Великий русский классик, «набожный писатель» Федор Михайлович Достоевский в 1972 издал свой шестой роман под поистине инфернальным названием «Бесы». Несмотря на такое название, бес в романе всего один – Петр Верховенский, прототипом которого стал Сергей Нечаев, руководивший революционным кружком с террористическим уклоном. Явление «нечаевщины» потрясло общественность, а дело об убийстве студента Ивана Иванова стало резонансным. Революционеры, не верующие в Бога, да ещё к тому же сами возомнившие себя богами, отобравшие жизнь у своего товарища, не могли не привлечь писателя. К тому же, сам Достоевский прекрасно помнил о своем прошлом в тайном кружке и смертный приговор, так и не приведенный в исполнение. Это навсегда оставило отпечаток не только в биографии, но и отразилось на творчестве Достоевского.
В этой статье мы хотим заострить внимание на одном из ярчайших эпизодов романа, связанным с иконой Богоматери. Эта сцена рассказывается со слов хроникера, который записывал цепочку событий, запущенную появлением двух героев в некоем городе: вышеупомянутым Верховенским и Николаем Ставрогиным. В маленьком и доселе тихом городке стало неспокойно. Хроникер описывает одно утро, в которое по городу пронеслась дурная весть: было разбито стекло киота иконы, висевшей у входа в церковь Рождества Богородицы. Кто-то разломал решетку, вынул из венца и ризы несколько драгоценных камней и жемчужин. Позже он добавляет, что спустя 4 месяца стало известно, что ограбление совершил Федька Каторжный – беглый преступник. Однако и хроникера, и толпу возле церкви поразило не столько это событие, сколько то, «что кроме кражи совершено было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь». Это же действие люди приписывали, со слов хроникера, «жидку Лямшину», видимо, полагая, что на это способен только человек не православный. Так можно отделить друг от друга святотатство (обдирание драгоценностей с иконной ризы) и собственно богохульство (совмещение мыши и иконы).
Как узнает впоследствии читатель, совершил богохульство не иноверец Лямшин, а сам Петр Верховенский, который, по словам отца, в детстве молился пред сном и крестил подушку, чтобы не умереть во сне. Достоевский показывает, что, уйдя от веры, он не просто отказался от Бога, но обозлился на него, бросил ему вызов. Такая провокация в виде символического акта сопоставления иконы и мыши сродни современному акционизму в духе Pussy Riot. Одним словом, очень вульгарный и антирелигиозный жест, особенно для той эпохи. Очередное подтверждение этому мы находим в следующем эпизоде романа, где каторжный Федька, ссылаясь на легенду о купце, снявшем ризу с иконы, противопоставляет свое постыдное, едва ли не богобоязненное святотатство — бесстыдному кощунству Петра Верховенского: «А ты пустил мышь, значит, надругался над самым божиим перстом». Неужели даже у бывалого преступника подобная «дерзость» вызывает искреннее возмущение? Дело в шокирующем эффекте подобного глумления над святыней. Святотатство, а именно кража икон или обдирание ризы не так уж и редко встречающийся сюжет. Иконы брали в плен, увозили, с церквей снимали колокола, в истории есть даже эпизод с символической «казнью» колокола. Кощунство же пугает своей природой, свойственной иноверию. Православный человек, как правило, относится к иконе с почитанием, считал её святыней. Достоевский прекрасно понимал природу веры и неверия и решил отразить в этой сцене вопиющую степень отвержения Бога, запускающую череду грядущих катастроф для этого маленького городка.
Несмотря на это, остается не ясным, чем же мышь в киоте иконы оскорбляет её. Почему это кощунство? Возможно, в этом вопросе стоит обратиться к фольклору. В славянских мифах символическая нечистота мышей и крыс мотивирована их средой обитания (подземелье), способом добывания пищи (кража, порча целого). Мышиные хороводы воспринимаются актом восхвалением нечистой силы. Дьявольская природа грызунов отражена в этиологических легендах: мыши произошли от черта, лопнувшего от запаха ладана; или эпизод с тем, как дьявол в облике мыши прогрыз дыру в Ноевом ковчеге. Так же имеет место феномен крысиного короля, когда много мышей или крыс запутываются или срастаются хвостами, издавна наделяемый сверхъестественной природой. Архетипически образ мыши воспринимается как бесовской, «гадкое животное» и «ипостась дьявола», а, соответственно, — символические действия с грызунами, расцениваются носителями традиционной культуры как кощунство.