МОЯ МАМА – СВЯТАЯ
Моя мама не была верующей, но она пребывает в раю, я в этом абсолютно уверен.
Комсомолка, синеблузница, аккуратно конспектировавшая по вечерам "Вопросы ленинизма", она и сама не знала, что в душе была истинной христианкой. И все поступки ее были истинно христианскими. И ни одной евангельской заповеди она не нарушила, хотя никогда не читала Евангелия.
Когда она умирала, ее лицо не было искажено гримасой предсмертной агонии - на ее лице блуждала светлая улыбка счастья - ведь она ни разу, ни разу за всю свою долгую жизнь не нарушила клятву в супружеской верности, данную мужу, моему отцу, когда тот уходил на фронт из Магнитогорска, где они вместе работали на гигантском металлургическом комбинате, где познакомились и прожили полтора года, успев дать мне жизнь.
У моей мамы был только один мужчина. Ее муж, мой отец. Только один! И я - многолетний, пристрастный и строгий свидетель ее целомудренной верности. Я был с ней неразлучен и днем, и ночью, и я могу поклясться на всех священных книгах, что мама ни разу не изменила моему отцу, которого я никогда не видел.
Моя мама - святая! Она всю жизнь несла свой материнский и вдовий крест, не поддаваясь мирским соблазнам. Смиренно ждала она моего отца, хотя почти никогда не рассказывала мне о нем. Я о много узнавал по намекам ее, по оговоркам, по случайным деталям. Я догадывался, что главной ее незаживающей раной было мучительное и постоянное сознание того факта, что они с отцом не были зарегистрированы. Казалось бы, пустяк, формальность. Но для таких неверующих и в то же время живущих с соблюдением всех христианских заповедей людей, какими были мои родители (ибо каждый хороший человек в душе обязательно христианин), так вот, для них этот акт официальной регистрации имел высший сакральный смысл, а запретное для них венчание как бы происходило незримо, в невидимом горнем светлом храме.Так что, мама очень болезненно переживала, вернее, никогда не могла смириться с нелигитимностью их брака, и единственным оправданием ее греха (а она, уверен, в душе всегда считала себя грешницей, хотя, конечно же, не была ею), так вот, единственным оправданием и смыслом жизни для нее являлся я, ее сын, на которого она возлагала несбывшиеся (вернее, несбыточные) надежды. Но речь, конечно, не обо мне.
Когда началась война, мама работала на Магнитогорском комбинате экономистом, а по вечерам училась на курсах медсестер. И профессор-хирург, которому она явно нравилась (точнее даже будет сказать: который был в нее тайно влюблен), однажды сказал ей: - Зачем тебе эти курсы? Зачем тебе служба в армии? Ведь ты красивая молодая женщина, ты должна родить ребенка и жить для него, для себя, для мужа, для продолжения рода. Зачем тебе эта война?.. И мама послушалась его совета, и вскоре забеременела, после чего ей пришлось бросить курсы медсестер, а тут отца призвали, и она очень не хотела его отпускать, ведь у него была бронь, он был в номенклатуре, но отец сам рвался на фронт, и удержать его было невозможно.
А мама уехала рожать в Красноярск, к своей маме, моей бабушке. Уехала с обидой на отца - и за то, что ушел на фронт, так и не узаконив их отношения, и за то, что "бросил" ее одну с ребенком, хотя он ее, конечно же, не бросал. Мне кажется, у отца были еще какие-то "грехи", о которых мне мама никогда не рассказывала, но на которые есть намеки в их сохранившейся переписке, где мама называла отца "мой страшненький", а он обращался к ней "моя сердитка".
Да какое это имеет теперь значение - их давние грехи и обиды... Имеет значение только одно - мамина несокрушимая верность. Ничего подобного я не встречал в своей жизни. Абсолютно все женщины, с которыми мне довелось быть знакомым, очень легко и быстро изъявляли готовность изменить своим мужьям, женихам и возлюбленным, даже если и не изменяли, то по глазам их было видно - они готовы, готовы, всегда готовы.
А моя мама - никогда, ни с кем, ни разу, ни намека никому, ни малейшего повода не давала усомниться в своей недоступности. Приближавшиеся к ней мужчины содрогались от ледяного холода, которым она их обдавала. Однажды мне пришлось быть невольным очевидцем того, как мама довела до слез немолодого полковника в отставке, который уговаривал ее разделить с ним остаток жизни. Мама просто высмеяла его как мальчишку, и седой полковник ушел, обливаясь скупыми мужскими слезами. И больше не появлялся.
А мама, казалось мне, даже наслаждалась по-мазохистски своим одиночеством. Она часто роняла фразу: "Тебе не в чем меня упрекнуть, сынок!"
Спустя годы я горестно думал: да лучше б мне было в чем тебя упрекнуть, моя мамочка - лишь бы ты была хоть немного, хоть чуточку счастлива...
Но сейчас, на закате собственной жизни, я так уже больше не думаю. Я думаю, мама была права. Я думаю, что на высшем суде ее признали абсолютно чистой и вознаградили вечным покоем и тихим блаженством. Правда, мне в этом удостовериться не удастся, так как сам-то я, уж конечно, на этом суде получу совсем иной приговор - и с мамочкой встретиться нам никогда не придется.
Продолжение следует.
Автор Эдуард Русаков