Дети, внуки, правнуки репрессированных часто годами восстанавливают биографии своих родственников, собирая информацию по крупицам. Некоторые обращаются за помощью в Центр документации Музея истории ГУЛАГа. Его сотрудники нередко становятся свидетелями невероятных случаев восстановления семейной памяти.
19 таких историй они собрали в книге «С моих слов записано верно». Одна из них — история экскурсовода Музея Виталия Колтыгина о его прадеде Валерии Григорьеве. Публикуем ее фрагмент.
Мой прадед Валерий Владимирович Григорьев родился в 1904 году в небольшом сибирском городе Енисейске недалеко от Красноярска. В то время это был центр золотодобычи, «сибирский Клондайк». <…> В мае 1920 года прадед ушел добровольцем в Красную армию. Служил курьером в агитационном, а затем в справочном отделе. Демобилизовался в феврале 1921 года и занялся политпросветработой в Красноярском городском районном комитете комсомола. Затем уехал в Москву, где поступил на Голицынские сельскохозяйственные курсы, слившиеся в 1922 году с Петровской сельскохозяйственной академией.
Прадед учился на экономическом факультете и работал в Рабоче-крестьянской инспекции сначала как практикант, а после окончания академии в 1925 году — как полноценный сотрудник. Он курировал табачную промышленность, объездил полстраны и в 1928 году встретил мою прабабушку, которая работала в тресте «Табаксырье». Через два года прадеда командировали на ответственную работу в Сухуми, в Абхазию, и они уехали туда уже вдвоем. В 1931-м в семье родилась дочка Ирина — моя бабушка.
Прадед строил карьеру и всерьез занимался писательством. Регулярно публиковал рассказы, статьи, в том числе и по сельскому хозяйству. В 1932-м он стал ответственным редактором газеты «Советская Абхазия» и членом молодого Союза абхазских писателей. В 1933 году прадеда назначили первым заместителем Наркомзема Абхазии, а с 1934 по 1936 год он был секретарем Абхазского ЦИК. Прабабушка тоже работала по партийной линии, заведовала агитмассовым отделом Абхазского обкома партии. Они были частью местной элиты и вроде бы даже жили в доме правительства. Но все рухнуло в одночасье — в апреле 1936 года прадеда сняли с работы и объявили строгий выговор с предупреждением «за партийную невыдержанность».
Из показаний на допросе В.В. Григорьева 4 августа 1937 года:
Работая ответственным редактором газеты «Советская Абхазия», я совершенно не уделял внимания рабселькоровскому движению, не придавая ему политической сущности. Допускал проникновение в ряды Союза писателей чуждых лиц, репрессированных и т.д. <…>, пропускал в печать явный брак литературных произведений, как лично своих, так и стихов Данилевской, Жвания и др., защищал на бюро Обкома при проверке партдокументов троцкиста С.Я. Чанба. <...>
В мае 1936 года семья вернулась в Москву и поселилась в поселке Красная Горка в двухэтажном деревянном бараке с окнами, выходившими на Волоколамское шоссе. Сейчас этого дома уже нет. Прабабушка устроилась инструктором в Свердловский райком ВКП(б), а прадед довольно долго не мог найти работу. Через полгода безуспешных попыток он написал письмо своему бывшему сокурснику по академии Александру Васильевичу Ковалеву, начальнику Московского областного земельного управления (МОЗУ).
Не получив ответа через месяц, в конце ноября 1936 года прадед направился в Управление сам. Ковалева на месте не застал, но имел разговор с его заместителем Н.Л. Фельдманом. Как следует из протокола допроса, тот взял Валерия Владимировича на работу начальником планово-финансового сектора Льноуправления, «проявив интерес к его сложному политическому прошлому и антипартийным делам». Впоследствии именно Фельдман якобы вовлек прадеда в «контрреволюционную троцкистско-вредительскую организацию», действовавшую в Московском областном земельном управлении.
Из протокола допроса В.В. Григорьева 4 августа 1937 года:
Фельдман <…> подробно расспрашивал о моих настроениях в связи с длительной безработицей и потом сказал мне, что он мне сочувствует, что в подобном положении находятся сейчас многие и что виновен в этом режим, установленный в стране Сталиным. «Недовольство этим режимом, — сказал он, — растет и захватывает все большие слои на- селения и партии». У меня было другое представление о положении в стране, и я выразил Фельдману свое недоумение. Он на это заметил, что я оторвался за те месяцы, что не работал, и не знаю, что неурожайный 1936 год произвел значительные изменения в настроении крестьян, а режим, установленный Сталиным после убийства С.М. Кирова, поднял недовольство в значительных партийных слоях. Фельдман сказал, что крестьянство сейчас близко к вооруженному восстанию и что Сталин держится еще только потому, что ему удалось разгромить крупные троцкистские штабы, и нужно время, чтобы восстановить организационные единицы противосталинских сил и сейчас уже формируются эти силы, даже в МОЗУ имеется троцкистская вредительская организация и что при приеме меня на работу он рассчитывал, что я приму в этом участие. Имея в виду создавшееся у меня положение в партии, он не видит препятствий к тому, чтобы мне вступить в организацию. Сообщив все это, Фельдман потребовал у меня ответа. Будучи остро восстановлен против партии и советской власти, в результате взысканий и безработицы я дал свое согласие на вхождение в организацию и на выполнение в своей работе директив ее руководителей.
Прадед проработал в Льноуправлении МОЗУ недолго. 25 июля 1937 года к нему домой пришли с обыском. Как сказано в протоколе, конфисковали переписку и книги, «подлежащие изъятию», а на следующий день прадеда арестовали. Его обвиняли в составлении «вредительских» финансовых планов и запутывании расчетов с колхозниками, чтобы спровоцировать их недовольство властью и подвести к восстанию. Сначала он отрицал свою вину, но затем, ссылаясь на якобы предъявленные ему неопровержимые доказательства, вину признал. <…>
Согласно обвинительному заключению, прадед был уличен показаниями Н.Л. Фельдмана. Сам Фельдман на допросе заявил, что был участником троцкистской организации по принуждению, никого не вербовал и принял на работу «троцкиста Григорьева» по указанию Ковалева. <…>
11 декабря 1937 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила прадеда к высшей мере наказания, и в тот же день его расстреляли.
В феврале 1956 года в рамках пересмотра обвинительного приговора был допрошен следователь Михаил Леонтьевич Губочкин, который вел дело прадеда. Он утверждал, что не помнит, был ли он следователем по делу Григорьева, не знает, какие материалы послужили основанием для его ареста, затрудняется ответить, почему при проведении следствия были допущены процессуальные нарушения. Он также показал, что в Московском управлении НКВД применялись незаконные методы следствия по отношению к арестованным за контрреволюционные преступления — их избивали, но лично к Григорьеву незаконных методов следствия он не применял, а в отношении других работников, причастных к его аресту и делу, сказать ничего не может.
14 апреля 1956 года Военная коллегия Верховного суда установила, что следственные органы не располагали материалами, изобличающими прадеда в контрреволюционной деятельности, а показания обвиняемого являлись надуманными и не могли быть приняты как доказательства. Был отмечен и ряд грубых нарушений закона, допущенных следствием. На основании вновь открывшихся обстоятельств приговор был отменен и прадеда реабилитировали. <…>
Чтобы восстановить семейную историю с нуля, Виталию потребовались месяцы взаимодействия с архивами и работы с документами. Сам он на вопрос «зачем проводить архивные расследования и изучать семейную историю?» отвечает так:
Возвращением имен из небытия восстанавливается справедливость. Миллионы людей потеряли своих родных в годы Большого террора и жили, не зная правды об их судьбе. Изучение архивов дает возможность узнать то, что было сокрыто от родителей, дедушек, бабушек, прабабушек, прадедушек, но что они всю жизнь хотели знать. Тем самым исполняется важная для нескольких поколений семьи миссия. И это осознание значимости и нужности дела очень вдохновляет. Когда знакомишься с историей жизни родного человека, будто продлеваешь свою собственную жизнь на сто лет назад и обретаешь ранее неизвестную часть себя.