Врата десятые,
из которых появляются Либерея Ивана Грозного, вооруженные до зубов тайные агенты, мощи невинноубиенного царевича Дмитрия Углицкого, дочь Самозванца, горячая итальянская кровь и свинья в юбочке.
Князь Афанасий Лобанов-Ростовский, боярин, судья Стрелецкого приказа, окольничий Степан Проестев, глава Земского приказа, командирам стрелецких полков, расквартированных в Москве, губным старостам и агентам приказали:
У всех домов, где разместились специальные гости Великих Государей, выставить удвоенные караулы. Начальники караулов отвечают головой за безопасность гостей. Усилить наружное наблюдение за этими домами и их окрестностями.
Колдунов и ведьм, зарегистрированных в Москве и замеченных ранее в черном волшебстве, арестовать и не выпускать до особого распоряжения.
Удвоить караулы на заставах, тщательно проверять всех прибывающих в Москву, руководствуясь требованиями, которые предусмотрены режимом «Слово и Дело Государево».
Григорий Званцев, московский дворянин, губной староста, Степану Проестеву, окольничему, главе Земского приказа доносит следующее:
Сегодня утром управляющий имением княгини Патрикеевой-Булгаковой заявил о смерти хозяйки.
Посланные в ее дом на Петровке стрельцы и губной следователь Никита Онуфриев-младший нашли княгиню в спальне. Ее зарезали, как собаку, потом выжгли глаза и вырезали язык.
Кожа у нее коричневого цвета, покрыта многочисленными язвами, нос и уши деформированы, пальцы на руках скручены, зубы красные и как будто вышли из десен.
Среди ее бумаг обнаружен договор с аптекарем Атанасиусом Пернатом, который обязался лечить княгиню свежей кровью методом введения в вену.
Атекарь допрошен.
Он подтвердил участие в лечении княгини, но ничего не знает о мотивах и участниках преступления. При этом господин Пернат заявил, что слыхал о связях княгини с нелегальными торговцами кровью, но утверждает, будто в последнее время она к их услугам не прибегала.
Во время обхода дома мы были вынуждены взломать опечатанную дверь, ведущую в подвал, где хранится великое множество книг с клеймом по-латыни Liberia и по-русски «Либерея».
Бумаги и книги арестованы.
Филарет, Великий Государь и Патриарх всея Руси, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу написал:
Со всем вниманием, на какое только способен, прочел тезисы твоего выступления перед нашими гостями,и вот что я думаю.
Наши гости — не инвесторы, которых надо заманивать преимуществами России, а такие же, как мы с тобой, полноправные ее хозяева, отвечающие за нее — со всеми ее язвами и сокровищами — перед Богом и историей.
Выступая перед ними, вряд ли следует говорить о России в прошлом или будущем. Мне кажется, важно полчеркнуть, что Россия не бывает вчерашней или завтрашней — она всегдашняя.
Тем самым ты повышаешь роль наших гостей как хозяев державы, сохраняющей неразрывную связь с образом Пятого Царства, а заодно углубляешь понимание традиции.
Хотел бы я сказать, что традиция — это передача огня, а не поклонение пеплу, но это неверно. Традиция — это и передача огня, и почитание пепла.
Теперь о крестном ходе в день праздника иконы Божией Матери Казанской.
Ты слышал доклад Матвея Звонарева, который никогда не преувеличивает и не преуменьшает опасности. Угроза покушения и государственного переворота реальна. Однако из этого не следует, что мы должны отменить шествие, в последний миг изменить его дату или выставить вместо себя актеров, которые сыграли бы наши роли, послужив приманкой для убийц. Мы не должны играть против шутов по их правилам.
Однако при этом мне кажется разумным и приемлемым предложение Звонарева о вооруженных агентах среди участников крестного хода.
Более того, я думаю, в этот раз мы можем поступиться обычаем и позволить нашим гостям, которые будут идти рядом с нами, не сдавать охране личное оружие. Пусть они расценивают это как знак доверия и считают испытанием преданности.
Нам же с тобой, сердечный друг и любимый сын, остается вручить души наши Господу и всецело положиться на Его волю.
Мисаил, дьякон собора Святого Архистратига Михаила в Кремле, Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету:
Выслушай хоть ты меня, Святейший, а то ведь епископы и священники наши считают меня умалишенным и гонят прочь, как собаку. На Святом Евангелии готов поклясться, что говорю правду, только правду.
Позавчера из раки, в которой покоятся нетленные мощи невинноубиенного царевича Дмитрия Углицкого, три невнятных человека похитили все, что там было. Я это видел своими глазами, будучи трезв и притаившись за дверью. А когда злодеи ушли, я заглянул в раку и обнаружил там вместо нетленных мощей дьяволово копыто.
Прикажи проверить, Великий Государь, а если это мне привиделось спьяну, как сказал поп Гавриил, пусть меня хоть распнут, хоть утопят.
Виссарион, личный секретарь Великого государя и Патриарха Московского и всея Руси Филарета, записал в рабочем дневнике:
Патриарху доложено о письме дьякона Архангельского собора Мисаила.
Проведенной проверкой установлена пропажа нетленных мощей невинноубиенного царевича Дмитрия Углицкого. Вместо мощей в раке находится козлиное копыто.
Дело под грифом «Слово и Дело Государево» поручено дьяку Патриаршего приказа Ефиму Злобину, главному следователю по преступлениям против крови и веры, и передано под личный контроль боярина Федора Шереметева, князя Афанасия Лобанова-Ростовского, боярина, судьи Стрелецкого приказа, и окольничего Степана Проестева, главы Земского приказа.
Князь Афанасий Лобанов-Ростовский, боярин, судья Стрелецкого приказа, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу докладывает:
Стрелецкий полк, сотня черных стрельцов и артиллерия заняли позиции на северных и восточных подступах к Москве, получив приказ без промедления открывать огонь на поражение, как только появятся мятежники.
Командиры подразделений поставлены в известность о том, что мятежники могут быть в дурацких колпаках, изображая шутов и скоморохов.
Флориан Твардовский, купец, отцу Иерониму написал:
Русские всегда готовы отстаивать свою веру и биться за нее до смерти, но при этом равнодушны к колдунам и ведьмам, и это, конечно, очень странно. Нет, они боятся их, часто ненавидят, нередко заискивают перед ними, но очень редко предают их смерти. А если и казнят, то обычно это акт самосуда, а не результат судебного процесса, проведенного и записанного по всем правилам.
Их епископы публично осуждают магию, колдовство, чернокнижие, астрологию, алхимию, но с еще большим гневом порицают суеверия простого народа, который в силу колдунов верит не меньше, чем в силу Божью.
Епископы утверждают, что чудеса возможны только по воле Господа, а все, что случается иногда помимо воли Божьей, есть происки бесов.
Если Malleus Maleficarum (Молот ведьм) в первых же строках утверждает, что колдовство существует, и это утверждение выражает позицию Святой Католической Церкви, то Русская церковь, по сути, отрицает этот факт, сомневаясь таким образом в безграничных возможностях человека и в его праве выбора между тьмой и светом. Впрочем, в этом можно увидеть и доверие к Богу, такое безграничное и безрассудное, что оно способно вызвать оторопь у любого современного человека...
Когда же простолюдины или люди благородного звания ищут защиты от колдунов и колдовства, они прибегают не к помощи Церкви, но к помощи светской власти. Она, а не Церковь, обладает в России безусловным авторитетом, и, более того, в глазах общества она священна. По всеобщему убеждению, русский царь есть воплощенный образ Бога на земле.
Однако и светская власть, как правило, относится к колдунам и ведьмам с поразительной снисходительностью, прибегая к репрессиям лишь в тех редчайших случаях, когда речь идет о господстве в стране и обществе. Если кто-то прибегнет к помощи колдовских чар, посягая на прерогативы власти, он тотчас почувствует на себе всю мощь государственной машины подавления.
Ведьмы в России фактически лишены того мрачного и страшного ореола, каким они окутаны в Европе. Более того, они являются субъектами права и в этом смысле приравнены к проституткам: за оскорбление ведьмы с обидчика в судебном порядке взимается штраф размером две деньги, точно такой же, как и за оскорбление публичной женщины. На эти деньги, впрочем, на московском рынке можно купить курицу или дюжину куриных яиц.
Матвей Звонарев, тайный агент, записал в своей Commentarii ultima hominis:
Как только я переступил порог своего дома, Олаф протянул мне на подносе почту и с многозначительной миной сообщил:
- У нас гости.
- Ну да, знаю, - сказал я, - дворянин Истомин-Дитя и его подруга Луня.
- Молодая госпожа Юта Бистром, - сказал Олаф, понизив голос.
Я ждал.
- У них что-то случилось, но она не говорит — что. Сейчас она у Янины.
- Устрой-ка наших гостей, - сказал я. - И через полчаса пригласи госпожу Бистром ко мне в кабинет. Олаф!
Домоправитель, уже взявшийся за ручку двери, остановился.
- Гуннар остался в Галиче, - сказал я. - Думаю, через неделю вернется.
Олаф кивнул и вышел с непроницаемым лицом.
Умывшись, я уединился в кабинете, чтобы разобрать почту.
Письмо от Птички Божией лежало сверху, но я не стал его открывать. Патриарх сказад мне, что ее убили, и это известие отозвалось болью в моем сердце. Не хотелось бередить рану.
А вот письмо от Конрада Бистрома я прочел внимательно. Старик был смертельно болен и потому спешил, но я бы не сказал, что его предложение руки дочери не было мне приятно.
Тем удивительнее было, что Юта сама пришла в дом мужчины, пусть и друга семьи. Одна, без отца. Одна, без объяснения причин.
В кабинет заглянул домоправитель.
- Госпожа Юта Бистром!
- Принеси вина, - приказал я Олафу, - и свечи!
Дождавшись, когда швед вышел, Юта села в кресло.
Она была спокойна и решительна, выдавали ее только пальцы, которыми она перебирала и комкала платок.
- Матвей Петрович, я пришла просить вас о помощи...
Я молча наклонил голову.
- Позавчера я вернулась с вечери и нашла отца в лаборатории... - Она запнулась. - Он убит...
Я помолчал, прежде чем спросить:
- Вы сообщили кому-нибудь? Объезжему голове? Решеточным приказчикам? Губному старосте? Соседям?
- Я была так потрясена, что сразу бросилась к вам. В чем была, в том и пришла...
На ней было смирное темное платье и длинная накидка с капюшоном.
- Значит, два дня Конрад лежит там...
- Я боюсь!
Олаф принес вино и подсвечник.
- Ты мне нужен, Олаф, - сказал я. - Сейчас.
- Да, господин.
- С оружием.
Олаф кивнул.
- Можете подождать меня здесь, - сказал я Юте, - или подняться к Янине...
- Я подожду здесь.
Через несколько минут, вооружившись кинжалами и пистолетами, мы вошли в дом Конрада Бистрома.
На воротах был изображен треугольник со скошенной вершиной, слуги разбежались, но дом не был разграблен.
Мы обошли помещения первого этажа, но ничего подозрительного не встретили.
- Поднимись наверх, - приказал я Олафу, - а я — в лабораторию.
Дверь в sancta sanctorum дома Бистрома была распахнута.
Лаборатория была разгромлена — столы перевернуты, колбы разбиты, металлические приборы искурочены, расплющены, словно по ним колотили кузнечным молотом. Всюду осколки стекла, какие-то обломки, обрывки бумаги, капли крови.
Я склонился над телом Конрада, лежавшим на полу посреди лаборатории, и увидел то, что ожидал увидеть: язык вырезан, глаза выжжены, в груди торчал нож, вогнанный до рукоятки.
Старика пожирала страшная болезнь, оставлявшая ему, может быть, месяцы, а то и недели жизни, но кто-то решил опередить Господа.
Приподняв тело, я увидел на полу монету — серебряную монету со знакомым профилем на аверсе и надписью на реверсе «Amor Puer» - Любимое дитя.
Монета не могла принадлежать Конраду по естественным причинам, но тогда кому адресована эта трогательная надпись? И как эта монета попала к Конраду?
Почувствовав за спиной движение, я выхватил пистолет и обернулся.
Это был Олаф.
- Иди к губному старосте и скажи, что убит Конрад Бистром, доктор. Можешь сказать, что его дочь сейчас в нашем доме. А я пока осмотрюсь тут...
Олаф вышел.
А я бегом бросился наверх.
Я надеялся найти подтверждение смутной догадки, возникшей только что, либо в кабинете доктора, либо — либо в комнате его дочери. И сделать это нужно было до появления губного старосты, приставов и следователя.
Кабинет Конрада был невелик, уютен, все в нем занимало назначенные места, что облегчало поиск.
Я не церемонился, взламывая один за другим ящики стола, пока не наткнулся на тетрадь небольшого формата с надписью на обложке Diarium.
В комнате Юты, просторной, с низким потолком и двумя маленькими окнами, выходившими в сад, я не нашел ничего интересного, кроме большой кожаной коробки с париками — мужские бороды, усы, накладные волосы, фальшивые косы...
Находка меня не удивила.
Ее дневник, на обложке которого было начертано Mea secreta, был заполнен какой-то абракадаброй. Глаз выхватил фразу «qaStaHvIS ram He'mIn'or lab». Похоже, она придумала собственный язык, чтобы никто не мог проникнуть в ее тайны.
Я сунул дневник за пазуху — люблю на досуге поломать голову, разгадывая шифры.
В ожидании представителей власти я устроился у камина в гостиной, зажег свечи и принялся читать дневник Конрада.
Он был дотошным человеком, любившим составлять описи имущества — столов, стульев, скатертей, книг...
В эти описи не входили деньги, которые учитывались в приходно-расходной книге.
Но одна ценность попала в список с сентиментальным названием Memoria de corde —Память сердца. Среди вещей покойной жены, перстней с душещипательными надписями и платочков с вышивкой значилась Magna argentum numisma amet filia – Большая серебряная медаль, принадлежащая дочери.
Этого было достаточно, чтобы моя догадка стала уверенностью.
Дождавшись губного старосты и приставов, я дал показания и отправился домой.
Юта, как и обещала, ждала меня в кабинете.
К вину она так и не притронулась, а вот мне оно было необходимо.
Осушив чашу до дна, я перевел дух и сел за стол.
Юта наблюдала за мной — ничто не выдавало ее волнения.
- Вашего отца убили негодяи, Юта, - сказал я. - Те же негодяи, которые уже убили множество людей, в том числе детей. Среди них и нелегальные торговцы кровью, с которыми вы имели дело... я нашел мужские парики — одни из них вы использовали, когда встречались с Якшаем в кабаке «Под пушкой»... я прав?
Лицо ее оставалось неподвижным.
- Те же негодяи, - продолжал я, не повышая голоса, - которые убили Конрада, задумали убийство государя и его отца — патриарха Филарета. Слово и дело Государево, Юта, вы знаете, что это такое?
Она молча смотрела на меня.
Я выложил на стол монету.
- Не знаю, показывал ли отец вам эту медаль и рассказывал ли вам о ней...
- Да, - сказала она тихим голосом. - Позавчера.
- Мы искали сына Самозванца, и никто даже не подумать не мог, что у него родилась дочь. Но теперь вы, наверное, знаете, что вы — дочь первого Самозванца, Юшки Отрепьева, и Ксении Годуновой?
Она кивнула.
- Что еще сказал вам отец?
Она молчала.
- Юта! Это слишком серьезно, Юта...
- Он сказал, что я — всему начало и всему конец... что я — сердце бунта, вдохновительница мятежа... - Юта вдруг задрожала. - Боже мой, Матвей Петрович, я ничего не понимаю! Это все так странно и так ужасно, но я ничего не понимаю! Отец сказал, что объяснит мне все позже... но когда я пришла, он был мертв...
И она разрыдалась.
- Невинное существо, порождающее смерть и разрушения, - пробормотал я, вспомнив слова Ангела. - Всему начало и конец...
- Что это значит, Матвей Петрович? Меня сожгут? Отрубят голову?
- Надеюсь, до этого не дойдет, - задумчиво проговорил я. - Если я правильно понимаю, вольно или невольно вы стали вдохновительницей мятежа...
- Этого не может быть!
- Вольно или невольно, - с нажимом повторил я.
Она всхлипнула.
- Может быть, это кровь...
- Кровь?
- Моя кровь... самыми удачными были опыты, в которых использовалась моя кровь...
- Значит, своей жизнеспособностью гомункулы обязаны вашей крови — крови мятежного Самозванца?
- Да, возможно... не знаю...
- Но если я правильно понял, у них нет сердца, а значит, и души. Это пустышки...
- Они как дети...
- Видите ли, Юта, склонность к мятежу ради мятежа, к переменам ради перемен — нелепость для зрелого ответственного человека, понятия, так сказать, культурные и мифологические, а для детей — морфологические и актуальные, и с этим ничего не поделаешь... детей от мятежа удерживает отцовская воля и общественное мнение — совесть, стыд, ответственность рождаются постепенно...
- Может быть, есть способна основе моей крови сделать что-то вроде противоядия?
Голос ее был робким и дрожащим.
- У нас нет времени на эксперименты, успех которых не гарантирован, - сказал я. - Что вы знаете о князе Жуть-Шутовском? Он называет себя глумархом и царем скоморохов... и моим братом... Вы встречались?
- Нет, никогда.
- Когда-то он называл себя Георгием.
- Так звали батюшкиного ученика... отец гордился им, говорил, что Георгий — очень умный, талантливый ученик, который многого добьется...
- Все хуже, чем я думал...
- Что же нам делать, Матвей Петрович?
- Нам? Ну да, нам... - Я вышел из-за стола и взял ее за руку. - Незадолго до смерти ваш отец написал мне письмо — вы что-нибудь знаете об этом?
Юта кивнула, покраснев.
- Юта Бистром, вы станете моей женой перед Богом и людьми?
Она встала, вся дрожа, и кивнула.
- При крещении меня назвали Ульяной, - прошептала она. - Иулианией.
- Иулиания Бистром, - сказал я, - ты станешь моей женой перед Богом и людьми?
- Да, - сказала она, закрывая глаза, - да, Матвей Звонарев, я стану твоей женой перед Богом и людьми...
Я привлек ее к себе и поцеловал.
Она вспыхнула и вдруг ответила на мой поцелуй.
Я чувствовал себя так же, как в юности, когда впервые увидел голые женские ноги, и у меня не было — и сейчас нет — слов, чтобы описать свое состояние.
Быть может, все дело в той sangue facilmente infiammabile — горячей итальянской крови, которая досталась мне от отца, и в той мятежной крови, которая досталась Юте от матери, первой и последней любви Самозванца — Ксении Годуновой, но той ночью темный зов стихии пересилил доводы разума и обычая, и мы стали мужем и женой перед Богом...
Князь Иван Воротынский Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу и Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету Никитичу написал:
К этому письму прилагается копия Утвержденной грамоты об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова, на которой стоят 238 подписей. Десять архиерейских печатей, подвешенные к ней, в целости и сохранности.
Примите, Великие Государи, эту грамоту в знак окончательного примирения Рюриковичей и Гедеминовичей с Романовыми и в знак поддержки Великого Государя и Царя всея Руси Михаила Федоровича — государя будущего.
Надеюсь, вы сочтете несущественными обстоятельства, при которых эта грамота попала к одному из нас, и не станете выяснять имя того, кто случайно, по недоразумению стал получателем и хранителем этого документа.
Такова общая и нерушимая позиция князей и бояр, сформированная в преддверии того совещания, на которое мы приглашены.
Алексей Перелешин, галицкий губной староста, боярину Федору Шереметеву и князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, боярину, судье Стрелецкого приказа, докладывает:
Божьей споспешествуемые помощью, мы одолели озерного змея, творившего безобразия в Галиче и окрестностях.
По прибытии к нам владыки Арсения (Элассонского), архиепископа Суздальского и Тарусского, на берегу озера собрались бояре, князья, дворяне, сыны боярские, крестьяне, духовенство и всякие люди, прозябающие в Галиче и окрестных селах и деревнях, стар и млад.
Владыка Арсений с клиром совершил великое богослужение, вознося молитвы Святому Архистратигу и Архангелу Михаилу, взывая о помощи против несытого зверя, таящегося в глубинах Галицкого озера. Весь народ пал на колени и в один голос просил Архангела о защите от разорения и смерти.
Вечером же, когда владыка Арсений уехал в Москву, мы посадили в известном месте на берегу озера приманку, которую придумал хитрый немец Гуннар Олафов.
Взяли белую свинью, надели на нее женские волосы и юбку и напоили допьяна. На берегу разложили костры, и вокруг них все галицкие ведьмы и бляди, кто в рубахе, а кто голышом, стали плясать, приплясывать и орать любимые срамные песни.
Когда же старшая ведьма по прозвищу Ворониха вошла в воду и принялась выть, подзывая нечисть, озерная вода взволновалась, и на берег вылез гад с крокодильей пастью. Привлеченный пьяной визжащей свиньей, он выбрался из воды целиком, и тут четыре пушки, спрятанные в кустах, ударили картечью, московские стрельцы открыли огонь из мушкетов, а хитрый храбрец немец Гуннар взобрался на хребет змея и проколол его копьем, угодив в сердце.
Змей издох, испустив великую вонь.
По такому случаю били в колокола, трубили в рога и палили из пушек, а свинью на радостях зажарили и съели, да и выпили бражки за здоровье Господа нашего Иисуса Христа и Великих Государей Московских и всея Руси.
Роман Гундарев, сотник черных стрельцов, из Галича князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, боярину, судье Стрелецкого приказа, доносит следующее:
По данным полевой разведки, войска самозванца скорым маршем движутся к Москве, обходя города и укрепленные монастыри. Ждать их следует, возможно, в широкой полосе между Сергиевым Посадом и Киржачским монастырем.
Сигизмунд III, милостью Божьей король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, наследный король Шведов, Готов и Венедов, Великому канцлеру Литовскому, воеводе Виленскому Льву Сапеге написал:
гриф «личное»
Моя дорогая супруга Констанция шлет вам сердечный привет и спрашивает о здоровье мальчика, находящегося на вашем попечении.
Русские послы и агенты все чаще и все настойчивее донимают меня, требуя выдачи этого юноши, в котором они видят угрозу московскому трону.
Что ж, русские давно ищут опасность там, где ее нет, и боятся тени Самозванца, упорно отказываясь признавать очевидное: эта тень — их собственная тень.
Иметь дело с ними все труднее.
Мне довелось близко познакомиться со многими русскими — с родовитыми князьями и боярами, митрополитами и простыми воинами. Среди них немало мудрых, достойных и доблестных мужей, но в целом русские производят тягостное впечатление.
Мы всегда были для них представителями цивилизации, более того, мы и были для них цивилизаторами. Мы всегда возмущались их свинцовым спокойствием, граничащим с равнодушием, их долготерпением, упрямством и склонностью к крайностям, которые так чужды людям, почитающим культуру обдуманного компромисса. Мы не называем их варварами лишь потому, что они являются нашими братьями во Христе, хотя и следуют за Ним по неверным дорогам.
Русские же пропитаны животной ненавистью к нам и пестуют в себе чувство превосходства над нами.
Они готовы жертвовать жизнью ради величия России, тогда как любой цивилизованный человек предпочтет этой мнимости чистое полотенце, горячую ванну и бокал доброго вина.
Они упиваются культом силы, воплощенной в их царях, которые одним словом сметают любые преграды.
Они превозносят великое Вдруг, пренебрегая естественным ростом страны и общества.
Мы понимаем государство как машину, отлаженную и действующую во славу Божию и на благо подданных, машину, которая занимает не так много в жизни частного лица, они же исповедуют ущербное архаическое представление о государстве как живом организме, в котором у каждого органа — свое назначение, и все работают только вместе, то есть подчинение частного общему у них не просто принято, а считается почти что священным.
Может быть, я и не доживу до этого, но мой сын или его сыновья увидят Россию, захлестнутую Потопом,который сами же русские своим неразумием и вызовут из бездны времен.
Боюсь, они вряд ли удивятся этому и примут Божью кару как должное и неизбежное. Ведь все русские, от царей до рабов, считают, что до второго пришествия Христа они отданы во власть дьявольских законов, а значит, бунт сердца лишен всякого смысла, любое наказание справедливо, а уклоняться от него — глупо.
Представление их о справедливости не может не удивлять любого нормального человека, которому глубоко чуждо их убеждение, будто справедливости на земле достичь невозможно.
Да и их вера во всеобщее Спасение всех и вся, даже муравьев, синиц и червей, отдает чем-то нечеловеческим, еретическим, и, может быть, они и сами это в глубине души понимают, но муравьями, синицами и червями жертвовать не желают, потому что без них нет спасения, потому что на этих муравьях, синицах и червях, как на трех китах или трех слонах, и стоит их страна и их вера, и если муравьям, синицам и червям будет отказано в спасении, они вернут свой билет в рай, приговаривая «И за синичку, птичью сестричку, наши святые Богу молятся»...
Если же спуститься на грешную землю, то их претензии на уважение и признание их интересов мне кажутся попросту наивными. Человек может и должен быть снисходительным и милосердным, но не король, не государство, для которого естественна радость в связи с бедами соседа, да еще такого соседа, как Россия.
Мы не можем приветствовать их имперские амбиции, занесенные в эту страну Самозванцем.
А как иначе расценивать приглашение в Москву иерусалимского патриарха Феофана III, который утвердил создание Московского Патриархата в составе Вселенской Православной Церкви и совершил интронизацию Филарета Романова?
Они вернулись к идеям Ивана Грозного, считавшего себя «царем и государем православных христиан всей вселенной от востока до запада и до океана».
Вдобавок этот Феофан — явно под влиянием и при поддержке Москвы — занялся восстановлением православия в наших землях, пошатнувшегося в результате Брестской унии, и нас это вовсе не радует, поскольку таким образом у русских появится новый повод к вмешательству в наши дела...
Разумеется, мы поддерживали и всегда будем поддерживать те силы в России, которые способствуют ее измнеению в лучшую сторону, то есть ее умалению. И в историческом плане ей это даже на пользу: меньше боли при будущем дележе этой непомерной туши.
Сергий Опалимов, дмитровский губной староста, князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, судье Стрелецкого приказа, доносит:
Князь Жуть-Шутовский со своими передовыми отрядами обошел Дмитров с востока и двинулся на Москву.
Сила его велика и ужасна, а Дмитров так разорен поляками и слаб, что мы можем только молить Господа о милости и спасении.
Князь Афанасий Лобанов-Ростовский, боярин, судья Стрелецкого приказа, всем командирам стрелецких полков, кавалерии, артиллерии и черных стрельцов приказал:
Малейшие проявления нерешительности в войсках должны немедленно пресекаться, трусов и паникеров вешать без суда, по совести.
Полковых священников поставить в первую линию.
Филарет, Великий Государь и Патриарх всея Руси, Михаилу, Великому Государю и Царю всея Руси, написал:
Сынок, милый, а кольчугу-то под платье надень...