Всю ограниченность моего старшего двоюродного брата вышло узнать во время подачи документов в самарский Пединститут летом девяносто седьмого. Где есть улица Максима Горького он, живя в Самаре с девяносто пятого, не знал. Пришлось искать с помощью сердобольных бабулек и нескольких более нормальных студентов.
На кой черт мне потребовался Пединститут в девяностых? Так именно из-за любимого хобби, бывшего даже старше баскетбола. Хотелось рисовать, по юной дурости думалось о возможности дальше использовать всю жуткую тягу к черепам, драконам, мертвецам и голым женским телам на фоне всякой темно-пафосной хрени. Думаете, вышло бы, будь на самом деле желание? Бинго, мать его, именно так. Сегодняшняя молодежь, да и не только, с самой середины нулевых даже в деревнях, считает тату неотъемлимой частью гардероба, наравне с ниггерскими бейсболками и кедами.
- Так, вроде тут… - брат ворочал головой и потел.
Мы потели все вместе, он, я, Димка. Жара тогда стояла лютая, первая в так и тянущейся череде, год за годом, когда летом температура легко скачет до сорока в тени. Девяносто седьмой был первым, а шорты у нас не носил никто. Джинсы, темные майки с принтами, кроссовки. Красота, в общем.
Уехать учиться в Самару было мечтой. Такой, настоящей мечтой человека, желающего выбраться к чертовой матери из городка в пятьдесят тысяч, из каких-то условностей и пожить из любви к себе. Учеба казалась вполне себе нормальным вариантом все это осуществить. И не пойти в армию, само собой, отыскав там на свое горе все имеющиеся беды дедовщины российских вооруженных сил, от педальных лосей до дембельской сказки.
В общем, именно такое отношение, а вовсе не желание получить классическое художественное образование и привели к отсутствию такового в жизни. Но тогда, в тот люто жаркий июньский день девяносто седьмого, когда асфальт почти плавился, хотелось прятаться в тени и не выползать, все возможные неприятности взяли и отступили. И все это, как обычно, случилось из-за красивой женщины.
Самая важная летняя часть городов на Волге, как ни странно, сама река. И песок вдоль нее. Понятно, все зависит от администрации, но все главы, что горкома партии Куйбышева, что администрации Самары, к летним пляжам города в несколько километров длиной, относились с пониманием. Дороги вот делали дерьмовые, но песок на пляжи завозили всегда, даже, наверное, в дефолт девяносто восьмого.
Набережная уже прочно превращалась в то самое гнездо похабщины, безвкусицы и чада кутежа, что оставалось с городом следующие десять лет. Палатки, пиво, орущая несвязная музыка и пьяные личности, желающие самых простых человеческих удовольствий.
Не, мы нисколько не заинтересовали самарских гопников с Юнгородка или Металла, элегантно квасящих пиво со Дна прямо на набережной. Мы просто шли в сторону речвокзала, рассматривая номера зданий на той стороне, когда…
Когда она поднялась по ступенькам с пляжа и пошла куда-то вперед, через дорогу и в магазин. Мы тупо стояли провожая взглядом ее вовсе не тощие и загорелые в чернь булки, прикрытые крохотным треугольником и шнурками, на спину с бедрами и подпрыгивающие верхние полушария, где закрыты оказались только соски, по причине вдруг потянувшего ветра и мокрой ткани – вполне себе ощутимо торчащие и темные. Да, волосы у нее оказались совершенно не светло-золотистые, как у Пэм из «Спасателей Малибу», да и тип фигуры был куда ближе к бразильскому, но разве это помеха юношескому восторгу в семнадцать.
Мы проводили ее взглядами, ушедшую на ту сторону в одном крохотном купальнике, с тату на пояснице, вздохнули и пошли дальше, искать Пединститут. Оставаться и ждать, когда она пойдет обратно, глядя на нас через темные стекла очков – было сродни фашисткой пытке.