Врата девятые,
из которых появляются бездомные скитальцы, вражеские крылатые снаряды, перверсивные озарения, гений компромисса, демон власти, Русское Древо и птичий коготь на правом мизинце.
Григорий Званцев, московский дворянин, губной староста, окольничему Степану Проестеву, главе Земского приказа, доносит следующее:
В сараях у церкви Косьмы и Дамиана в Шубине городовыми стрельцами по доносу были обнаружены 12 344 (двенадцать тысяч триста сорок четыре) дурацких колпака с бубенчиками, а также семь арбалетов с немецкими клеймами.
Владелец сараев — купец Лосось Обросимов — найден у себя дома убитым, у него вырезан язык и выжжены глаза.
Копия — Ефиму Злобину, дьяку Патриаршего приказа, главному следователю по преступлениям против крови и веры.
Князь Афанасий Лобанов-Ростовский, боярин, судья Стрелецкого приказа, полковнику Ивану Гойде, начальнику корпуса пограничной стражи на западной границе, написал:
В Москве обнаружен склад, где хранились 12 344 (двенадцать тысяч триста сорок четыре) дурацких колпака с бубенчиками, а также семь арбалетов с немецкими клеймами. Весь этот товар, несомненно, поступил в столицу контрабандой через западную границу.
Приказываю:
Предупредить полковника Гойду, начальника корпуса пограничной стражи на западной границе, о неполном служебном соответствии.
Провести расследование, виновных в пропуске контрабанды привлечь к ответственности за пренебрежение служебными обязанностями.
Принять исчерпывающие меры к перекрытию каналов контрабанды товаров, предусмотренных инструкцией «Рубеж» в части веры и нравов.
Князь Иван Хворостинин в «Листочках для Птички Божией» написал:
Бродячий образ жизни неоспоримо принадлежит к изначально продуманной серии жестов, которыми Иисус заявляет о себе. Он явно выходит за пределы необходимости, продиктованной обходом галилейских деревень. Зачем так радикально ставить под вопрос само понятие «дом»? Тем более что в притчах, например, образ строящегося дома благополучно возвращается, впадая в привычное море библейских образов надёжности, тяжести, укоренённости. В Писании скитальчество ничего хорошего не сулит, побуждая нас вспоминать о Каине и его наказании.
Мне, однако, хотелось бы вспомнить русское скитальчество: когда у Бога «не все дома», то он — со всеми, а не с домом.
Вся логика слов и жестов Иисуса неизменно подсказывает памяти типологию Нового Исхода, которая уже вовсю пропитывает и речь Крестителя, отождествляющего себя с тем одиноким голосом, что возвещает Новый Исход в книге Исайи. Исход же, понятное дело, предполагает Изгнание. Бродяжничество Иисуса, вероятно, принадлежит к более широкому ряду пророческих, говорящих поступков, живых истолкований. Он ведёт себя в Земле Израиля так, как если бы Он находился в Изгнании. И поведение это, конечно, не знаменует оставленность и отверженность Богом, а дает представление о том, каким образом отныне Бог присутствует. Или Царь, если воспользоваться языком притчи о Суде, которую Иисус рассказывает в 25-й главе от Матфея. Все образы встреченного Царя — голодного, жаждущего, странника (чужестранца), нагого - вызывают только одну реальность в истории Израиля — Изгнание. Помня, что эта притча рассказывается на Масличной горе, трудно не сблизить её с удивительной сценой у Иезекииля (11:23), где Шехина, покидая город, на мгновение застывает над той же горой. Останавливается чтобы ещё раз посмотреть на недостижимый «дом». Потому что Иерусалим — не Содом, его не надо покидать не оглядываясь. В известном смысле, его и невозможно покинуть: удаляясь, мы лишь расширяем его границы.
Как ты понимаешь, моя Птичка, я вновь о том же — о Дмитрии, бездомном скитальце, который вот вроде бы, наконец, и покинул дом навсегда, но нет, возвращается и возвращается, будто хочет сказать нам, нынешним, что-то важное...
А еще я думаю о каинитах, которые толковали предательство Иуды как выполнение задачи высшего служения, необходимого для искупления мира и предписанного самим Христом. Например, Карпократ полагал, что душа Иисуса освободилась от рабства материи, указав путь к свободе для всех — отрешение от мира, презрение к создавшим мир начальным, низшим духам. Как писал Соловьев, «по их учению, лучший способ презирать материальный мир — это совершать все возможные плотские грехи, сохраняя свободу духа или бесстрастие, не привязываясь ни к какому отдельному бытию или вещам и внешнюю законность заменяя внутреннею силою веры и любви... необходимо изведать на собственном опыте все возможности греха, чтобы отделаться ото всех и получить свободу».
Эта свобода его и убила...
И нас убьет, если мы не остановимся, не поймем, что свобода может быть только средством — средством для достижения цели на пути к идеалу.
Мысли путаются...
А самая страшная мысль, которая сейчас не дает мне покоя, заключается в том, что если между жестом Иисуса и жестом актера можно провести границу, то между человеком и Иисусом границы нет.
Я бы очень, очень хотел, чтобы она была, потому что без нее — жизни нет, той жизни, к которой я привык.
Но границы нет, и как с этим ужасом жить?
Боярин Федор Шереметев начальникам шотландской гвардии и стрелецких полков, расквартированных в Москве, приказал:
Стрельцам и шотландским гвардейцам вплоть до особого распоряжения нести круглосуточную дозорную службу на кремлевских башнях и колокольнях кремлевских храмов, а также на крышах царского дворца и Чудова монастыря. При обнаружении в небе вражеских крылатых снарядов бить в набат и гудеть в трубы страшно. Крылатые снаряды, приблизившиеся к Кремлю на дистанцию ружейного выстрела, уничтожать всенепременно и безжалостно.
С целью обнаружения крылатых снарядов на дальних подступах к Кремлю держать круглосуточные караулы, снабженные страшными трубами, на башнях и стенах крепостных сооружений Китай-города и Белого города.
Копия — князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, судье Стрелецкого приказа.
Девица Юта Бистром в своих Mea secreta написала:
Батюшка опять плох. Целыми днями мрачно молчит, забывая о работе.
Мне приходится самой у себя брать кровь, чтобы питать растущих гомункулов.
Вчера батюшка вернулся от княгини Патрикеевой-Булгаковой в особенно гадком настроении. Был раздражен, нетерпелив, нечаянно разбил сосуд с семенем, на мое замечание ответил грубостью.
Однако после ужина он помягчел.
- Создавая новую жизнь, я мечтал об андрогинах, - сказал он с грустью. - О людях, которые гармонично сочетают в себе черты мужские и женские. Такими когда-то и были первые люди. Но поскольку они были очень сильны и бросали вызов богам, Зевс рассек их на две половинки, как вареное яйцо рассекают волосом, и с той поры эти половинки ищут друг друга, прибегая к помощи Эроса, бога жестокого и капризного, несущего любовь, но не гармонию. Бунты, мятежи, войны, преступления — вот что приносит нам Эрос...
- Мы уповаем не на языческого бога, - осторожно заметила я, - но на чистую, всепроникающую и бессмертную силу Божьей любви...
Отец кивнул.
- До грехопадения люди были андрогинами... Адам был андрогином... Как говорит Бердяев, «не мужчина и не женщина есть образ и подобие Божье, а лишь андрогин, целостный человек. Дифференциация мужского и женского есть последствие космического грехопадения Адама. Образование Евы повергло старого Адама во власть родовой сексуальности, приковало его к природному «миру», к «миру сему». «Мир» поймал Адама и владеет им через пол, в точке сексуальности прикован Адам к природной необходимости. Власть Евы над Адамом стала властью над ним всей природы. Человек, привязанный к Еве рождающей, стал рабом природы, рабом женственности, отделенной, отдифференцированной от его андрогинического образа и подобия Божьего. Мужчина пытается восстановить свой андрогинический образ через сексуальное влечение к утерянной женской природе»...
- Перверсивные озарения Бердяева имеют мало общего с реальным Христом и вообще с христианством...
Но батюшка продолжал, словно не слыша моих возражений:
- Наука перестает служить магическому слову, то есть вере и магии, она все чаще низводит язык до речи, избегая влияния на сердце человека, изголодавшегося по образу. Как писал Бибихин, мир невидимый замещается видимым — такой обычный шаг, почти невозможно его не сделать. И вся древняя мудрость в том, чтобы его не делать. Слепота и все пороки соединяются в постройке того земного града, и он едва ли не большее зло именно когда чист, стерилен...
- Ты устал, разочарован, но это временный упадок сил...
- Нет, - перебил меня батюшка, - я не желаю новых жертв, не желаю жертвовать тобой... и своей бессмертной душой тоже...
Последние слова он произнес таким тихим голосом, что я едва их расслышала. Мне стало грустно, и я почла за лучшее оставить батюшку в покое.
Перед сном я выпила чашу успокаивающего, чтобы справиться с приступами сильного сердцебиения, которые в последнее время мучили меня по ночам, хотя я понимала, что, пока фаза черной луны не завершится, покоя мне не обрести.
Пер Эрикссон, аптекарь, Большому Брату сообщает следующее:
Удалось установить, что пропавшая Bumaga, из-за которой в Кремле поднялся такой переполох,– это Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова, датируемая 1613 годом.
Сама по себе пропажа важного государственного документа из архива Посольского приказа — скандал, но показательна чрезвычайно нервная реакция властей на этот факт, что может свидетельствовать о непрочности новой правящей династии.
Казалось бы, Россия стремительно выбирается из исторической ловушки, в которую загнала себя двадцать лет назад, но похоже, у властей до сих пор нет твердой уверенности в том, что возврат к старому невозможен. Не случайно же во многих боярских и княжеских домах заговорили об ожившей тени Самозванца.
Избрание Михаила Романова на московский трон было нелегким. Претендентами на русскую корону тогда считались и польский принц Владислав, и шведский принц Карл Филипп, и английский король Яков, и даже сын Марины Мнишек — Иван.
Но, разумеется, самую сильную конкуренцию Романовым составляли представители тех шестнадцати знатных родов, которые возводились в боярство из стольников, минуя статус окольничих. Это Голицыны, Мстиславские, Куракины, Воротынские, Шуйские, князь Дмитрий Черкасский, а также спасители России — князья Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский.
Род Мстиславских в нынешнем году пресекся со смертью бездетного князя Федора, некоторые другие семьи дискредитировали себя слишком тесным сотрудничеством с самозванцами и поляками, князь Черкасский — себе на уме, он всего-навсего безграмотный и энергичный служака, однако остаются князья Иван Воротынский и Трубецкой с Пожарским, сильные воины, уважаемые люди.
Многие помнят, как был потрясен князь Дмитрий Трубецкой, имеющий официальный титул Спаситель Отечества, когда его вывели из числа претендентов на трон; многие помнят, как скрипели зубами сторонники князя Дмитрия Пожарского, никогда ничем себя не замаравшего, когда против него объединились и выиграли бывшие коллаборационисты; многие помнят, с каким лицом брал самоотвод князь Иван Воротынский...
Патриарх Филарет любит повторять мысль Игнатия Лойолы: «Цель оправдывает средства, если цель — спасение души».
Для него спасение души и спасение России — одно и то же, и он, кажется, готов использовать для этого любые средства.
Интриги, давление, подкуп — все пошло в ход, чтобы обеспечить большинство голосов Михаилу Романову. Князя Федора Мстиславского с большим трудом вытащили из подмосковного имения (говорят, не обошлось без угроз), чтобы он пополнил список авторитетных аристократов, голосовавших за Романова. Да и подписи под Утвержденной грамотой собирали почти четыре года — аж до 1617-го.
За девять лет гений компромисса Михаил и демон власти Филарет немало сделали для оживления государства, казавшегося трупом. Но Михаил болен и до сих пор не женат, у него нет наследников, а Филарет слишком стар, чтобы Романовы моли считать свою власть утвердившейся окончательно. Вокруг великой старицы Марфы, в миру — Ксении Шестовой, жены Филарета, имеющей немалое влияние на сына-царя, клацают зубами властолюбивые и алчные Салтыковы.
Случись что — и шаткий союз врагов, объединившихся у трона, развалится, и верх возьмут старые обиды, новые счеты, жадность и эгоизм.
Возможно, сейчас — подходящее время для мятежа, хотя, должен признать, надежды на успех государственного переворота и смену политического курса кажутся мне недостаточно обоснованными: и аристократы, и дворянство, и купечество, и народ вряд ли позволят прийти к власти новому самозванцу, который наверняка обречет эту страну на новые мучения.
За последние 300 лет Россия пережила около трехсот войн и нашествий.
Лимит исчерпан.
Княгиня Софья Патрикеева-Булгакова Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету написала:
шифр «одноногий ангел»
гриф «Слово и Дело Государево»
Пишу вам, Ваше Святейшество, чтобы еще раз поблагодарить вас за милосердную снисходительность ко мне, многогрешной и больной, и сообщить чревычайно важные сведения о пропаже известного документа.Я не знаю имен похитителей, но имена тех, у кого копии документа сейчас находятся, мне известны.
Состояние здоровья не позволяет мне покидать дом, поэтому прошу приказать вашим слугам явиться ко мне, а я готова без промедления предоставить им всю информацию.
Князь Дмитрий Пожарский, новгородский воевода, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу написал:
Сегодня ко мне примчался из Мурома мой управляющий Никита Болотов, который сообщил следующее.
При разборке на дрова старой бани в моем пурецком поместье был обнаружен список Утвержденной грамоты об избрании на Московское государство Михаила Федоровича.
Это тот список, на котором стоят 235 подписей. Архиерейские печати в целости и сохранности.
Документ был завернут в холст, помещен в коробку и спрятан за каменной печью.
Никто не знает, как он туда попал.
Сейчас список у меня.
Прикажи, государь, твоим доверенным и сведущим людям из тех, кого я знаю лично, приехать за списком, чтобы прежде всего они установили, подлинник ли это, хранившийся в Посольском приказе, или подделка.
Если же будет на то твоя воля, привезу список сам без промедления.
Алексей Перелешин, галицкий губной староста, боярину Федору Шереметеву докладывает:
Сегодня князь Иван Куракин по пути из поместья в Галич подвергся нападению разбойников, которые убили многих его слуг. Сам же князь ускакал от них верхом и явился ко мне без сапог.
По его словам, разбойники были в шутовских колпаках с бубенчиками, а больше князь ничего рассказать не мог.
Флориан Твардовский, купец, Великому канцлеру Литовскому, воеводе Виленскому Льву Сапеге доносит следующее:
Царь Михаил и его отец собирают в Кремле совещание, на которое вызваны представители всех важных княжеских и боярских родов России. Точно известно, что среди них — князья Дмитрий Трубецкой, Дмитрий Черкасский, Иван Куракин, Дмитрий Пожарский, Иван Шуйский-Пуговка, Иван Воротынский (тот самый, в доме которого в апреле 1610 года братьями Шуйскими был отравлен Скопин-Шуйский, Освободитель и Надежда России), а также, возможно, кто-то из Голицыных. Другие приглашенные лица устанавливаются.
Тема совещания не разглашается, но можно предположить, что речь пойдет о назревающем мятеже, предвестия которого уже очевидны.
Матвей Звонарев, тайный агент, записал в своей Commentarii ultima hominis:
Очнувшись, я не сразу вспомнил, что произошло, и не мог сообразить, где я оказался.
Вокруг стоял черный лес, я лежал на спине, наполовину погруженный в муравейник, перед глазами проносились какие-то желтые лица, огоньки свечей, слышался скрип ступеней, тихое журчание, пахло горелым.
- Матвей, - позвал знакомый голос, - Матвей Петрович, батюшка, ты жив?
Я повернул голову — передо мной на четвереньках стоял Истомин-Дитя.
- Что случилось? - спросил я.
- Мы от них сбежали, - сказал Истомин-Дитя. - Улетели. Мы от них улетели...
Теперь я вспомнил все — заброшенный дом на холме, грубо намалеванный треугольник со скошенной вершиной, лабораторию в подвале, лупу с инициалами P. Z. на ободке, комнату, освещенную свечой, князя Жуть-Шутовского, глумарха, царя скоморохов...
Лет десять назад я встретил его у Птички Божией — тогда его звали Любимчиком, и он был любовником княгини, избалованным мальчишкой, которому Птичка прощала все — дерзость, капризность, лживость, склонность к юродству и даже привычку нюхать серу, которую он выковыривал из уха.
При встрече со мной он представился Георгием и назвался мои братом — сыном Петра Звонарева и Варвары Отрепьевой. Воспитывался он в монастыре, но время от времени живал у отца в поместье.
Семейные портреты, муранское зеркало, широкобедрая турчанка Айка, настенные часы с золоченой стрелкой, заключенные в латунный корпус, венецианские хрустальные карафины, очки с шелковыми заушниками, двузубые вилки с инкрустированными ручками, которые хранились в палисандровом ларчике, устланном внутри синим бархатом, лупа в роговой оправе, компас, серебряные талеры с изображениями святого Иаохима и богемского льва, камень магнит — перечисляя эти детали, Любимчик не спускал с меня взгляда, а потом вдруг вытянул шею, подмигнул и добавил: «И ключик, который ты спрятал под столешницей, когда уезжал за границу. Ключик от глобуса — помнишь?»
Этот ключик должен был окончательно убедить меня в том, что этот тип является моим братом, но не убедил.
Разум говорил, что передо мной действительно дитя любви моего отца и Варвары, но сердце отвергало выблядка.
Он не жил, а играл — вот это я остро чувствовал и ничего не мог с собой поделать.
Похоже, именно у Птички этот самозванец и научился обращению с гомункулами — в то время у княгини жили несколько этих существ, которых за большие деньги она купила у Конрада Бистрома. Что ж, в сущности, он и сам был таким же гомункулом.
- А я думал, ты шутишь...
Голос Истомина-Дитя вернул меня на землю.
- На моих глазах ты превратился в птицу, - продолжал гигант, - схватил меня за шиворот и взлетел... а что было потом, не помню...
- Никому об этом не рассказывай, Иван, - сказал я. - Рано мне гореть на костре.
- И каково это — быть зверем?
- Легче, чем человеком...
Выбравшись из муравейника, я кое-как доковылял до ближайшей сосны.
Глаза привыкали к темноте, и я начал догадываться, где мы находимся.
- Там должны быть ручьи... и дерево... пойдем-ка...
Истомин-Дитя послушно поплелся за мной.
Через несколько минут мы вышли на поляну.
Когда-то здесь стояло Великое Древо, и отец утверждал, что именно о нем говорил Панагиот Азимиту: «А посреди рая древо животное, еже есть божество, и приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех дерев и плоды тоже; исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом двенадцать источников».
Крона дерева, которое когда-то росло посреди поляны, возносилась к небесам, а ствол его был таким толстым, что не хватило бы и ста мужчин, чтобы они, взявшись за руки, могли его обхватить. У корней его действительно били двенадцать источников, а на ветвях гнездились тысячи птиц. Считалось, что корни дерева утопают во тьме ада, а в тени его кроны отдыхают в раю праведники.
Теперь же перед нам в лунном свете высился огромный пень, окруженный хилыми деревцами, да пробивался из земли тощий ручеек.
Вот и все,что осталось от Arbor Mundi, которое мой отец называл Русским Древом. Срублено, пущено на дрова людьми, которые прятались по лесам от хищных банд поляков и запорожцев.
- Далеко отсюда до дома твоего брата? - спросил Истомин-Дитя.
- Далеко. Но к утру дойдем.
Мы ревизовали свои припасы — две сабли, два кинжала, два пистолета, пороха и пуль на четыре выстрела — и двинулись в путь.
К утру мы действительно добрались до дома брата, преодолев лесной бурелом, заброшенные поля и страх перед безлики врагами, которые, казалось, следили за нами из-за каждого куста.
Истомин-Дитя предложил первым делом отправиться в баню, но я остановил его:
- Частое мытье вредно: вода размягчает тело и внедряется в поры кожи, занося туда различные яды, которых так много в природе.
Впрочем, обильный завтрак вознаградил его за все мытарства, которые нам пришлось пережить.
Когда мы остались один на один с Ангелом, я рассказал ему о том, с чем мы столкнулись в заброшенном поместье Отрепьевых, а после некоторых колебаний — о том, кем в действительности был князь Жуть-Шутовский.
- Но ты, кажется, не удивлен, - сказал я. - Похоже, ты с самого начала знал, с кем мы встретимся в доме на холме...
Увидев лупу в роговой оправе, которую я выложил на стол, Ангел вздохнул.
Я не герой, Маттео, - сказал брат, отводя взгляд. - Слишком много сил я потратил, чтобы сохранить дом и семью, так много, что, кажется, потерял душу...
- Откуда у него столько сил?
- Он оказался умнее своих учителей и поставил производство нечисти на поток...
- Что он задумал, этот шут?
- Точно не знаю... вроде бы он затевает поход на Москву... рассказывал мне что-то о шествии шутов... во всяком случае, он не раз говорил, что до конца октября дело будет сделано...
- Дело?
- Наверное, это глупо звучит, но он намеревается покончить с царской семьей... это должно случиться во время крестного хода к Сретенскому монастырю... в день празднования иконы Божией Матери Казанской, когда царь и патриарх возглавят шествие из Кремля вдоль стен Белого города к Сретенскому монастырю...
- Осталось меньше недели! - вскричал я.
Брат опустил голову.
- Так... - Я попытался взять себя в руки. - Нужны кони. Наши остались там, на холме...
- У меня нет, - сказал брат, - увели...
- Отсюда пешком до Галича дня два?
- Не дойдете...
- Ангел, посмотри мне в глаза! Брат, должен быть выход! Речь идет о царе! О царе, брат! О большой смуте и большой крови! Мы не можем этого допустить!
- Поздно...
- Ангел, помнишь, как говорил отец? Мы пришли в этот мир не затем, чтоб погибнуть без остатка, но чтобы найти путь, который приведет к спасению хотя бы той ничтожной крохи жизни, жизни, может быть, греховной, грязной и никчемной, но живой, не умершей. Ангел, ты должен помочь мне хотя бы сообщить в Москву о том, что готовит эта мразь. Прибегни к магии, черт возьми! Богом тебя заклинаю, Ангел! Продай душу дьяволу, но помоги!
Наконец он поднял глаза и улыбнулся.
- Есть один способ... но я не уверен...
- К черту неуверенность! Что делать?
За павильоном под навесом с давних времен хранился воздушный шар, который изготовил отец. Однако он так и не отважился пустить его в дело, боясь обвинений в преступном колдовстве. Много лет шар ждал своего часа, укрытый тряпьем и соломой. Обшивка его кое-где прохудилась, корзина по углам подгнила, но выбора у нас не было — и мы взялись за дело.
Анимула Бландула была не только красивой, но и властной хозяйкой. Она собрала всех женщин, какие были в поместье, и они, вооружившись толстыми иглами, взялись за починку оболочки.
Тем временем мы развели огромный костер и установили над ним что-то вроде воронки на высоких ножках. На дуло воронки надели рукав, сшитый из нескольких слоев ткани, пропитанной маслом, а другой конец рукава ввели в нижнее отверстие шара, который постепенно стал оживать, пугая женщин.
Замечая струйки дыма, выбивавшиеся из прорех, Анимула тотчас отправляла туда работниц с иглами, чтобы они заштопали дырки.
Ангел несколько раз заговаривал об опасностях, подстерегающих неопытного летчика, который намеревается управлять ветхим воздушным судном, не прошедшим испытаний, о коварстве воздушной стихии, переменах погоды и неблагоприятном расположении звезд и светил, оказавшихся под влиянием злобного Марса, но я горел нетерпением и пропускал его слова мимо ушей — надо было убедиться, что веревки крепки, а углы корзины просмолены на совесть.
К полудню поднялся сильный ветер.
Мы погрузилив корзину провизию, порох, свинец, теплую одежду, помолились Николе Угоднику, всех плавающих покровителю, и попрощались с хозяевами.
- Чем выше, тем сильнее ветер, а значит, и скорость вашего полета, - торопливо говорил Ангел, - но и холоднее — воздух в шаре скорее остынет, и вы опуститесь на землю. Держитесь выше церковных колоколен, чтобы вас не достали пули, а для посадки выбирайте место подальше от жилья, не то люди с перепугу вас побьют...
- Прощай, Ангел, - сказал я, обнимая брата. - И прости.
- Прости, - сказал Ангел, - и прощай.
Истомин-Дитя втащил в корзину обомлевшую от страха Луню.
Ангел перерубил канаты, удерживавшие шар, и мы взмыли высоко над землей.
Через несколько минут шар пролетел над поместьем Отрепьевых, не подававшем никаких признаков жизни, и помчался на юг, поднимаясь выше и выше.
Последнее, что мы увидели, прежде чем облака заслонили землю, - потоки повозок и людей, спешившие лесными дорогами в том же направлении, что и мы.
По расчетам брата, мы должны были опередить войска глумарха, если не помешает ветер.
А ветер мешал. Он то сносил нас далеко к востоку, угрожая забросить в Сибирь, то относил на запад, к Дмитрову и Волоколамску. Мы надели на себя шубы и дохи, подаренные братом, но холод все равно не щадил нас, пробирая до костей. Фляжка аквавиты, которую я берег на случай болезни, вскоре опустела.
Рядом с нами проносились тучи и огромные птицы, а Луне казалось, что это демоны явились по ее душу.
Поначалу мы летели очень высоко, но по мере приближения к Москве воздух в шаре остывал, и над крышами Китай-города мы мчались, едва не задевая печные трубы. А на подлете к кремлевским башням нас встретил ружейный огонь — такой плотный, что живому человеку через него можно было проскочить только чудом.
Свистя и шипя пробоинами, шар опустился на Ивановской площади, корзина завалилась на бок, и на нас обрушилась оболочка.
Когда же мы выбрались из-под тряпья — грязные, пьяноватые, ошалевшие, закутанные в шубы, похожие, наверное, на бесов, в лица нам уставились десятки ружейных стволов.
Впереди, широко расставив могучие ноги, стоял громадный шотландец Ангус Маккензи по прозвищу Крепкий Щит, который держал меня на прицеле.
Огромная толпа, окружившая место приземления шара, кричала, и в этих криках звучали только страх и угрозы.
Но тут Истомин-Дитя вдруг вскочил, раскинул широко руки и дивным своим басом запел на всю Ивановскую:
- Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!..
Люди растерянно подхватили.
Ангус Крепкий Щит Маккензи опустил ружье и хмуро кивнул мне.
- Ну здравствуй, Матвей Петрович, - сказал он, подавая руку. - Эй! Что у тебя в руке?
В руке у меня не было ничего — я оцарапал шотландца птичьим когтем, навсегда оставшимся на моем правом мизинце.