальный рынок? Новые возможности? А о чем вы думаете, когда проноситесь через маленькие провинциальные города, через глубинку? Я скажу вам, что я думаю…
Я думаю, что где-то там, за этими окнами, за этими заборами и подворотнями живет парнишка, каким я был тридцать лет назад. Он хочет жить, он хочет увидеть жизнь, радоваться ей, стремиться к чему-то. А его ждет игла, его ждут бандиты, война, тюрьма, его ждут разочарование за разочарованием.
А за другим окном живет девушка, девчушка, которая, как это в песне, «все еще верит в любовь». Что ее ждет? За окнами этих домов – сокровища за ними. Вот где сокровище. Не нефть, не газ, не золото, не алмазы – наше сокровище. Люди наши – это наше сокровище и наше проклятие. Что бы мы ни делали, какую бы политику ни проводили, какие бы реформы ни поддерживали, как бы ни поднимали экономику – все упирается в человека.
И не для того я это говорю, чтобы укреплять «Звездный альянс». Если он становится поперек пути тому парнишке и той девчонке – да пусть он сгорит! Я хочу сказать одно – я только недавно по-настоящему понял, что я не один живу в этом мире. Что есть другие люди, которые ходят, дышат, едят, спят, любят. Жив я или нет меня, хорошо мне или плохо, они все равно есть, есть они. Вы скажете мне: «Э-э-э, старина, ты что, пришел нам читать прописные истины? Мы все это знаем».
Да ничего мы кроме себя самих не знаем и знать не хотим! Потому что мы кроме себя никого не любим. Мы не любим этих людей за окнами. Мы хотим от них чего-то, они от нас чего-то, может, еще хотят, ждут, но мы ничего не можем дать им, потому что не любим их. Все наши решения, все наши постановления, – если в них нет любви, а один расчет, одна выгода, – да ничего они не дадут, никуда не приведут. Это пустая трата времени, друзья. Вы вспомните себя, самих себя, когда вы были влюблены…
Вот когда вы на самом деле думали, вот когда готовы были на голове ходить, такие финты выкручивали, что нормальному, не влюбленному то есть человеку и в голову не пришло бы. Вы можете смотреть сейчас на все это и улыбаться: «Какие же мы были глупые тогда». Глупые или нет, я не знаю. Я знаю только, что когда мы любим, мы думаем иначе.
Любовь дает человеку новый взгляд, открывает перед ним другое измерение. Она подсказывает выходы из самых тупиковых ситуаций, перед которыми логика складывает свое холодное оружие. А ведь перед нами, честно говоря, сплошной тупик. И никакие ловкие политические маневры нас из него не выведут. Подумайте об этом парнишке, об этой девчонке. Полюбите их. Представьте, что это ваши дети, что это ваши самые близкие люди. Чтобы больно вам за них было и страшно. Вот тогда откроются пути решения проблем. Тогда мы найдем общий язык. Я все сказал».
Алексей Петрович взял так и не прочитанный конспект выступления и быстрым шагом сошел с трибуны. В зале воцарилась напряженная тишина. В этой тишине с разных сторон прозвучали нестройные, не заготовленные заранее хлопки. Скатившись откуда-то сверху, с задних рядов, они прокатились вперед по всему залу, нарастая по пути, как снежный ком, новыми аплодисментами. Нет, это была не овация, не дань словам, и не награда спикеру. Люди вдруг почувствовали, каким-то пятым чувством распознали, что то, что сказал лидер «Альянса», не было заготовлено, просчитано заранее, не преследовало каких-то тайных целей, но вырвалось надрывом прямо из глубины его сердца.
Политтехнологи Алексея Петровича, готовые было провалиться сквозь землю и уж точно уверенные в провале своего шефа, с удивлением наблюдали реакцию зала и с математической точностью калькулировали многочисленные выгоды, которые сулил «Альянсу» этот экспромт. Они не вполне сознавали, чем же взял слушателей Алексей Петрович, и говорили про себя:
«Ну и хитер старый лис! Не мытьем так катаньем, а достигнет цели. По сути, ничего не сказал… но как он это сделал! Запиши его слова, дай кому почитать, так ничего в них такого и нет. А ведь задел же людей, взял их за живое!»
После выступления Алексей Петровича другие речи звучали как-то вяло и скомканно. Казалось, докладчики сами вдруг увидели массу ошибок в своих выступлениях, но менять что-то было поздно… Ближе к концу рабочего дня, однако, все стало входить в свое нормальное, обычное русло.
В кулуарах можно было слышать: «Ну что ж, теперь можно смело, с благословения вождя «Альянса», ехать к любовницам или обзаводиться ими – кто еще не успел. Надо любить народ. Петрович-то вон какой молодец стал – оттого, что любит он народ. Особенно своих секретуток». Но что бы там ни говорили, авторитет Алексея Петровича, «политика с человеческим лицом», как кто-то про него высказался, заметно вырос. Вольно или невольно, он еще больше упрочил позиции «Звездного альянса».
***
В октябре у Кати произошел рецидив болезни. Она была срочно госпитализирована в ту же самую клинику, в которой ей делали трансплантацию. Более того, ее поместили в ту же самую палату, из которой полгода назад она вместе с Алексеем Петровичем отправлялась в «самоволки». Алексей Петрович очень переживал за Катю. И опять все то же чувство бессилия пронизывало его: даже над Катиным здоровьем он не имел власти. Но он старался изо всех сил.
К лечению Кати он дополнительно привлек профессоров из других клиник. Впрочем, мнение докторов было единодушно: шанс на жизнь ей могла дать только повторная пересадка тканей. На этот раз к операции готовились еще более тщательно. Долго подбирали имплантант, исследовали его совместимость с тканями организма Кати. Пока проводилось обследование, Алексей Петрович каждый день навещал ее в больнице. Выйти с Катей в город он не решался – опасался за ее здоровье.
Они сидели в Катиной палате, эти два совершенно разные человека, которые загадочным образом нуждались друг в друге. Их отношения постоянно эволюционировали, но при этом совершенно непонятным оставалось, в какую форму они выльются уже в следующую минуту. К великому изумлению Кати, которая была твердо убеждена в том, что она никогда не сможет назвать Алексея Петровича на «ты», он сумел перевести ее через эту черту. Теперь в их отношениях было еще более интимности. Алексей Петрович был вполне открыт для Кати, и ему иногда казалось, что Катя знает его лучше, чем он себя.
Однако в Катиных чувствах Алексею Петровичу разобраться было невозможно. И хотя Катя еще не успела обрасти многим матрешками, все же и в ней Алексей Петрович угадывал и ребенка, и взрослую девушку, женщину, и даже мать, хотя таковой Катя и не являлась. Эти три образа, находясь в неустойчивом равновесии, пребывали в постоянном движении, менялись местами, сталкивались, иногда смешивались, переходили друг в друга, создавая новые и новые комбинации.
Женщина, казалось, тянулась к Алексею Петровичу как мужчине, находила его достойным и привлекательным. Но и ребенок ревниво тянулся к нему. У женщины и ребенка были разные интересы, разные нужды: одной нужен был отец, другой – муж. Находясь обычно в состоянии перемирия, а иногда и полной гармонии, при встрече с Алексеем Петровичем они становились соперницами. И, к своему отчаянию, Алексей Петрович видел, что в этой схватке девочка берет верх над женщиной.
Алексей Петрович делал все возможное, чтобы помочь женщине. Иногда ему казалось, что это у него получается, но на самом деле он еще больше ранил как женщину, так и ребенка. Когда становилось особенно тяжело, в дело вступала женщина-мать, которая разводила соперниц по углам и строго упрекала Алексея Петровича за происходящее. Женщина-мать всегда была права. Она была светла и исполнена какой-то высокой мудрости, против которой Алексею Петровичу нечего было возразить. Она, казалось, была выше всего происходящего и ставила своей целью примирить всех. Но как? Этого и она не знала.
– У меня есть для тебя подарок, – сказал Алексей Петрович Кате за три дня до операции.
– Посмотри, тебе должно понравиться. Алексей Петрович протянул Кате красиво запакованную продолговатую коробочку.
– Что это? – с неподдельным удивлением спросила Катя. Алексей Петрович не так часто дарил ей подарки.
Он хотел бы задарить ее, но боялся, что тем самым может оттолкнуть от себя Катю: она могла подумать, что он хочет подкупить ее. Катя осторожно, чтобы не повредить упаковочную бумагу, развернула коробку, открыла ее и ахнула. В коробке лежала профессиональная концертная флейта.
– Нравится? – спросил Алексей Петрович.
– Вот это да! – только и могла сказать Катя. Затем она быстро положила коробку к себе на кровать, вскочила и поцеловала Алексея Петровича. На минуту маленькая девочка и взрослая женщина забыли, что они соперницы.
С равной любовью и благодарностью они потянулись к отцу и мужчине. Алексей Петрович сделал все возможное, чтобы продлить поцелуй, и это ему удалось. И, наверное, в первый раз девочка с удивлением и даже с каким-то уважением отступила на шаг назад и в бессильной растерянности смотрела, как взрослая девушка целуется со взрослым мужчиной.
Но это продлилось недолго: девочка дернула женщину за полу больничного халата и та, пошатнувшись, отступила от Алексея Петровича. Однако ее глаза все еще продолжали поцелуй, а губы не успели сжаться. Алексей Петрович ничего не предпринял для того, чтобы удержать ее. Ведь он любил и женщину, и девочку: одну любовью-страстью, другую любовью-нежностью. Поэтому он не хотел ни одну из них оттолкнуть слишком далеко.
И все же про себя он с удовлетворением отметил, что из этого раунда победителем, безусловно, вышла женщина. Катя встала, взяла в руки флейту, сложила ее, приставила к нижней губе, так что весь рот оставался открытым, и заиграла, нет, заговорила с ним. Она глядела то на него, то на флейту, а ее губы, едва шевелясь, говорили с Алексеем Петровичем на каком-то особенном, Катином языке. Алексей Петрович слышал уже прежде эти звуки. Катя играла «Мелодию» Глюка.
Мурашки побежали по его коже. Ему казалось, что он слышит живое дыхание, которое прежде чем выйти через приоткрытые Катины губы, прошло через все неисследимые лабиринты ее души и тела. И, выходя из ее губ, дыхание это еще не успевало остыть, не коверкалось словами, но обращалось к нему напрямую. Алексей Петрович, привыкший к словам, попытался было перевести это дыхание души на привычный ему язык, но вспомнил, как Катя сказала ему однажды: «Слова – ложь». Теперь он слушал ее, и ему казалось, что он начинает по-настоящему понимать ее, хотя это понимание оставалось превыше слов.
Она стояла перед ним в больничном халатике, тонкая и прозрачная, родная, как дыхание. Живая, как вздох. Неуловимая, как выдох. Катя закончила играть, села на кровать и положила флейту себе на колени. Она смотрела на Алексея Петровича и почти виновато улыбалась. Ни он, ни она не осмеливались начать говорить. Алексей Петрович сел рядом с Катей, одной рукой обнял ее, а в другую взял ее холодную от волнения, тонкую руку.
– Знаешь, – сказала она, поднимая голову с его плеча, – я хочу в город. Честно говоря, боюсь этой операции. Странно, прошлый раз у меня не было такого чувства.
– Все будет хорошо, – сказал Алексей Петрович глядя в Катины глаза, – а в город… я даже не знаю, не повредит это тебе? Катя засмеялась:
– Мне уже ничего не повредит. А в город мне нужно. После некоторой паузы она добавила:
– А ты помнишь, как мы однажды в метро прошли без билетов; и поняли это, уже когда на платформе стояли. Я до сих пор не понимаю, как мы так прошли и даже сами не заметили… Алексей Петрович улыбнулся и плотнее прижал к себе Катю. Да, он часто вспоминал об этом случае и тоже не находил ему объяснения.
– Так мы пойдем в город или нет? – настойчиво спросила Катя, отодвигаясь от него.
– Ну, если тебе этого так хочется… – начал было Алексей Петрович, но Катя прервала его.
– А тебе разве не хочется?
Их маскарадные костюмы давно уже лежали в Катином шкафчике. Она протянула Алексею Петровичу пакет с его джинсовым костюмом, кроссовками и париком и попросила его отвернуться, пока она переодевается. Да, он сам тоже может переодеваться. И эти два странных человека, такие близкие и родные, такие разные и далекие, повернулись друг к другу спиной, честно, как отметил про себя Алексей Петрович, «как пионеры», разделись и вновь оделись. Они были готовы практически одновременно.
– Можно? – спросил Алексей Петрович и, не дожидаясь ответа, повернулся лицом к Кате.
Та уже стояла и смотрела на него. Не сговариваясь, они рассмеялись, узнав друг в друге весенних себя. Но весною людям не свойственно много думать, а все больше надеяться чего-то, что-то ждать, во что-то верить. Алексей Петрович верил, надеялся и ждал. Катя как-то пристально посмотрела на него:
– Ты какой-то родной-родной сегодня, – сказала не то девочка, не то женщина.
– Мне даже очень хочется обнять тебя, но… Алексей Петрович не стал дожидаться того, что последует за этим «но». Он вплотную подошел к Кате, обнял ее и поцеловал в губы. Ее губы уже ждали. Поцелуй не может быть вечным, и Катя первой поняла это. Она отступила на шаг, освобождаясь от объятий Алексея Петровича, и почти трезвым голосом сказала:
– Так мы идем или нет?
– Идем, – ответил так же трезво Алексей Петрович, – только знаешь, давай оставим эту девочку здесь.
– Какую девочку? – удивилась Катя.
– Ну, ту маленькую девочку, которая в тебе сидит и не дает мне даже поцеловать тебя по-настоящему. По-моему, она просто вредничает и ревнует.
– О чем это ты? – улыбнулась Катя.
– Ты знаешь, о чем я. Катя снова улыбнулась.
– Нет, я не могу ее здесь оставить. Ей тоже надо в город. И вообще, – сказала она теперь уже серьезно, – что ты знаешь об этой девочке? Ничего ты не знаешь. Ты думаешь, это капризный ребенок, который только и умеет, что портить всем жизнь? А может... когда девушки еще не было, а был только ребенок… может…
Катя вся покраснела и тяжело дышала. Алексей Петрович сделал было шаг в ее направлении, но она так отчаянно замахала руками, что он тут же остановился. Она отталкивала его уже столько раз, что отступление было доведено у него до автоматизма. Он опять все испортил. Теперь Катя вновь начинала удаляться от него. Алексей Петрович не был психологом, но и без того ему было понятно, что перед ним еще один искалеченный жизнью человек. И если у него и была надежда излечить физические недуги Кати, то какой трансплантат он мог подобрать для ее кровоточащей души?
Он охотно стал бы для нее донором. А может быть, ему еще удастся отогреть, уврачевать ее душу? А что, если это сделает кто-то другой? Что, если в ком-то другом она найдет то, что не сумел ей дать он? Будет ли он благодарен такому человеку? Найдет ли в себе силы порадоваться за Катю? Эти вопросы были слишком болезненны, чтобы пытаться дать на них ответ. Обычным путем они вышли из больницы и оказались на московской улочке. День был на редкость ясный и солнечный, будто на землю вновь опустилась весна.
– Я чувствую, сегодня у нас будет хороший день, – улыбнулась Катя.
Этих слов было достаточно, чтобы вывести Алексея Петровича из того унылого состояния, в которое он было опустился. Вообще, долгая карьера политика научила его не падать духом и с оптимизмом встречать любую ситуацию. Но Катя с легкостью, и притом без малейшего усилия, пробивала эту стену. Ей ничего не стоило провалить его сквозь землю или поднять до небес. – Куда мы идем? – спросил ободренный Алексей Петрович.
– Не знаю. Поедем в центр, к Александровскому саду. Помнишь, как мы там однажды встретили твоих сотрудников, кажется, из отдела информации…
– И сделали вид, что не узнали их, – подхватил Алексей Петрович. – А я вот думаю, они-то нас узнали?!
– Думаю, да, – ответила Катя. – А как они смотрели на нас, когда мы прошли мимо и не поздоровались. – В этих же париках, кстати.
И оба весело рассмеялись. В метро Алексей Петрович вновь осторожно обнял Катю. Они смотрели на отражения друг друга в темных окнах вагона. И Алексею Петровичу вдруг показалось, что, несмотря на всю разницу между ними, Катя словно является его отражением. Он смотрел в ее глаза и думал, что, может быть, та же мысль сейчас проносится и в ее голове. Они вышли в город в центре, недалеко от офиса «Звездного альянса». На выходе из метро Катя купила себе в палатке колготки, еще какую-то мелочь и жевачку, которой она тут же поделилась с Алексеем Петровичем. Он взял у нее пакет.
Катя научила Алексея Петровича простым радостям жизни. Ему теперь доставляло удовольствие самому покупать что-то в магазинах или ларьках, ему нравилось быть окруженным людьми, которые не благоговели перед ним, а просто спешили по своим делам. Ему нравилось ходить по улице с пакетом в руке, конечно, если в другой руке у него была рука Кати. А так оно на этот раз и было. Катя оказалась права – это действительно был хороший день, сблизивший их как никогда. Они даже ухитрились не ссориться и не обижаться друг на друга, что в последнее время случалось с ними крайне редко.
– Какой сегодня славный день, – сказала Катя, будто озвучивая мысли Алексея Петровича. Помолчав немного, она добавила, – даже умирать не хочется. Алексей Петрович вздрогнул.
– А зачем умирать? – Ты прав, совершенно незачем, – улыбнулась Катя.
– Ты не замерзла? – заботливо спросил Катю Алексей Петрович.
– Может, зайдем в офис погреться?
– В таком виде? – засмеялась Катя. Алексей Петрович только сейчас вспомнил о маскараде.
Его уличный образ казался ему теперь таким естественным, что солидный генсек «Звездного альянса» затерялся где-то на заднем плане. На протяжении долгих лет он укладывал все, что попадалось ему на глаза, в копилку славы и власти. Все, что было ему дорого, лежало там. Но сейчас он к великому своему удивлению ловил себя на мысли о том, что, пожалуй, променял бы эту копилку с несметными богатствами на жизнь простого смертного, если рядом с ним всегда будет Катя.
Держась за руки, они спускались вниз по улице. Позади раздался рев мощного двигателя и скрип колес. Алексей Петрович и Катя резко обернулись. Прямо на них на всей скорости летел джип JMC с затемненными окнами. Между ними и смертью оставалось несколько шагов и не оставалось никакого времени.
Привычным движением Катя оттолкнула от себя Алексея Петровича, как отталкивала она его уже неисчислимое количество раз. И следуя той же привычке уступить, он сделал шаг в сторону, прежде чем успел сообразить, что происходит. В следующий миг железная масса джипа сорвала с места Катино тело, круша его одним ударом. Машина резко затормозила, и Катино тело с размаху ударилось о булыжную мостовую.
Улица замерла. Десятки пар глаз смотрели со страхом то на темную массу джипа, с вьющейся из трубы тонкой струйкой дыма, то на неподвижное тело и алые струйки, бегущее от него. Наконец, джип раздраженно рявкнул двигателем и сорвался с места вперед. Катино тело еще раз дрогнуло, но уже не от боли, а от широких тяжелых колес, перемалывающих ее колени. Через несколько секунд автомобиль скрылся за поворотом.
Алексей Петрович все еще стоял в том же положении, в которое привела его Катя. Его словно постигло какое-то оцепление. Не веря, что все происходит на самом деле, Алексей Петрович вместе с другими людьми подошел к распростертому на мостовой телу. Да, это была Катя, это было его изувеченное, разбитое отражение. Ее лицо было строго и спокойно. Алексей Петрович склонился над Катей и поцеловал ее еще теплые губы. Затем он взял ее на руки и зашагал с нею вниз по улице.
Он даже не слышал, как прохожие что-то кричали ему вслед. Он был уже у порога своего офиса, когда подоспевшая милицейская бригада попыталась остановить его. Но охрана Алексея Петровича, которая узнала босса несмотря на маскарад, быстро отогнала назойливых милицейских. Не говоря никому ни слова, Алексей Петрович прошел в своей офис, в тот самый, где он впервые увидел Катю, бережно положил ее на диван и запер дверь на ключ. Сам он сел на полу возле дивана, как он часто сидел в ее больничной палате после операции.
Он взял ее уже похолодевшую руку в свои запачканные кровью ладони, поднес к губам и расцеловал. Катя напоминала ему теперь птицу, о которой она однажды рассказала. Когда она училась водить машину, за городом она нечаянно сбила зазевавшуюся птицу, которая не успела вовремя подняться с дороги. На дороге сидела целая стайка птиц, и, чтобы не наехать на них, Катя даже притормозила. Но одна птичка все же задержалась слишком долго, и Катя поняла, что, скорее всего, сбила ее.
Инструктор, с которым она ехала, уверял ее в обратном, но она, проехав еще метров сто, остановилась, выскочила из машины, забежала вперед и увидела птичку, безжизненно застрявшую в пластиковой решетке «Жигулей». Осторожно, чтобы не повредить еще больше уже мертвой птице, Катя освободила ее из смертельных объятий машины. Катя не знала, что это была за птица, но она была красивая, с разноцветными перышками, все еще теплая в ее руке. Катя рассказала Алексею Петровичу, как тогда она разрыдалась, словно ребенок, и как инструктор пытался как-то ее утешить.
Катя похоронила птичку на обочине дороги и не захотела больше в тот день вести машину. Теперь вот и сама она была как та птичка: такая же красивая, загадочная и… мертвая. Алексей Петрович еще раз внимательно посмотрел в лицо Кате и закрыл ей глаза. Теперь уже невозможно было понять, было ли это лицо девочки, женщины или матери. Да это было и не важно. «Сии три суть одно», – пронеслось откуда-то в его голове.
Он сидел на полу рядом с Катей, а куранты бормотали что-то невнятное. Но Алексей Петрович уже не слышал их. В его ушах звучала музыка Катиной души – «Мелодия» Глюка.