К истории царствования императора Николая I Письмо обер-гофмаршала Кириллы Нарышкина - князю А. Н. Голицыну
24-го апреля 1826 года, №2700
Во исполнение высочайшего повеления, тело покойной камер-фрейлины их императорских величеств, графини Протасовой (Анна Степановна), предано земле на счет его величества. Для погребения сего издержано из суммы придворной конторы десять тысяча пятьсот сорока семь рублей сорок копеек.
В числе сей суммы заключаются заплаченные в Александро-Невскую Лавру восемь тысяч рублей, по поданному вперед еще, от ризничего иеромонаха Рафаила, счету.
Сообщая сиe вашему сиятельству, для доклада его величеству, я покорнейше прошу вас испросить высочайшее повеление о возврате придворной конторе из кабинета вышеозначенные 10547 рублей 40 коп., и о последующем меня уведомить.
С совершенным почтением и преданностью честь имею быть и проч.
Письмо князя А. Н. Голицына - обер-прокурору Св. Синода, князю Д. С. Мещерскому
31-го мая 1826 года, №223
Государь император (Николай Павлович), усмотрев из представленного гофмаршалом Нарышкиным отчета в употребленных на погребение тела покойной камер-фрейлины их императорских величеств, графини Протасовой, издержках, что в Александро-Невскую Лавру заплачено восемь тысяч рублей, но поданному вперед еще от ризничего иеромонаха Рафаила счету, высочайше отозваться соизволил, что сумму таковую находит чрезмерною и превосходящею всякую возможность к уплате, наипаче же для людей не весьма богатого состояния.
При том же его величество видит в толь огромном на монастырь сборе, на исправление необходимых духовных треб, вовсе не соответствующий лицам священного и монашеского сана поступок, предосудительный для христианства вообще, ибо из сего выходит как бы некоторый торг.
По уважению таковых причин, его императорское величество высочайше указать соизволил, чтобы впредь за места для погребения в Александро-Невской Лавре принимаемо было в уплату, если в самой церкви, то не более тысячи рублей, а вне оной, на кладбище, не более двухсот рублей.
О таковой высокомонаршей воле, к должному оной от кого следует исполнению, сообщая чрез cie вам, милостивый государь мой, с совершенным почтением в преданностью честь имею быть я проч.
Записка неизвестного, поданная Дибичу (Иван Иванович)
6-го января 1827 года
"Московские Ведомости" печатаются при университете по особенному положению и по особенной инструкции. Редактор оных есть известный князь Шаликов (Петр Иванович), который, с давнего времени, служит предметом насмешек для всех, занимающихся литературой.
В 50 лет он молодится, пишет любовные стихи, влюбляется и принимает эпиграммы за похвалы. Место редактора получил он по протекции Ив. Ив. Дмитриева, которому он служит пластроном (мишенью для шуток) под веселый час.
Этот князь Шаликов не имеет никаких сведений для издания политической газеты и даже лишён природной сметливости, необходимой для познания местностей, приличий и обстоятельств, в которых находится. Напечатание мнения Стэнгопа (?) о заведении повсеместных республик - весьма предосудительно, особенно после наказания людей, мечтавших о республике.
Скажут: Не у нас одних думали о республике, когда в целой Европе и даже целом свете об этом помышляют. Такой ужасный промах в газете может только извиниться глупостью и неспособностью князя Шаликова, которому, впрочем, кто-нибудь внушил напечатать эту нелепость.
Удивительнее всего, что этого Шаликова прочат в цензоры в Москву. Ему это место обещано, и едва ли он не получил или, по крайней мере вскоре получит.
, под председательством известного и доверенного человека.
Злое семя таится в Москве, и невидимое действие и внушение некоторых злонамеренных людей может быть уничтожено только противодействием и умными чиновниками.
Человека, подобного Шаликову, легко обмануть и сделать орудием зла так, что он и сам того знать не будет. К тому же, этот Шаликов чрезвычайно самолюбив и раздражителен, и так, воспламеняя его страсти, можно управлять им как угодно. Любопытно было бы знать, кто выбрал эту статью для напечатания?
На запрос, сделанный Д. Н. Блудову, последний отвечал А. Н. Потапову, что ни представления, ни предположения о назначении князя Шаликова цензором в Москву никакого не было.
Письмо А. Ф. Воейкова к книгопродавцу Ширяеву (Александр Сергеевич), для доставления Н. А. Полевому
3-го января 1827 года
Ни на кого не жалуюсь, ни кого не обвиняю, но скажу вам, что мое семейство очень грустно встретило Новый год.
Комитет, учреждённый в 18-й день августа 1814 года, для пособия раненым, входил в минувшем декабре с всеподданнейшим докладом к его императорскому величеству и испрашивал высочайшего соизволения на принятие издания "Русского Инвалида" в свое распоряжение.
Государь император решил cie дело так: Воейкову оставить изволил "Инвалид" еще на год, на прежнем основании; чрез год комитету принять "Военные ведомости" в свое распоряжение.
Кто тонет, тот за соломинку хватается; итак, мудрено ли, что я зацепился за журнал? Не бог, а Греч и Булгарин горшки у нас обжигают! попытаемся, попробуем, - удавиться всегда будет время.
Прилагаю у сего объявление о моем "Славянине"; покорнейше прошу вас, как человека благородного, беспристрастного и милосердного, замолвить за него пару добрых слов в "Московском Телеграфе". Если я не имею права на ваше сострадание, то жена моя, родная племянница Карамзина и Жуковского, то ребятишки мои, - родные внуки великого нашего историографа и славного песнопевца, имеют право полное на ваше пособие.
Внуки великого Корнеля нашли приют у Вольтера; если б я осмелился, то прибавил бы к этому, что переводчик "Садов" (де Лиля) и "Георгик" (Вергилия) не должен скитаться по миру; им можно отвести квартиру в "доме сумасшедших".
Записка неизвестного о М. П. Погодине без месяца и числа 1827 г.
Погодин (Михаил, издатель "Московского Вестника") имеет довольно ума и начитанности, сколько можно иметь в 22 или 23 года. С виду чрезвычайно скрытен и молчалив и, как говорят, "расстёгивается" только в коротком кругу. Начальство не может его аттестовать дурно.
Погодин только по имени издатель "Московского Вестника", на что в доказательство имеются собственноручные его письма. Он человек чрезвычайно искательный и, переводя сочинения Круга (?) и восхваляя его, попал в корреспонденты Академии Наук и теперь (1827) покровительством Уварова (Сергей Семенович) надеется получить желаемое позволение на помещение политики в своем журнале.
Записка графа Дибича - А. X. Бенкендорфу
2 января 1828 г., №12
Начальник Главного штаба его императорского величества, свидетельствуя совершенное почтение его превосходительству Александру Христофоровичу, по высочайшему повелению, покорнейше просит уведомить его, для доклада государю императору, кто такой, прибывший сюда 27-го прошедшего декабря в отпуск из Москвы, тамошнего университета магистр Погодин, и зачем он сюда приехал?
То же министра народного просвещения Ливена К. А.
10 декабря 1828 г.
Министр народного просвещения, свидетельствуя его превосходительству Александру Христофоровичу совершенное почтение, покорнейше просит о сообщении, ежели имеются какие-нибудь сведения, об адъюнкте Московского университета Погодине, о том самом, который издает журнал в Москве, под названием "Московский Вестник".
Всеподданнейшая записка Д. Н. Блудова, 31 марта 1828 г.
Министр народного просвещения (Ливен К. К.) при докладе от сего числа представляет вашему императорскому величеству просьбу коллежского советника Греча (Николай Иванович) об определении его членом главного правления училищ.
Он не изъявляет никакого мнения о том, до какой степени г-н Греч может иметь право на сию милость. Я, со своей стороны, также не дозволяю себе судить о сем, но считаю долгом, хотя в некотором отношении и тягостным, обратить внимание вашего величества на одно место прилагаемого при сем в копии секретного письма действительного тайного советника Новосильцева (Николай Петрович) к генералу-от-артиллерии графу Аракчееву от 28 декабря 1824 года.
Сие письмо по высочайшей воле вашей сообщено мне в прошедшем году начальником Главного штаба вашего императорского величества. Я равномерно считаю долгом присовокупить, что мне ни почему не известно основательны ли подозрения, изъявляемые действительным тайным советником Новосельцевым в его секретном отношении к графу Аракчееву.
Г-н Греч мне мало знаком, но, кажется, он имеет ум, сведения и мог бы, как и министр народного просвещения полагает, быть с пользой употреблен в комитет, коему поручено рассмотрение и приготовление классных книг и других учебных пособий.
Письмо Дениса Давыдова - генерал-лейтенанту Волкову (Александр Александрович)
5 ноября 1830 г. С. Мышецкое, в 8 верстах от Черной грязи
Я пишу не окружному начальнику и генералу жандармского корпуса, а пишу к старинному моему приятелю Александру Александровичу Волкову, в полной надежде, что он разрешит мое сомнение, или избавит меня от другого подобного случая, или скажет, отчего такая со мной могла случиться неприятность.
Вот дело о чем:
Я живу с семейством моим в подмосковной спокойно, уединенно и надзираю за 20-м участком от вторжения заразы (эпидемия холеры в 1830 и 1831 годах).
Вдруг на днях приезжает ко мне г. Де-Санглен (Яков Иванович), человек известный России со стороны более чем невыгодной и с которым не только что я был знаком, но который по случаю трех или четырех мимоходных моих встреч с ним в течение всей моей жизни, мог приметить явное мое презрение в его отвратительной особе.
По имени мною заслуженному, по поведению моему, не имея никакой причины опасаться подобного рода людей, к тому же полагая Де-Санглена присланным ко мне на мой счет, я и не в праве был отказать ему приемом, и потому я его угостил, дал ночлег и проводил его как русский хозяин дома.
В течение вечера и на другой день поутру, он явно рассказывал нам о четырех тысячах рублей жалованья, получаемых им от правительства, о частых требованиях его вами для совещаний и для изложения вам его мыслей и проч.; переменял со мною ежеминутно разговоры, переходя от одного политического предмета к другому, - словом, играл роль подстрекателя и платим был мною одним безмолвным примечанием изгибов его вкрадчивости и гостеприимством.
Наконец, я узнал, что на обратном пути, завозя домой в село Чашниково, случившегося тогда у меня помощника моего в надзоре за 20-м участком г. поручика Спичинского, он несколько раз ему повторял, что приезд его ко мне дорого стоит (деньгами). Что он был у меня не для удовольствия меня видеть и пользоваться моею беседой, что я стал очень скромен .... и сверх того не переставал расспрашивать Спичинского о всех мелочах, до образа моих мыслей касающихся.
Я по cie время не могу принудить себя думать, чтобы этот человек (если имя человека можно дать ему) был прислан ко мне свыше и именно потому, что он искал всеми способами выказывать себя за нарочно ко мне и на мой счет присланного; с другой стороны, как же было бы ему самим собою осмелиться приехать ко мне - ко мне, всегда поражавшему его взором презрения и сухим безмолвием?
Решите мое сомнение, любезнейший Александр Александрович; если Де-Санглен точно на мой счет был прислан, то мне остается только взглянуть на седой ус мой, в стольких тысячах боях окуренный порохом, уронить на него слезу и молчать.
Но если этот господин сам собою приезжал тревожить покой честного и семейного человека, то прошу вас и покорнейше прошу вас почтить меня официальным, полу-официальным или партикулярным письмом такого рода, чтобы, в случае вторичного его ко мне приезда, я мог дать ему вашим письмом такой отпор, от которого бы он никогда уже не смел присутствием своим заражать воздух, коим дышит заслуженный и прямой жизни человек.
Письмо генерал-лейтенанта Волкова - М. Я. фон Фоку
9 ноября 1830 г., Москва
Генерал-майор Давыдов от 5-го ноября пишет ко мне, что известный г. Де-Санглен, не быв с ним коротко знаком, приезжал недавно к нему в усадьбу и рассказывал, между прочим, о 4000 руб. жалованья, получаемого им от правительства, о частном будто бы мною требовании его для совещаний и сообщения его мыслей; причем давал о себе тон, что он прислан выведать образ мыслей генерала Давыдова.
Дорогой ж на обратном пути сказывал знакомому его г. Спичинскому, что приезд сей был не даром и стоит ему дорого. А потому г. Давыдов, обижаясь поступком Де-Санглена, просил меня уведомить его, действительно ли он приезжал к нему по воле правительства, или сам по себе.
Не имев никакой надобности в сведениях г. Де-Санглена и не делав ему никогда никаких поручений, я вынужден был уведомить о сем г. Давыдова. Между тем не излишним считаю известить ваше превосходительство о столь странном поступке г. Де-Санглена и, прилагая с письма ко мне г. Давыдова копию, предоставляю доброму ко мне расположению вашему довести об оном до сведения Александра Христофоровича (Бенкендорфа), если только вы сочтете это за нужное.
Письмо А. X. Бенкендорфа - князю Д. В. Голицыну
18 ноября 1830 г. №4422
Представляя при сем вашему сиятельству копию письма, полученного г. генерал-лейтенантом Волковым от г. генерал-майора Давыдова, касательно прибытия к нему г. Де-Санглена с каким-то поручением от правительства, считаю долгом покорнейше просить вас одолжить меня уведомлением, для всеподданнейшего доклада государю императору, имел ли г. Де-Санглен какое-либо от вас к г. Давыдову поручение?
Г. Де-Санглен столь известен, что я никак не могу предполагать, чтобы он мог быть употреблён вашим сиятельством. Итак, если он оскорбил г. Давыдова лишь по своей воле, то не угодно ли будет вам приказать, чтобы впредь он не смел тревожить московских жителей таковыми посещениями, - весьма противными общеполезным распоряжениям правительства.
Письмо кн. Д. Голицына - А. X. Бенкендорфу
24 ноября 1830 г., Москва №106
На почтеннейшее отношение вашего высокопревосходительства от 18-го сего ноября, поспешаю вам ответствовать, что от меня решительно никому подобных сообщенному мне вами поручений не делается, особенно не мог я дать такового поручения г. Де-Санглену, которого и в лицо совсем не знаю и о котором знал, только давно, что он был в какой-то должности при покойном графе Барклай-Де-Толли.
Но напротив, когда я был извещен от г. генерал-лейтенанта Волкова, сам был в недоумении, - не имел ли он от кого другого какого-нибудь поручения. Впрочем репутация сего Де-Санглена верно не так хороша, чтобы он мог быть употреблен с пользой и с доверенностью.
Для удержания же Де-Санглена на будущее время от подобных поступков, так как г. генерал-майор Давыдов обратился к г. генерал-лейтенанту Волкову, не угодно ли будет вашему высокопревосходительству поручить сему последнему, дабы он, призвав к себе Де-Санглена, сделал ему строгий выговор и внушил, чтобы он подобного себе отнюдь не дозволял под неминуемой за противное тому ответственностью.
Письмо генерал-лейтенанта А. А. Волкова - А. X. Бенкендорфу
25-го ноября 1830 г., Москва №294
Ваше высокопревосходительство предписанием от 18-го ноября за №4443, извещает меня на счет сомнительного поступка г. Де-Санглена с генерал-майором Давыдовым, что правительство не имело никакой причины употреблять столь неприятных мер в отношены к г. генералу Давыдову, известному лишь по своими заслугам, и чтобы я, если полагаю отзыв ваш могущими доставить г. Давыдову некоторое удовлетворение, оный ему сообщил.
Вследствие сего донести честь имею, что г. Давыдов, отнесясь ко мне о поступке с ними г. Де-Санглена никакой сатисфакции не только не требовал, но напротив, не хотел сделать ему неприятности, убедительно просил меня вторичным письмом, чтоб я оставил оный в тайне и не доводил до сведения моего начальства.
Но не позволив себе оставить это вовсе в неизвестности, писал я к Максиму Яковлевичу фон Фоку в таком только убеждении, чтобы он, если найдет обстоятельство cie заслуживающим внимания вашего высокопревосходительства, довел оное до вашего сведения. Генералу же Давыдову это неизвестно; а потому и не полагаю я после сего уместным сообщать ему отзыв вашего высокопревосходительства.
Собственноручное письмо Ф. В. Булгарина - А. X. Бенкендорфу
23-го декабря 1830 г.
Неоднократные знаки благорасположения и милостей вашего высокопревосходительства рождают во мне утешительную надежду, что высокопокорнейшая моя просьба будет услышана вами.
Представляя при сем программу вновь написанного мною и уже печатаемого романа под заглавием: "Петр Иванович Выжигин", всенижайше прошу ваше высокопревосходительство об исходатайствовании мне у всемилостивейшего государя императора высочайшего соизволения украсить список подписавшихся на сию книгу священным именем его императорского величества.
Таковая высокомонаршая милость была бы во всякое время и для каждого писателя неоцененной; но ныне будет для меня новым живительным благотворением великого монарха.
Ныне, когда многие из соотечественников моих, по справедливости лишились милостей своего государя (по причине вспыхнувшего восстания в Польше) да позволено мне будет показать свету, что все счастье жизни своей полагаю в благосклонном взоре всеавгусгейшего монарха, и что великий государь не считает меня недостойным своего взора.
Упавшие духом верные поляки воскреснут, когда увидят, что их соотечественникам открыты пути трудами и тихой жизнью к монаршим милостям. Достоин ли я сей великой милости, предоставляю решить вашему высокопревосходительству.
С глубочайшим высокопочитанием и совершенной преданностью честь имею пребыть вашего высокопревосходительства милостивого государя всепокорнейшим слугою,
Фаддей Булгарин.
На письме рукою Бенкендорфа написано карандашом: Объявлено высочайшее соизволение (за поднесение этого романа императору, Булгарин получил брильянтовый перстень).
Письмо А. X. Бенкендорфа - Ф. В. Булгарину
10-го июня 1831 г., №3045
Николай Иванович Греч сообщил мне присланную вами для напечатания в "Северной Пчеле" превосходную статью "Перечень письма из Варшавы", которую я прочел с большим восхищением и имел счастье представить государю императору.
Его величество, прочтя сию статью также с особенным удовольствием, изъявить изволил желание узнать от вас, милостивый государь, предварительно до напечатания сей статьи в "Северной Пчеле", откуда вы почерпнули "анекдот о пустой карете" (?), о коем государь император ничего не слышал, и до какой степени сей анекдот основан на истине.
Между тем поручил я поместить сию вашу статью в иностранных заграничных газетах. Поелику все политические статьи, помещённые в "Северной Пчеле" почитаются публикой исходящими от правительства, то некоторая осторожность в сем отношении не может быть признана вами неуместной.
В ожидании приятного вашего ответа, имею честь быть и проч.
Письмо А. И. Тургенева - А. Н. Голицыну (рукой князя А. Н. Голицына на письме написано: Доведено до сведения государя императора 16-го января 1832 года. Его величество дозволил г-ну Тургеневу ко мне сообщать новые установления по части просвещения и благотворительных заведений с тем, чтобы я уже препровождал оных к министрам на рассмотрение, до кого касаться будет. О чем своеручно бы и уведомил г. Тургенева)
23-го декабря 1831 г., Москва
Прослужив более 14 лет под начальством вашего сиятельства и не зная ныне, к кому я должен обратиться в затруднительном моем положении, - прибегаю к вам. Обстоятельства, коих я не мог предвидеть, удержали меня в Москве более, нежели я полагал пробыть здесь. Вследствие моего неприятного положения, я едва не лишился всего моего имения; но я не жаловался и не жалуюсь.
Между тем положение мое становится несносным. Я решился, не кончив дел моих, ехать отсюда опять в чужие края, для устройства находящегося там моего капитала. Отпуск мой бессрочный; генерал-адъютант Бенкендорф, при отъезде своем из Москвы, объявил мне, что ничто не мешает мне ехать, куда мне угодно; но я не знаю, обязан ли я просить о продолжении отпуска или могу с паспортом здешнего военного генерал-губернатора, отправиться, на прежнем основании за границу, не утруждая снова никого о сем просьбою.
Могила одного из братьев моих в Париже, откуда я выехал, по получении приказания русским не оставаться во Франции, оставив вещи и бумага моя у банкира моего. Если запрещение русским жить во Франции еще существует, то я свято буду теперь, как и прежде, сообразоваться с оным; но осмеливаюсь представить вашему сиятельству, что как устройство дел моих, так и спокойствие духа за последнюю судьбу оставшегося мне брата, требуют моего присутствия в Париже, в позволение на cie принял бы я как благодеяние.
Но повторяю, нога моя не ступит на французскую землю, если не получу на cie высочайшего разрешенья.
Как бы ни решилась участь моя, - везде сохраню верную преданность государю и уставам его, верную, святую любовь к отечеству, - все еще не теряя надежды, что невинность, совершенная невинность моя, - успокоит, наконец, мою душу, терзаемую шестилетними, неизвестными страданиями за себя и за других.
Проведя с вами 14 лет под одной кровлей и не скрывая поступков моих ни по службе, ни в частной жизни, я, конечно, мог быть замечен и вами и другими в неосновательности суждений или в ошибках, слабому человеческому уму свойственных; но я служил более 25 лет деятельно и честно, был не раз жертвой клеветы, но окончательно награжден покойным государем императором, - награжден, когда уже был за границей.
Приведите, милостивый государь, на память мою жизнь под вашим начальством и дайте мне свидетельство по сердцу вашему и по правде, которую видит Бог. Мне необходимо успокоение от прежних тревог и от здешних новых огорчений всякого рода.
По силам моим, я старался не терять времени в чужих краях: осматривал, замечал, собирал, описывал многое, общеполезное. Когда страшная для России година наступила, и холера в ней начала свирепствовать, - я не оставался в праздности.
По совещании с медиками в Париже и Лондоне я выслал их мнение и все, что только мог найти в публичных и частных библиотеках г. министру внутренних дел в Казань, Москву и, наконец, в Петербург.
Я бы не упоминал о сем, если бы, к несчастью, не видел себя в необходимости обращать внимание других на прошедшую жизнь мою, для спокойствия настоящей. Я даже и теперь всею душою готов не быть бесполезным и вне России службе государя и почту себя счастливым, если меня удостоят употребить там на дело, смотря по способностям моим.
С совершенным почитанием и таковой же преданностью честь имею быть и проч.
Письмо А. И. Тургенева князю А. Н. Голицыну
6-го февраля, 1832 года, Москва
Я имел честь получить письмо вашего сиятельства от 31-го января, в коем вам угодно было сообщить мне высочайшее соизволение на отъезд мой за границу и согласие его императорского величества на доставление мною сведений по министерствам просвещения и внутренних дел и по благотворительной части.
Приемля с глубочайшей признательностью позволение посвятить таковой деятельности труды мои, я буду строго сообразоваться с предписанием вашего сиятельства, в письме вашем изъяснённым. Главной мыслью всей моей заграничной жизни будет заслужить доверенность правительства, а вместе с сим оправдать и ваше предстательство у государя императора.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть и проч.
Письмо Н. А. Полевого - Ф. В. Булгарину
2-го апреля 1838 года
Вы спрашивали меня, любезнейший Фаддей Венедиктович, говорил ли я кому-нибудь и когда-нибудь, как пересказывал кто-то О. И. Сенковскому, будто вы с Н. И. Гречем наняли меня ругать его.
Отвечаю: никогда и никому я этого не говорил, и кто станет утверждать противное - тот солжет. Верно, слова мои не так переданы О. И.
Я говорил и говорю, не скрывая ни перед кем, что по собственному убеждению почитаю О. И. Сенковского вредным для русской литературы человеком и, дорожа честью русской литературы, постараюсь остановить пагубное его влияние, которое оказывается в следующем:
1. Он ввел у нас отвратительную литературную симонию (кощунство) и сделал из литературы "куплю".
2. Он портит русский язык своими нововведениями, вовсе не умея писать по-русски.
3. Он ввел в моду грубую насмешку в критике и обратил ее без пощады на все, даже на самые святые для человека предметы, развращая при том нравы "скарроновскими повестями" и ругательными статьями.
4. Он вводит в науки грубый эмпиризм и скептицизм, отвергает философию и всякое достоинство ума человеческого.
5. Он берет на себя всезнание, ошибается, отпирается, утверждает небылицы и все это прикрывает гордым самоуверением.
6. Он до того забылся, что считает себя в праве указывать всем другим, ученым и литераторам, берется за все и, не имея ни достаточных познаний, ни времени, ни способов, заменяет все это дерзостью, самохвальством и тем портит наше юное поколение, приводя в замешательство даже умных и почтенных людей.
И все это я постараюсь ему доказать. Время предупредить литературу русскую от О. И. Сенковского, спасти ее и всячески уничтожить его, как литератора, ибо как человека, я его не знаю и знать не хочу.
Может быть он почтенный семьянин, усердный сын отечества, добрый друг, благотворитель ближних - это до меня не касается, я говорю о Сенковском-литераторе.
Если он во всем вышеупомянутом искренно покается и переменит свои поступки, я готов с ним помириться и мои преследования прекращу.
Письмо это можете показывать кому угодно, и самому О. И. Сенковскому, ибо я уверен в истине слов моих, дорожу честью русской литературы и, переступив на пятый десяток жизни, после двадцатилетних занятий литературных, смею не бояться пера его, а против языка его и нелитературных орудий противополагаю чистую совесть и правоту дела, и некоторую самостоятельность в литературе, которой не отвергает и сам О. И., сознаваясь в этом бессильной яростью, когда противу всех других он противопоставляет хладнокровное презрение.
С истинным почтением и проч.
#librapress