«Вот посмотри, доченька, какие документы у меня остались. Эвакуационные бумаги. Нам дали, мы и берегли. Износились они за 70 лет...»
Справки, которые показывает Рауза Салаховна Шаймарданова, единственный сегодня в Ишимбае живой свидетель блокады Ленинграда, приходится собирать по кусочкам. Одна из них «дана гр. Файзуллиной Магуре Файзулиновне (это мама Раузы Салаховны), проживающей по Б. Посадской ул., д. 20, в том, что ее квартира пострадала от обстрела и жить в ней невозможно». Вторая – удостоверение о том, что гр. Файзуллина и еще пять членов ее семьи эвакуированы из Ленинграда в Башкирскую АССР. Имя Бориса Шагиева, младшего ее сына, перечеркнуто двумя фиолетовыми линиями: он погиб от голода в те три месяца, в которые семья ехала из освобожденного уже Ленинграда в «телячьих», как их называет наша собеседница, вагонах. Дорога длиною в жизнь ребенка...
Раузе Салаховне не было и пяти лет, когда началась война. Но 900 дней Ленинградской блокады незаживающим шрамом сохранились в ее памяти. В свои без малого 78 лет она рассказывает о детстве так, будто это было только вчера. Ее рассказ не хочется прерывать авторскими ремарками, и поэтому мы приводим его целиком, позволив себе лишь незначительные поправки (стиль рассказчика сохранен).
«Мой отец Салах служил в Ленинграде, и брат его жил там. А родом они – из деревни Курган. Это Миякинский район. Вот поехал он к себе на родину, чтобы жену найти, женился, вернулся в Ленинград, и там у них родилось девять детей. К началу блокады остались только трое: я, старшая, Марат, ему третий год шел. Он в декабре прошлого года умер. И Боря, 10 месяцев ему было.
900 дней была блокада. И все время мы там были. Отец с братом работали на военном заводе. Они как ушли утром на работу, так оттуда их на фронт и забрали. Еще сношельница (по-видимому, имеется в виду сношеница, уст., свояченица – прим.автора) была, братова жена, она была слепая. Ее оставили у нас. Мама тогда в декрете была, не работала еще. Тех женщин, у кого дети постарше были, заставляли покойников таскать, на носилках. Их очень много было, на улице валялись. Каждый день постольку умирало – без конца бомбили и бомбили же! Взрослые яму копали за городом, и там их хоронили.
Два года мы жили в своем доме, в кухне. В комнате невозможно было жить, холодно же. В начале блокады немцы самой первой ТЭС разбомбили, и воды, и тепла, и электроэнергии нету. Мама нашла где-то буржуйку, и мы ее топили. Когда деревянные дома бомбят, дрова остаются. Мама их собирала и приносила, печь топить. А мы недавно в кирпичный дом переехали, недалеко от Финляндского вокзала, где самое Ладонское (так она называет Ладожское – прим. автора) озеро.
На окне повешено было одеяло, потому что если свет из окна видно, начинают бомбить. Однажды снаряд залетел в окно, он вылетел из кухни через дверь, все переломал и на следующем доме взорвался. А наш дом остался целым. Мы тогда сидели около буржуйки: мама, я и братишка, – она легла на нас, и через ее голову пролетела эта бомба... Я никак не могу забыть!..
… Кушать нечего было, детям только давали хлеб. Если в семье не было детей, то и хлеба не давали. Даже нашей слепой бабушке. Но обижаться нечего. Война потому что, война, война... Ленинград надо было сохранять.
А нас трое – 300 грамм хлеба! Мама ползком за ним ходила, потому что, если увидят человека, начинают бомбить. У нас была большая зеленая кастрюля. Мама ее вскипятит, хлеб на три части разделит, вот так его накрошит (Рауза Салаховна быстро-быстро трет маленькие ладошки одна о другую – прим. автора) и бросает в воду. Там ни запаха, ничего нету. Сначала нам мама давала по три кружки: утром, на обед и вечером. Потом осталось по две, а в конце – по одной кружке. Братишка младший какой-то толстый стал, наверное, опухший с голоду, а я все худела, худела и худела, еле-еле стала ходить. Вот так жили 900 дней, да...
Когда уже нас эвакуировали, мама нас на санки посадила всех троих, а детские одежи в мешок положила. Бабушку усадила на другие салазки и солдата наняла, чтобы он помог отвезти ее на вокзал. За это кусочек хлеба ему отдали. И вот мы доехали до Финляндского вокзала – бабушки нету. Мама нас оставила одной женщине, чтобы она присмотрела, пошла искать. Вышла, навстречу ей женщина идет, мама у нее спрашивает: «Ты слепую бабушку не видела?» – «Да, – говорит, – видела. Она на снегу сидит, плачет.» – «А санки были?» – «Не было». Этот солдат посадил бабушку на снег, а наши вещи увез с собой. Мы остались без ничего. В чем были одеты, в этом и надо ехать.
А потом нас на машину погрузили – через озеро переехать. Я думала, что лед лопнул, а вчера смотрела передачу про Ладонское озеро: бомбу, оказывается, бросили. За нами шла машина – вся под воду ушла. Еще мама нас накрыла одеялами, чтобы мы не видели, как люди падают. А у нас переднее колесо заехало на землю, а заднее повисло, солдаты нас вытащили. Мы остались живые.
Всех из Ленинграда эвакуировали в Башкирию. Нас погрузили в «телячий» вагон, и мы три месяца ехали. Где по полмесяца, где по месяцу стояли, пока были атаки. Поезд в это время не пускали, а вагон закрывали листьями. В этом вагоне Боря умер. Наверное, от голода, он же маленький был. А мы выжили.
Приехали мы на станцию Аксеново. И нас увезли по родным деревням. Мы в деревню Курган поехали. А сношельница сказала маме: «Меня к сестре увези, тебе трудно с детьми. Их прокормить надо». Мама увезла. А через две недели решила поехать посмотреть, как она. Думала, если все хорошо, к себе забрать. Мама тогда уже на работу устроилась. Приехала, а она мертвая. Соседи говорили, что ее голодом уморили. Мама села и заплакала. «Я, – говорит она этой женщине, – из блокады ее вывезла. А ты здесь хоть картошкой бы ее кормила, и то она бы не померла.» Так она и померла, бедняжка... Забыла, как ее звали. (Не разобрать ее имя уже и на эвакуационном листе – стерлось на изломе. – Прим. автора).
Родня нам помогала, не бросала. В Кургане дедушкин брат жил, он старый был, его не отправили в армию, а оставили в колхозе работать. Еще был мамин двоюродный брат. Когда в нашей деревне открыли Ленинградский детдом, его поставили директором. Он маму устроил сюда портнихой (она хорошо шила), чтобы она и детям шила, и их этому научила. Вот так и жили.
А потом, когда война кончилась, всех, у кого ленинградская прописка, оставили Ленинград отстраивать. Отец два года был там. На третий год взял отпуск, он больной уже был. Мама лежала в больнице, я у деда была, а Марат – у дяди, в детдоме. Все разбросанные были. Отец пошел в военкомат и сказал, что хочет остаться, чтобы нас всех собрать. И вот двадцати дней не прошло, как его арестовали за то, что самовольно ушел со службы. Хотя у него еще отпуск не кончился. Мама выписалась из больницы, принесла все документы в военкомат, и тогда отца отпустили. Он 21 день просидел. Тогда времена такие были, люди были глупые. А сейчас, когда показывают Башкирию и особенно президента нашего, я бы его расцеловала! Лучше стало же!..
А как отец собрал нас, мы переехали в Салават. Мне и 17 лет не было, когда я устроилась на работу. Мама и папа болели, а я на почте работала сопровождающим, это посылки надо таскать, знаете, наверное. По 10-15 кг была каждая посылка. Десять минут стоит вагон, а посылок под тысячу штук, и за десять минут надо их выгрузить. Очень тяжелая работа. Не знаю, почему меня взяли, пожалели, наверное.
До 17 лет я там поработала, а потом в Салавате открылась швейная фабрика. Я пошла в отдел кадров, а там старичок сидит. Говорит: «Ты зачем пришла, доченька? Больно маленькая, молоденькая». Я говорю: «На работу», – и рассказала, что до этого работала сопровождающим. Нас трое девушек было: две большие и я, маленькая. Их он спросил, кем работали, они ответили, что почтальонами. И он их не взял, а меня взял. 40 лет я там проработала и оттуда вышла на пенсию!»
У семьи Шаймардановых родился еще один сын – Закуан. А когда в 1953 году умерла Магура Файзулиновна, глава семьи женился еще раз – в одиночку трудно было воспитывать троих детей. Впрочем, человеком, по словам Раузы Салаховны, мачеха оказалась очень хорошим.
Семейная жизнь сложилась и у самой «блокадницы»: уже 57 лет она живет душа в душу с мужем Фаритом Шайхинуровичем. У них родился сын – Радик. Правда, омрачила их жизнь гибель близнецов, умерших вскоре после преждевременных родов. И больше детей у супругов не было...
Зато судьба вознаградила заботливыми внуками и племянниками: они во всем помогают Раузе Салаховне и Фариту Шайхинуровичу. По настоянию младшего брата около 12 лет назад супруги переехали в Ишимбай, и теперь живут по соседству с ним. Тогда в Ишимбае было 13 участников блокады Ленинграда, сегодня осталась одна Рауза-апа...
– Отец ни разу больше не ездил в Ленинград, – вспоминает она. – И я не была. После войны маме предлагали вернуться в наш дом, не так давно и мне готовы были дать там квартиру. Но я отказалась. В возрасте мы уже были, да и хорошее жилье было и у нас, и у сына, и у внуков.
И все-таки побывать в Ленинграде, то есть теперь уже в Санкт-Петербурге, Раузе Салаховне еще доведется: в феврале этого года она вместе с республиканской делегацией отправится в северную столицу на торжественное мероприятие, посвященное 70-летию освобождения города от блокады. Отправится в знакомые места, которые покидала в спешке, с маленькими листочками в кармане – единственным сохранившимся материальным свидетельством о той жизни. Впрочем, то, что не сохранило время, сберегла в памяти она – а теперь, хочется верить, и каждый из нас.
Мария СНЫТКИНА, 2014 год
Фото: Айгуль Рахматуллина
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!