Время от времени делюсь здесь своей художественной прозой, которую я писал на пороге столетия, тысячелетия - отражая дух времени, любовь людей и руку Божию. Предлагаю вашему вниманию повесть Три Толстяка, из той же серии "Маленькие трагедии 21-го века".
Три толстяка
В каждом из нас живут три толстяка: один в животе, один в голове, и один в сердце. Где же ты, моя Суок?
Алексей Петрович, мысли не вслух
Алексею Петровичу нравился бой курантов. Он даже не стал устанавливать в своем рабочем кабинете стеклопакет – чтобы лучше слышать щекочущий нервы перепев. Через равные промежутки времени в воздухе мягко и плавно раскачивались слова: «Ты достиг, ну, ты достиг... То ли еще будет! Бум! Бум! Бум!» – басило в голове у Алексея Петровича, генсека партии «Звездный альянс».
«Уже три часа, – подумал он, – а толком ничего еще не сделал. В кои-то веки выдался более-менее свободный день, хотел разобраться в своих файлах, навести порядок в бумагах…» Вообще, это за него делали секретари. Но были такие дела, такие материалы, в которых секретари разобраться не могут. Да и сам-то он…
– Алексей Петрович, – произнес мягкий женский голос из динамика, – к вам «посетитель… ница».
Для «посетитель… ниц», – как условно называли поклонниц Алексея Петровича, которые были наиболее близки к нему, во всех смыслах этого слова, – у него двери иногда открывались. Об этом знали и замы, и секретари. На то они и секретари, чтобы секреты хранить, замы – чтобы тайны заминать.
– Пускай, – ответил Алексей Петрович. Но он пожалел о своих словах, как только открылась дверь и краем глаза он увидел незнакомое и немолодое женское лицо. «Вы что, шутки со мной надумали сегодня шутить? – закипел изнутри Алексей Петрович. – Уволю, как пить дать, выгоню. Кто это такая? Что это еще за старая лошадь?»
Все же он нашел в себе силы казаться учтивым и почти улыбнулся, правда, довольно криво: «Добрый день, я слушаю вас, у меня много работы, пожалуйста, говорите по делу». Все это он сказал сразу, одним предложением, и посмотрел на женщину. Теперь, когда она подошла ближе, ее лицо показалось Алексею Петровичу знакомым.
– Не узнаете меня? – мягко улыбаясь, спросила она.
Он не узнавал. Хотя… Что-то еще со студенческих времен. Лариса? Да, Лариса, как ее там…
– Петрушенко, – словно читая его мысли, сказала женщина, – Лариса Петрушенко.
Странно было слышать это молодое имя из уст немолодой уже женщины. И все же это была она. Надо же, теперь она не вызывает в нем ни страха, ни трепета. А ведь когда-то эти черные глаза отсылали его в нокаут. Вообще-то, они просто не замечали его. А когда он, наконец, набрался смелости и предстал перед ними, как на страшный суд, они не испепелили его, как он того ожидал. Они поняли его, выслушали его, слегка наградили и послали ни с чем. Да нет, как это ни с чем? Он тогда многое унес из ее маленькой комнатки в общаге. Кто знает, может быть, он унес ту самую жажду успеха, жажду власти, которая, заменив собою неопределенность и неуверенность любви, возвела его к вершинам жизни. Кто знает, что сталось бы с ним, скажи она тогда «да».
– Ну, здравствуй, Лариса, – произнес Алексей Петрович и остался доволен звучанием своего голоса.
«А она все еще красива, – отметил он про себя, – хотя… Да, женщины намного раньше нас, мужиков, стареют. Уже мало что осталось от прежней Ларисы. Да и тогда… это все мое воображение, оно сделало ее такой… красивой и грозной».
– Значит, вы помните меня? – неуверенно сказала женщина.
И Алексей Петрович совершенно воспрял духом. Спустя столько лет именно он предстал победителем. Значит, тогда, в маленьком городке сражение не закончилось. Заканчивается оно здесь, в сердце Москвы, и заканчивается в его пользу. «Да ладно тебе, – сказал он самому себе, – что ты как мальчишка? Неужели и так тебе не ясно было, что ты обошел всех, кого только знал». А эта женщина… ведь он столько лет даже не вспоминал о ней. У него было все, и это все благоговело перед ним.
– Помню, Лариса, помню. Присаживайся, пожалуйста. Ты хорошо выглядишь.
– Спасибо, – робко улыбнулась женщина, усаживаясь в кресло.
Алексей Петрович обратил внимание, что хотя Лариса была одета со вкусом (в этом она не изменилась), одежда была недорогая, купленная, скорее всего, на рынке. «Пришла что-то просить», – понял Алексей Петрович.
– Да-а-а, – протянул он, – сколько лет, сколько зим. Ну, как ты жила-была все это время? Я с тех самых пор ничего о тебе не слышал.
Что бы ни говорил Алексей Петрович, он держал огромную дистанцию между собою и этой женщиной. Он хотел было спросить, вышла ли она замуж за того парня, которого предпочла ему. Но спрашивать не стал – из гордости. «Ничего хорошего там все равно не вышло», – с уверенностью и удовлетворением отметил Алексей Петрович.
– Ничего, – пожав смущенно плечами отвечала женщина, – жила как все. Вышла замуж за Володьку Тарасова, ну, ты, извините, вы, не знаете его, наверное. Родила дочь. Потом мы разошлись. Ну, вот и все. Как все, – еще раз добавила она.
Действительно, он не знал никакого Володьку Тарасова. Какая-нибудь очередная серость и ничтожество. Какие дуры все-таки бабы. Какие они дуры...
Разговор не клеился. Поговорили немного о старых знакомых из числа которых, как узнал Алексей Петрович, немногие остались в живых или в поле зрения. Алексея Петровича ничуть не смущало, что женщина, перед которой он когда-то стоял на коленях, называет его по имени-отчеству, а он обращается к ней на «ты».
– Ты что-то хотела, Лариса? – прервав затянувшуюся паузу спросил Алексей Петрович, поглядев на часы.
Она заерзала в кресле, потом посмотрела ему в глаза и сказала:
– Я по поводу моей дочери. Она умненькая девочка, закончила вот только что курсы секретарей. С отличием… И не может найти работу. Да и у нас там глушь такая. Вот я и подумала, может, вам нужен секретарь? Еще один, я имею в виду, – поправилась она.
Вот оно что. Ну, все ясно, знакомая картина. Добрая, – а точнее сказать, худая, – половина его штата и состояла из родственников просителей и просительниц. Да, он мог взять себе еще хоть десять или двадцать секретарей, от этого ему будет ни тепло, ни холодно.
– А еще у нее какое образование есть? Сколько ей лет-то?
– Двадцать. Она школу закончила, восьмилетку. Потом в музучилище училась, тоже закончила. А потом что делать? Вот, на курсы пошла.
– На чем же она играет? – ради приличия поинтересовался Алексей Петрович.
– На флейте. Хорошо играет, но что с того? Жить как-то надо, жизнь устраивать. Я-то вот ничего не могу для нее сделать.
– Ну почему же, Лариса. Ты сделала для нее многое. Ты вырастила ее. Думаю, это было нелегко одной сделать. И сейчас вот, пришла ко мне. Это, наверное, тебе тоже нелегко было сделать. Молодец, что решилась, правда. Я дам твоей дочери работу. Как ее зовут, кстати?
– Катюша.
– Она здесь, с тобой?
– Да нет, она дома. Я и не думала, что попаду к вам. Да и ей я ничего не говорила про вас. Говорила только, что когда-то учились вместе. Оно ж так и есть.
– Точно, это точно, – согласился Алексей Петрович, и какая-то ревнивая струна заныла в его сердце.
Нет, он теперь был совершенно равнодушен к этой… стареющей женщине, к ее жизни, прошлой и настоящей. Он избрал для себя блестящий, звездный путь, и он давно привык смотреть вверх, а не под ноги. Внизу остались те, кто и должны были остаться, те, что годились, в лучшем случае, в ступени ему под ноги. Но ему вдруг стало жаль своей молодости. Увидев Ларису, стареющую мать-одиночку, он вдруг понял, как много прошло времени с тех пор, как он был еще совсем мальчишкой, ездил в набитых людьми автобусах и троллейбусах, робел перед девчонками, получал по морде. Если бы его сейчас спросили, хотел бы он вновь оказаться там, на улицах детства и юности… он бы не знал, что ответить. Опять эта сумятица, неразбериха, разброд чувств. Как он не любит этого. Безвластие над самим собой – что может быть хуже и нелепее? Особенно, если ты уже вкусил власти, высоко вознесен над другими…
Разговор был быстро окончен. Катя приедет через пару недель, устроится, выйдет на работу. Она, как он понял и верит, организованная девочка, пусть займется его заметками и мемуарами. И вообще, работы хватит. Сканировать, набирать, править, звонить… На прощанье Алексей Петрович выдал краткую речь без сантиментов:
– Привет всем общим знакомым и, пожалуйста, никому о Катюше, а то сама понимаешь, приедут тут всякие. Молодец, что решилась приехать. Удачи. Не забудь про выборы, знаешь теперь, за кого голосовать… Шутка. Ну, пока.
Лариса ушла. Алексей Петрович чувствовал необычное нервное возбуждение. Он подошел к шкафчику, в котором у него хранились вина, коньяки и настойки, налил себе с полстакана «Наполеона» и выпил одним махом. Закусил конфеткой. Из окна раздался звук курантов, который вместе с коньяком теплой волной прокатился по телу: «Ты достиг, ну, ты достиг». Волна остановилась где-то в районе живота. Алексей Петрович подумал и налил себе еще коньяку.
Катя приехала через две недели. Алексей Петрович с интересом разглядывал этого человечка, пытаясь увидеть в ней сходство с восемнадцатилетней Ларисой. Сходство было: такие же черные глаза, правильные черты лица, высокий лоб, длинные пиявки губы. Катя была на голову выше своей матери, и волосы у нее были русые. Но тем болезненнее казалась ему чернота Катиных глаз, тем контрастнее, выразительнее ее взгляд. Все же Алексей Петрович с удовлетворением отметил, что в Катиных чертах не было той раздражающей красоты, глядя на которую много лет назад, он чувствовал физическую слабость и немощь.
«Хотя, – думал он, – в каком-то смысле Катя даже красивее своей матери». Но в ее движениях и манерах, в ее взгляде не чувствовалось той слаженности, той грации, той власти, которыми некогда блистала ее мать. Катя казалась стройнее и неувереннее, хрупче и незащищеннее. Алексей Петрович понимал, что примерно такая могла быть у него дочь, если бы тогда Лариса не оттолкнула его.
У него было два сына, которые оба уже учились в Гарварде. Жены у Алексея Петровича давно не было – с первой он развелся, а вторая погибла в железнодорожной катастрофе. С тех пор Алексей Петрович решил не усложнять свою жизнь законными браками, а довольствовался тем, что благосклонно принимал обожание своих поклонниц. Будь это в любой другой цивилизованной стране, Алексею Петровичу пришлось бы жениться и разыгрывать из себя идеального семьянина – человеку его уровня надо иметь безукоризненную репутацию. Но в этой стране рамки дозволенного раздвигались в соответствии с ростом его силы и могущества.
Алексей Петрович посадил Катю работать в своей приемной на место той секретарши, что пропустила к нему ее мать. Вместе с роскошными хрустальными люстрами, украшавшими его приемную, многочисленными дипломами и лицензиями в рамках, а также другими трофеями успешной карьеры, Катя стала частью его рабочего интерьера. Проходя к себе в кабинет и покидая его, он с удовлетворением смотрел на красавицу Катю, как смотрел он на свежие цветы, которыми каждый день украшался его офис.
Однако спустя пару месяцев Алексей Петрович заметил, что в Катином лице не стало прежней свежести. Она выглядела усталой и измученной, хотя по-прежнему была тиха и исполнительна. От зама начальника службы своей безопасности, который отвечал за сбор информации (а точнее, за тотальную слежку) о всех сотрудниках партии, Алексей Петрович узнал, что Катя серьезно больна.
«Окончательный диагноз пока не установлен, но это вполне может быть либо лейкемия, либо рак костной ткани».
«Вот так, – подумал Алексей Петрович. – А ведь жалко девочку. У матери жизни толком не было, но та хоть пожила. А эта – совсем ребенок. Неужели ничего нельзя сделать?» А что бы он сделал, если бы Катя была его дочерью? Нет, надо помочь девочке. Он вытянет ее.
Ближе к концу рабочего дня Алексей Петрович попросил Катю зайти к нему в кабинет.
– Ну что, красавица, болеешь? – обратился он к ней.
– Откуда вы знаете, Алексей Петрович? – удивленно спросила Катя.
– Я все должен знать про своих сотрудников. Почему ты мне сама не сказала о своей болезни?
Катя опустила глаза.
– Я сама только недавно почувствовала себя плохо. Честное слово, Алексей Петрович, я не знала, что заболею, когда к вам устраивалась на работу…
– Перестань. Разве я об этом. Где ты проходила обследование?
– Сначала в своей поликлинике, потом в диагностическом центре… в онкологии.
– Ладно. Возьмешь все свои бумажки, все анализы и пойдешь вот туда, – Алексей Петрович протянул Кате визитку клиники, в которой лечилось руководство страны, крутые бандиты и избранные иностранцы.
– Обратишься к доктору Каминскому, я ему позвоню. Он – лучший онколог. Он или сам тобой займется, или направит к другому специалисту, который тебе нужен. Об оплате – не беспокойся, партия позаботится о своих сотрудниках, – добавил он с усмешкой. То, что было для него пустячным делом, для нее было вопросом жизни и смерти.
Пара черных глаз с неподдельной благодарностью взглянула на Алексея Петровича, и он принял этот взгляд уверенно и по-деловому, как и было запланировано. Еще раз, в рабочем порядке, он насладился своею властью, на этот раз над наследницей своей юношеской неудачи. И хотя сделано это было в частном порядке, у Алексея Петровича было такое чувство, будто на него сейчас смотрит и им восхищается вся страна. Но поскольку вокруг не было ни камер, ни толпы людей, Алексей Петрович позволил себе чуть дольше, чем полагалось при подобного рода подачках, задержать свой взгляд на Кате.
Может быть, в этом и состояла его ошибка? Или просто глаза у Кати оказались глубже, чем он замечал до сих пор. Только вместо того, чтобы перехватить очередную порцию признательности быстрого приготовления, его охватили смешанные, не поддающиеся четкой формулировке, чувства. Не то жалости, не то стыда, не то нежности. Впрочем, привычное чувство обостренного превосходства победило мимолетную слабость. Выслушав слова Катиной благодарности, он выразил надежду, что ей уже в скором времени станет лучше, и дал понять, что разговор закончен.
Катя вышла. Алексей Петрович, как всегда в конце рабочего дня, встал и подошел к своему бару. Он внимательно посмотрел на череду покорно выстроившихся перед ним престижных напитков. Но пить не хотелось. Он подошел к зеркалу, поправил волосы, покорчил гримасы. Сделал пару шагов назад и испытующе посмотрел на свою фигуру. Обычно он смотрел на себя как на генсека и сам себе нравился. Ему нравилась его большая, внушительная фигура. Это только на Западе политик должен быть поджарым, чтобы котировался. В России больше почитают «батьков». Вот таким он и был, таким и сделал себя. Солидный человек. Только на этот раз ему что-то не понравилось в своей внешности. Уж слишком много в нем было наносного, показного.
Совсем не так, как во внешности Кати. У той все было просто и величественно, величественно просто. Она могла, наверное, быть разной.
«Она и была разной, – заметил Алексей Петрович, – до и во время болезни, например, или вот сегодня, во время разговора. Но какой бы она ни была, она была самой собой, и это было видно. А вот он… – думал Алексей Петрович, глядя на свое отражение в зеркале, – совсем сейчас не такой, как на публике: он и не он. Я в маске и я без маски. Или просто в другой маске? И кто теперь уже за столько лет разберет, где кончается маска и начинаюсь я? Да и кончается ли она? И начинаюсь ли я?»
В общем, Алексей Петрович остался недоволен собою. Может, потому, что хотел взглянуть на себя, но себя не увидел? А может, потому, что взглянул на себя как на мужчину, а не как на партийного лидера? Прозвонили куранты, но как-то вяло, по-старчески медлительно. Алексей Петрович вздохнул и побрел в партийный тренажерный зал.
(Продолжение следует)
