Ивана в деревне любили. Мужики за силу богатырскую и немногословность, бабы за кудри золотистые, фигуру крепкую, да лицо пригожее. Да только баб Иван чурался, в праздниках деревенских не участвовал, с мужиками местными дружбы не водил.
Появился Иван с год назад, по весне, как только снег сошел, сказал, что кузнец умелый, попросился остаться. Старейшины посовещались и дали добро: руки лишними не бывают, а кузнец вообще на вес золота. Обосновался кузнец в избушке на краю деревни, там когда-то ведьма жила, а куда делась, не помнил никто: то ли померла, то ли ушла куда. Места те имели дурную славу: местность болотистая, гнилая. Предлагали Ивану дом справный, в самом центре, но он уперся: либо там, либо нигде. Пришлось старейшинам сдаться.
Так поселился кузнец в доме Митричны, новый дом своими руками отстроил, в пристройке кузню смастерил. Там целыми днями и пропадал. Бабы одинокие вереницей потянулись: то сметанки принесут, то молока, то яиц. Иван брал, благодарил, но на баб не смотрел, все больше по сторонам. Бабы, конечно, осерчали: где это видано, чтобы молодой, да красивый один жил. Поговорили-поговорили, да свыклись.
Только Кривая злобствовала. Добрая половина деревни уж и забыла, как ее звать-то, Кривая она и есть Кривая. Когда-то красавица была, да вскочил на глазу ячмень. Сначала и внимания никто не обратил, да только ячмень все рос-рос, пока весь глаз не закрыл, бросились к Митричне, да, видать, поздно было. Перекосило Кривую от ячменя, да от злости на судьбу.
- Это она всю мою красоту выпила, - завывала Кривая, - страхолюдина старая. Я когда к ней пришла, она что-то пошептала, а потом на глазах моложе стала, а меня перекосило.
Никто Кривую, конечно, всерьез не воспринимал, чего только с горя ни привидится. Но Кривая хоть и кривая, а сердцу-то не прикажешь, прикипела она к Ивану. Волосами гнилую половину лица прикроет, да шмыг к нему. В деревне посмеивались: жалко дуреху.
Иван, конечно, к чарам Кривой остался равнодушен, девку не обижал, но и не привечал, а Кривая не простила. Придумала, что Иван-де не мужик, вот и живет бобылем.
Да только спустя пару месяцев кузнец девку привел: молодую, да красивую. Кривая замолчала, но зло затаила. Иван, недолго думая, отвел невесту к старейшинам, познакомил, в церкви обвенчались. Все по-людски. Жинку Ивана звали Оксана. Всем она в деревне сразу приглянулась: работящая, добрая, ласковая, всегда с улыбкой.
- Хорошую жинку Иван нашел, - шептались бабы, только Кривая злилась.
Жили Иван с Оксаной дружно, только детей у них не было.
- Говорила же я, не мужик он, - шипела Кривая, да только никто ее не слушал.
Летом приблудилась к Ивану с Оксаной зверушка: кошка, да не кошка, чудная, хвост трубой, шерсть черная дыбом торчит, огромными зелеными глазищами из-под крыльца сверкает.
- Ба, это что за чудо? – всплеснула руками Оксана.
- Галиматья какая-то, - пожал плечами Иван.
Так стала животина Галиматьей, хлопот особых не доставляла: днем спала под крыльцом, ночами где-то пропадала, охотилась, наверное. Ела, что давали, вот только не шла ни к кому, кроме Ивана. На Оксану шипела, а к кузнецу на руки заберется и так и ластится.
По осени стала Оксана хиреть: худела, бледнела, все больше лежала. Иван из города доктора привез, да только тот руками развел. По весне Оксана померла. Кузнец еще больше в себе замкнулся, а Галиматья в доме обосновалась.
Летом Осип прибежал в деревню с криками, лицо испуганное, глаза вытаращенные, волосы от пота мокрые.
- Пошел я, значит, по ягоды, да заснул, - начал Осип, когда вся деревня вокруг него собралась.
- Знаем мы твои ягоды, - засмеялись бабы, - небось, ни один пруд выпил.
- Да не пил я, вот вам крест, - Осип размашисто перекрестился.
- Осип, побойся бога, - крикнул кто-то из толпы.
- Что дальше было? – раздался чей-то нетерпеливый голос.
- А проснулся я от того, что вроде крадется кто-то, глаза открыл, темно, только луна полная светит. Жутко мне стало. Смотрю, Галиматья Ванькина к воде подошла и девой обернулась, да такой красоты, что я вовек не видывал: коса черная до пояса, глазищи зеленые. Обернулась она, и поплыла. В воде резвится, хохочет, на Митричну чем-то похожа, только молодую. Насилу ноги унес. Со страху чуть не помер.
- Да кто ж Митричну молодую-то видел? Она, сколько помню, старухой была.
- А я вам говорила, - закричала Кривая. – Она красоту у девок пьет, вот и помолодела.
- Тьфу на вас, а тебе, Осип пить меньше надо, - толпа стала рассасываться.
Только Осип с Кривой остались. С тех пор часто можно было увидеть Кривую с Осипом вместе. Зачастили они в те места, где Иван жил.
- Вот увидите, я всем докажу, - кричала Кривая. Все только пальцем у виска крутили: совсем девка сдурела. А потом онемела Кривая. Идет по улице и мычит. Сначала думали, дурачится, а потом свыклись: так даже лучше, тише стало.
А Осип пропал: всей деревней искали, да только по весне нашли, в болоте недалеко от дома кузнеца. Допился Осип, а ведь предупреждали мужика.
Иван так один и жил, ну, не считая, Галиматьи, конечно.
