Электричка резко дёрнулась останавливаясь. Стоявший пред Антоном старик не удержался на ногах и ткнулся в спину полной женщины. Она оглянулась, собираясь ругаться. Но тут состав снова дёрнулся, пассажиров бросило назад. В последний момент старик успел ухватиться за поручень сиденья и устоять на ногах. Двери вагона с шипением открылись.
Пассажиры мешали друг другу, застревали в дверях выпирающими на спинах рюкзаками и пузатыми сумками в руках. Антон вышел последним. Ему пришлось долго ожидать своей очереди. Толкаться не хотелось. Да он и не спешил. Особенно туда, куда никто не торопится, но рано или поздно попадают все.
Потоки пассажиров из всех вагонов сошлись в одном тесном месте платформы – у спуска на привокзальную площадь. Тут снова образовался затор. Одни тормозили на ступенях, боясь оступиться и упасть на лестнице. Другие наступали им на пятки, толкали в спину сумками, потому что на них давили идущие сзади…
А спереди в спускавшихся по лестнице врезались те, кто опаздывал на вот-вот отправившуюся от станции электричку. Над всей этой толчеёй стояло раскалённое полуденное солнце.
Старик шёл медленно, шаркая ногами и чуть сгорбившись. Антон следовал за ним, как приклеенный. Они шли последними, избегая давки и суеты. На привокзальной площади народ с электрички разошёлся: кто на автобусную остановку, кто спешил к подъехавшей маршрутке, кто не хотел больше толкаться в общественном транспорте и торопился сесть в свободное такси.
Старик осановился у остновки, где уже собралась толпа в ожидании автобуса. Антон прошёл через площадь и свернул на узкую тесную улочку с деревянными домами. Их давно хотели снести и построить на их месте высокие кирпичные массивы. Но улочка до сих пор жила. Видно у администрации подмосковного города не дошли до неё руки или не хватало средств на новостройку.
Улочка утопала в зелени кустов сирени, акации и рябины. Над крышами домов возвышались кроны тополей и лип. Листва на деревьях пожухла и обвисла от налёта пыли и нестерпимого зноя.
Антон жил здесь с двенадцати лет, когда родители погибли в авиакатастрофе. Знал на ней каждый дом, каждую собаку. Он поправил автомат и пошёл вперед, не глядя по сторонам. Да и не на кого смотреть. Улица в этот знойный час была пустынна.
Прошёл мимо дома с зелёным забором, где жил его школьный друг Гришка Слепнёв. Пока Антон учился в военном училище, тот успел жениться и обзавестись парой сыновей. В подтверждение этого у калитки забора валялся жёлтый пластмассовый грузовичок вверх колёсами, чуть поодаль стоял трёхколёсный голубенький велосипед.
Через дом от него жила первая любовь Антона – Катя Гринёва. Антон пошёл медленнее. Из-за забора послышалась нехитрая мелодия колыбельной. А-а-а, а-а-а.
Он приезжал сюда последний раз на Новый год. На улице случайно встретил Катю. Она шла неуклюже и осторожно, балансируя расставленными руками, чтобы не упасть на скользкой дороге. Антон увидел туго натянутое пальто на выпирающем животе. Катя заметила его, остановилась, поздоровалась. Пока он думал, что ей сказать, она виновато улыбнулась и пошла дальше. Год назад она вышла замуж, а когда-то обещала ждать его.
Антон глядел на Катю сквозь редкие доски забора. Она стояла в тени яблони в цветастом сарафане и укачивала малыша на руках, напевая колыбельную. «Значит родила. Интересно, сына или дочку? Тебе какое дело?» - оборвал он сам себя.
Выбившаяся прядь волос закрывала лицо Кати от взгляда Антона. Он не видел, но знал, слышал по голосу, что она улыбается. Стоял не в силах оторвать взгляда от неё.
Вспомнилась мама. Он прибежал с улицы с разбитой до крови ногой. Мама посадила Антона себе на колени, обняла и стала укачивать, приговаривая нараспев: «У кошки боли, у собачки боли, а у Антона, заживи. Не плачь, до свадьбы заживёт». Ему тогда было семь или восемь, ни о какой свадьбе он не думал, конечно, но почему-то успокоился, веря, что коленка действительно скоро заживёт. У мамы тогда было такое же выражение лица – смесь тревоги и нежности. И на её губах тоже блуждала улыбка.
Словно почувствовав его взгляд, Катя вдруг повернула голову и посмотрела прямо на Антона. Он едва успел спрятаться за стволом липы.
- Ну что ты не спишь? Закрывай глазки. – Послышался её тихий голос. –
А-а-а, а-а-а. Спи, Антошка, засыпай, быстро глазки закрывай, - пропела она.
Антон выглянул из-за дерева. Катя снова качала на руках малыша. Теперь она стояла лицом к нему, глядя на сынишку, и улыбалась. Старший лейтенант положил руки на автомат, висевший на груди, и пошёл дальше.
Из дома напротив вышла тётя Валя с сумкой. Шла, тяжело переваливаясь с ноги на ногу как утка, глядя себе под ноги. Она растила одна больного сына. Он старше Антона, а остался на всю жизнь пятилетним ребёнком. Муж бросил её, когда она родила Славку с синдромом Дауна.
Антон дошёл до конца улицы. Дом бабушки самый последний. Над ним возвышалась новая девятиэтажка, тесня бабушкин дом и старую улочку.
Калитка в заборе не заперта. Если толкнуть её, она откроется со скрипом, ударит о доску забора. За много лет на доске от ручки калитки даже осталась вмятина. Антон медлил, не в силах открыть калитку низкого забора. Разглядывал горшки с геранью на окнах. Бабушка считала, что её листья защищают от комаров. «Надо бы покрасить крыльцо, ступенька нижняя покосилась...»
То ли он не заметил, что толкнул калитку, то ли налетевший ветерок открыл её, только она со скрипом распахнулась, словно приглашая войти. «Чего стоишь, входи, тебя давно ждут», - словно говорила она. На скрип почти сразу из дома вышла бабушка. Она удивлено смотрела на открытую калитку, на Антона.
- А я уж подумала, что Антон вернулся, - промолвила тихо и ушла назад в дом, не закрыв за собой дверь.
Антон в три шага оказался на крыльце, вошёл следом за ней. Его накрыло родным запахом, покоем и тишиной. За столько лет тут ничего не изменилось. Половики на крашенных в светло-коричневый цвет половицах, ажурные тюлевые занавески на окнах, пузатый старый комод с посудой, большой стол, покрытый вязаной крючком белой скатертью. На полке у окна стояли несколько икон и две фотографии в рамках. На одной из них все они. Отец смотрит на маму, обнимая её за талию. Пятилетний Антон прижался к ней с другой стороны, обхватил руками её ноги. Счастливая улыбка застыла на их лицах. Это они отдыхали в Сочи. На другом снимке – взрослый Антон в парадной форме выпускника военного училища.
Бабушка остановилась посередине комнаты, глядя то ли на иконы, то ли на фотокаграфии.
- Показалось. Господи, сохрани моего внука Антона. Я обещала сыну беречь его. - Вздохнула она и перекрестилась.
- Ба, я вернулся, как обещал. - Антон подошёл и встал рядом с бабушкой.
- А калитка открылась неслучайно. Это знак. Приедет, значит. Дождаться бы. По телевизору сказали, что связи там нет, поэтому не звонит. На сердце не спокойно у меня, Антоша.
- Ба, а цветы на комоде откуда? Твои любимые. Герберы.
Словно услыхав его, бабушка ответила:
- Солдатик молоденький заезжал. Весточку от тебя привёз. После госпиталя торопился домой. Даже толком о тебе расспросить не успела, - разговаривала бабушка с фотографией.
- Значит, рядовой Волков выполнил просьбу. Молодец. Про цветы понял, - сказал довольный Антон.
Бабушка стояла и крестилась перед иконами, что-то шептала, шевеля губами.
***
В тот день они зачищали освобождённый от нациков посёлок. В пустом проёме окна последнего на улице дома Антон заметил движение. Местные давно отсюда ушли. Даже если бы остались, не выжил бы никто после обстрела. Может, собака? Антон поднял руку, подавая остальным знак остановиться. Взмахом позвал Волкова за собой проверить разбитый дом. Остальные окружили его снаружи.
Они с Волковым вошли в проём от взрыва в стене, стараясь не наступать на стёкла, доски, которые могли хрустнуть под ногами. В следующей комнате нашли кота, пугливо прятавшегося за обломками стола.
Антон дал отбой. Они шли к выходу, когда на них выскочил парень с автоматом в гражданской одежде. Антон среагировал быстро. Треск двух автоматов раздался одновременно: старшего лейтенанта Антона Попова и нацика. Он шёл первым, прикрывая собой Волкова. Ему и достались почти все пули. С улицы раздалась короткая автоматная очередь. Нацик упал. «Нужно было взять с собой более опытного Фролова», – угасающим сознанием успел подумать Антон.
Он очнулся в самоходке. Рядом сидел бледный Волков.
– Как ты? – прошептал Антон.
- В порядке, товарищ старший лейтенант, - ответил Волков. – Вас рани…
- Слушай и запоминай, – перебил его Антон. - Улица Морозова, дом шестнадцать. Елизавета Марковна. Не сообщайте ей, не переживёт. Герберы… - Он потерял сознание.
***
- Ба, прости. Мне пора. Я ещё зайду, - дуновением ветрка прозвучали его слова.
Бабушка стояла и смотрела на снимки на полке.
Обратно на вокзал он шёл быстро по пустой улице. Под яблоней уже не было Кати с маленьким сыном. Что-то царапнуло внутри, какое-то воспоминание, но тут же исчезло. Улица и дома стали нечёткими, расплывчатыми, как и мысли в голове.
Чётко он знал только цель пути. Какая-то сила вела, не давая ни на что отвлекаться. Снова платформа, теперь опустевшая. Антон встал у самого края. Неподалёку сидел рыжий пёс. Увидел Антона, направился к нему, но, не дойдя и половины пути, остановился, оскалился.
- Брось. Сейчас придёт твой хозяин, и ты забудешь меня, – сказал Антон, глядя в настороженные глаза собаки.
К платформе бесшумно подошёл состав из четырёх вагонов. Из окон на Антона смотрели офицеры и солдаты в такой же форме, как у него. У одного окна в последнем вагоне никто не сидел. Антон подмигнул псу и вошёл в открытую дверь последнего вагона.
- Старший лейтенант Попов прибыл, - отрапортовал он встретившему его в дверях полковнику.
- Проходи, старлей, занимай свободное место. Отправляй! – крикнул полковник кому-то.
Антон сел на свободное место у окна и поезд плавно тронулся. Мимо проплыла платформа, по которой шёл мужчина. Рыжий пёс радостно вилял хвостом рядом.
Через мгновение подмосковный городок остался позади. Короткий состав стремительно нёсся вперёд, увозя с собой военных разного возраста и звания к последнему и вечному месту своей службы.
В память о тех, кто не вернётся домой. И тех, кто ждёт...
«Когда-нибудь мы вспомним так много, что соорудим самый большой в истории экскаватор, выроем самую глубокую, какая когда-либо была, могилу, и навек похороним в ней войну»
Рэй Брэдбери «451 градус по Фаренгейту»