Возле конторы объявились три крупные бродячие собаки. Самый дальний грелся на солнышке, второй тихонько возлежал на травке возле большого куста и спокойно, вполоборота смотрел на меня, а третий безмятежно спал под крыльцом финансового брокера.
Приглядевшись обнаружил четвертого. Настороженно выглядывал из-за угла, хотя агрессии не выражал. Просто наблюдал за нежданным гостем.
Не бойся, хорошая собака, отдыхай, обратился я к ближнему. Принял к сведению и величественно отвернулся.
Если останутся на подольше придется дружить. Как-никак охрана.
На обратном пути повстречал Наталью.
Блистала, сверкала и очаровывала. Стройная, подтянутая, ухоженная деловая женщина лет сорока пяти. Сложная ответственная работа, длинная машина, муж-предприниматель, шмотки, туры зарубеж, гламурный выговор, стильный макияж и пластика.
Короче, благополучие. И на тебе, передо мной стояла обрюзгшая, непричесанная, одутловатая пожилая тетка, с проплешинами, залысинами, вздутым животом, в позавчерашней футболке поверх несвежих легинсов, но главное, и это поражало больше всего, совершенно чужое лицо. Сальное, неживое, отвисшее, будто отслоилось от головы и замерло в плотной мимической неподвижности, и только голос оставался прежним.
Ушла на пенсию, затараторила она, теперь дома сижу, жду пока дочь соизволит порадовать внуками, я уж ей и так, и сяк, а она рукой машет, мол не до того...
Год назад ейный муж сорвался. Не пил, не пил и вдруг как подменили - с ножом кидался на прохожих. Слава богу, скрутили, увезли на скорой. Рано поздно пришел в себя и даже устроился на работу.
Потихоньку, помаленьку наладилось, и тут новая невзгода. Пенсия, безделье, ненужность.
Может, изоляция так сказалась, а может сущее в целом навалилось безнадегой. Поди пойми...
Попался интересный шахматный этюд 1906 года - мат в два хода за белых. Две ладьи, слон и четыре пешки у наших, а у немцев - конь слон и две сдвоенных маленьких. Позиция хуже губернаторской, партия безусловно проиграна и капитуляция неизбежна, но суть в другом - нужен мат в два хода. Ни больше, ни меньше. Вынь да положь.
Три или четыре хода выскочили сразу. Главное, специально без доски, чтоб тренировка пожилого ума состоялась, чтоб как у гениального гроссмейстера Александра Алехина, который в тридцать четвертом году вслепую на тридцати двух досках, и вдруг наткнулся на хитро-нестандартный вариант.
Может, подумал я по-ласкеровски, вместо положенных загонов короля бесконечными шахами, передать темп, тем самым вынудив немцев раскрыться.
Действительно, белая пешка, мирно проспавшая в порту всю партию, ходом со второй линии на четвертую, закрывала одно из двух полей, остающихся у зажатого турками черного короля, но одновременно, открывала окно для вражеской атаки слоном белого, хотя, если немцы по недомыслию не шахуют, следующим по-любому будет скрытый шах, ибо белая ладья отскоком открывала своему слону диагональ для атаки. И это собственно был искомый мат - осталось только внимательно рассмотреть возможные ответы черных.
Три из четырех ходов ситуацию не меняли, но у черных оставалась возможность дать шах именно по открытой пешкой диагонали - а раз так, подумал умный я, это как минимум плюс ход. На круг получается три. Не прокатит.
Глянув позицию еще раз краешком сознания отметил, что вредный черный шах, перекрывается той самой ладьей, которая одновременно с защитой своего главкома, открывает шах слоном черному, и ушел курить не посчитав ходы.
Короче, махнул рукой, точнее зевнул, а вернувшись с удвоенной силой, чертыхаясь и зависая в прострации принялся искать разгадку и еще пару дней промучился зря. Наконец не выдержав глянул ответ. Санта-Розалинда, там черным по белому было написано мое решение.
Отвлекся на секунду, не завершил счет, не записал, а истина, которая уже случилась и почти вылезла наружу, ускользнула в образовавшийся зазор - ищи, свищи.
Иногда наши образы-представления, бережно укрывая взбитой волнами пеной притомленное проседью сердце, постепенно, а может мгновенно, обращаются лениво парящим над водой или медленными кругами восходящим к небу сладким дымом немого присутствия.
Время пить херши