В сцене в типографии круг внимания режиссёра расширился до истории страны. В следующей сцене его взгляд захватывает уже и мировую историю. Отныне весь фильм будут сопоставляться эти два пласта – существование отдельного человека и неотрывная от него история страны и мира, частное и вселенское. Они будут проникать друг в друга и в итоге окажутся неразделимы.
...В гостях у героя – семья или, скорее, две семьи эмигрантов из Испании. Судя по контексту, он работает с ними. И в коротком эпизоде разворачивается драма.
Но чтобы понять эту драму, нужно небольшое историческое отступление.
«Испанские дети»
Кто перед нами? Это не просто эмигранты. Эти немолодые уже люди – так называемые «испанские дети».
Во время Гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.) СССР был активным союзником испанского правительства (республиканцев-антифашистов) против «правых», стремившихся при поддержке Германии и Италии к захвату власти.
СССР поставлял республиканскому правительству оружие, гуманитарную помощь, офицерский состав для обучения кадров. В Испанию шли эшелоны с добровольцами.
А оттуда в СССР шли другие эшелоны – с беженцами. В первую очередь, детьми. Их спасали от ужасов Гражданской войны и от бомбежек Мадрида
националистами.
Словосочетание «испанские дети» на протяжении всей советской истории не требовало расшифровки, даже когда те уже перестали быть детьми. Их судьбу освещали журналисты, прозаики, поэты... В 1937 году Агния Барто ездила в Испанию на второй Международный конгресс писателей в защиту культуры. Конгресс проходил буквально под бомбами. Под впечатлением от поездки она позже создала известный цикл стихов об Испании:
В Ленинград из Барселоны
Потянулись эшелоны —
Это дети покидают
Темный город осажденный...
...Роберто, детский голос твой
Суровым стал за этот год.
Ты просишь взять тебя с собой,
Когда отряд на фронт пойдет.
...Лолита, десять лет тебе,
Но ты привыкла ко всему –
К ночной тревоге и стрельбе,
К пустому дому своему...
(Надо сказать, что с Барто в той поездке были и другие писатели – Фадеев, Вишневский, Алексей Николаевич Толстой... Над ними сейчас стало модно чистоплюйски подсмеиваться, называя «прихвостнями режима». Однако всем бы «прихвостням», как и их оппонентам, такую смелость: поехать в эпицентр боевых действий, высиживать заседания между воздушными тревогами, встречаться с пострадавшими, оказывать им по возможности помощь... Но я отвлеклась, извините).
...Про испанских детей много писал Лев Кассиль. В его журналистских очерках есть душераздирающая зарисовка про разбомбленный франкистами эшелон, на крыше которого была крупная надпись на нескольких языках: «ДЕТИ». Он вспоминал, как мучительно резанули сердце пустые столики на вокзале, приготовленные к встрече маленьких беженцев: на них сиротливо лежали сладости, цветы и маленькие игрушки.
А тех ребят, которые смогли спастись и добраться до места назначения, ждали специально оборудованные детские дома – их было более пятнадцати: в Подмосковье, Ленинградской области, Иванове, Киеве, Одессе... Многих детей брали в приемные семьи. Позже, в 1950-х годах была проведена массовая кампания по репатриации «испанских детей», но очень многие остались на новой родине. Здесь они выросли, здесь завели семьи, родили своих детей... Рубен Ибаррури, сын коммунистки Долорес Ибаррури погиб на фронте в 1942 году, сражаясь в рядах Красной армии. Мать хоккеиста Валерия Харламова, Кармен Ориве-Абад, была вывезена из Испании в 12 лет и всю жизнь прожила в Советском Союзе.
Судьбе таких осевших в СССР испанцев и посвящен эпизод фильма Тарковского.
Ссора на экране
Спор между героем и его бывшей женой (о жене – в следующей статье) переходит в бурную сцену в соседней комнате.
Немолодой испанец (его играет цирковой артист Эрнесто дель Боске) темпераментно рассказывает о знакомстве с молодым матадором Паломо Линаресом – в те годы был расцвет его славы. Судя по всему, рассказчик ездил на родину, навещая оставшихся родных: он упоминает встречу с отцом.
Подвижный, вертлявый, он в лицах изображает матадора, толпу и чуть ли не быка.
Рассказ его почти никому, кроме Натальи, неинтересен, повторяется, видимо, не в первый раз, а кого-то и вовсе раздражает. Жена или сестра говорящего сидит с напряженным усталым лицом.
Недаром Алексей произносит фразу, которой нет в сценарии:
— Слушай, Наталья, отвлеки его как-нибудь. Он опять начал рассказывать об Испании. Все заведутся, кончится все это скандалом.
И действительно, напряжение копится. И разряжается нелепой вспышкой. Дочь гостя, который рассказывал об Испании, начинает пританцовывать фламенко под испанскую мелодию – и получает от отца внезапную затрещину: «Ты издеваешься?! Сколько лет тебя учили, ничего не получалось – оказывается, ты умеешь!». За этой бессмысленной выходкой – боль человека, оторванного от своей страны. Он явно пытался приохотить детей к национальной культуре, но без особого успеха, поэтому так внезапно проснувшиеся в дочери «корни» воспринимает как издевку над многолетними усилиями.
Одна из гостий по имени Луиса вскоре скажет фразу, выросшую из каких-то глубинных тягостных раздумий:
– Я? Я не могу [вернуться в Испанию]. У меня муж русский, и дети тоже русские.
И уйдет в слезах – или в гневе. Говорливый спутник растравил ее раны. Впрочем, и в его глазах – бесконечная тоска.
А та самая усталая женщина останется сидеть с остановившимся взглядом. И, словно картины, предстающие перед ее мысленным взором, пронесутся кадры испанской хроники 37-39 годов: люди, услышавшие сигнал воздушной тревоги; перепуганные девушки с букетом, со всех ног несущиеся в бомбоубежище; дети с неожиданно взрослыми глазами, прижимающие к себе кукол и чемоданчики, тянущие за руку младших сестер и братьев; родители, многие из которых расстаются с детьми навсегда... Горькая разлука с родиной, желание и невозможность вернуться.
Интересно, что в сценарии эта сцена была немного иной: испанцы сидели в уличном кафе, мирно обсуждая недавнюю поездку в Испанию и встречу с соседями и роднёй:
- Хулио, это же ее племянник! Она совсем слепая стала, не может жить одна. Бог мой, она узнала меня! Понимаете, она узнала меня. По голосу. А как можно узнать по голосу, я уезжал - мне было двенадцать лет.
- Знаете, равиоли, это оказывается вроде наших пельменей...
Жещина (там её звали Лючия) плакала, уходила, один из говорящих (по-видимому, тот, кто в финальном варианте будет рассказывать про матадора) догонял ее: он убеждал её, что они должны вернуться на родину, потому что в детстве дали клятву; она безнадежно отвечала, что не может уехать, и торопилась купить некоему «Алонсо» зимнюю шапку.
В итоге Тарковский, как мне кажется, обострил сцену, перенеся её из уличного кафе в интерьер квартиры, где испанцы выглядят чужеродно. И вся яркость, теплота их южной внешности кажется тусклой и неуместной в этих серых стенах, в сером свете пасмурного северного дня. Здесь нагляднее проявляется тот контраст, что был заложен в словах про Алонсо и зимнюю шапку. Кроме того, между героями нет единения и попытки договориться, нет даже диалога: они разобщены и несчастны.
Эпилог
Тема тоски по родине и неотрывности человека от неё – одна из сквозных в творчестве Тарковского. В «Зеркале» он исследует то, что сейчас называют «национальной идентичностью» – корни, национальное самосознание, присвоение человеком его истории и культуры как части себя. Через девять лет выйдет его пронзительная «Ностальгия» – и как знать, не ностальгия ли погубит, пожрёт режиссёра потом в эмиграции?
©Ольга Гурфова
--
P.S. Друзья! Правила дзена немного изменились, поэтому я попрошу вас поддержать статью лайками и комментариями, теперь это важно. Спасибо вам всем!
--
Оглавление цикла:
--
<<Следующий пост | Предыдущий пост>>