Врата седьмые,
из которых появляются двенадцать бочонков высокого вина, вражеский агент в царстве разума, третий ужас, свежая святая вода, пьяная старуха верхом на помеле, галицкое озерное чудовище и Ars Magna.
Князь Иван Хворостинин генуэзцу Филиппу Мею написал:
К тому времени, когда я выйду на волю, ты должен доставить в мой дом следуюшие товары:
Четыре красных генуэзских шапки.
Пять дюжин кусков холста для рубашек, по сорок талеров за кусок.
Полторы дюжины золотых и серебряных позолоченных пуговиц в виде груши или еловой шишки с какими-нибудь каменьями и финифтью, недорогих, но покрупнее.
Таких же пуговиц в арабском вкусе, имеющих вид груши или дыни.
Две дюжины пуговиц коралловых с жемчужиной в середке для кафтана.
Двенадцать бочонков высокого вина, но не сладкого.
Бочонок аптечной аквавиты.
Четыре моденских круглых щита.
Дюжину кожаных ремней с испанским золотым тисненым узором.
Писчей бумаги.
Курительных духов побольше разных, по фантазии.
Книгу Пигафетты о путешествии Магеллана.
Две дюжины лучших душистых мыл для рук.
Небольшие часы с будильником и часовым боем.
Пармезану, две пары масок, лимонов и апельсинов, немного португальских вареньев.
Из Венеции и Милана — разного сорта хрустальных четок с золотом.
Медный глобус большой.
Флорентийского бархатного галуна шириной в два пальца
Матвей Звонарев, тайный агент, записал в своей Commentarii ultima hominis:
В Галиче я не был почти тридцать лет, с того дня, как отец усадил меня в повозку, отправлявшуюся в Москву, откуда с итальянскими купцами я должен был отправиться в Болонью.
Секретари патриарха, сдержанный Никон и сладенький Виссарион, снабдили меня довольно толстым досье, в котором была немало документов, рассказывающих о бедственном положении Галича.
В 1609, 1613 и 1619 годах город пережил нападения польских и запорожских банд, превративших Галич в пепелище. Население скрывалось в лесах, вливалось в ополчения, которые освобождали Москву, многие погибли, многие не вернулись в родные края. Сейчас, судя по документам, город возрождался. Оживала Рыбная слобода, восстанавливались металлургические заводы, предприятия, выпускающие селитру и кирпич, но налогооблагаемая база сократилась почти втрое. После Смуты запустевшие земли царь стал раздавать боярам Мстиславским, Шереметевым, Урусовым, Морозовым, что вызвало недовольство свободных черносошных крестьян, которые не могли конкурировать с аристократами.
Ранним утром мы медленно ехали по главной улице к бревенчатой крепости, над стенами которой золотились купола храма Преображения Спасова.
Жалкие лавчонки, пепелища, нищие, тощие псы, новые дома — их было мало.
А ведь когда-то на осенние ярмарки в Галич воры, шулера и проститутки приезжали артелями аж из Москвы — поживы хватало на всех.
Губной староста Алексей Перелешин ждал нас в своей канцелярии.
Моих лет, невысокий, мощный, краснолицый, на правой руке обрубок вместо указательного пальца.
Ничего нового он нам не рассказал. Власть контролирует Галич, а в отдаленных деревнях молятся на князя Жуть-Шутовского, которого, однако, никто в лицо не видел. Говорят, князь со своим воинством грабит обозы, помогает бедным и призывает к походу против царя Навуходоносора. Несколько попыток выйти на его след не увенчались успехом — население стоит за него горой, прячет его эмиссаров. Костромские леса — океан, спрятаться там можно на всю жизнь, никто не найдет.
Вторая проблема — в озере, которое кормит весь Галич рыбой. Говорят, в его водах поселилось чудовище, которое по ночам выползает на берег. Ему приносят человеческие жертвы, но делается это тайно. Максимальная глубина озера не достигает и четырех аршин, так что трудно понять, где прячется чудовище, о котором говорят, будто оно длиной с версту, а пасть у него — пятьдесят аршин.
- Площадь озера — шестьдесят пять квадратных верст, - сказал Перелешин, - длина — шестнадцать верст, а надежных людей у меня и двух десятков не наберется. Сам понимаешь, Матвей Петрович, невозможно с такими силами и князя-разбойника ловить, и за чудовищем охотиться...
- Жертв много?
- По моим сведениям, семь или восемь. И все молодые девушки. Ну и дети, из которых выпили кровь... правда, таких случаев в последнее время не было...
- Следы?
- На предполагаемых местах жертвоприношений — слизь и кровь. Слизь вроде лягушечьей, ну а кровь — человеческая. Там, где чудовище выползает на берег, - глубокие вмятины, рытвины, поломанные деревья. Рыбаки боятся, хотя случаев нападения на рыбацкие лодки пока не было.
- Кто сейчас владеет поместьем Отрепьевых?
Перелешин усмехнулся.
- Андрей Петрович Звонарев — Ангел, твой брат. Но дом Отрепьевых заброшен — люди боятся и близко подходить к воротам...
Все дети в нашей семье при крещении получили русские имена, но дома отец иногда называл нас на итальянский манер: меня — Маттео, а старшего, Андрея, - Анджело, Ангелом.
- Что говорят в городе о следующем жертвоприношении?
- Говорят, сегодня... в Глуховке... это верст пять-семь отсюда...
- Коней дашь?
- Дам, но остальное — сами: вряд ли кто согласится составить вам компанию...
- А приказать?
- Это в прежние годы можно было приказать, нынче народ другой... всяк сам по себе, а прижмешь — уйдут в лес, сыщи-ка их там...
Я оглянулся на Истомина-Дитя — он кивнул.
- Справимся.
- Людей я в Глуховку послал на всякий случай, - сказал Перелешин, - но надежды никакой...
- Сколько там твоих?
- Трое.
Губной староста выдал нам карту озера с отметками в тех местах, где чудовище выходило на берег, и мы отправились на постоялый двор.
Девица Юта Бистром в своих Mea secreta записала:
Сегодня батюшка был в добром расположении духа и за обедом с удовольствием рассуждал о прежних временах, когда мир казался упорядоченным домом, в котором опыт, экспериментальная случайность принадлежали царству зла, когда список возможностей был исчерпаемым, будущее целиком содержалось в прошлом, а разум предпочитал растворение личности в неизменности человеческого рода, отрицающей историю и свободу.
- Кем был тогда маг? - воскликнул батюшка. - Демоном-искусителем, вражеским агентом в царстве разума, которого отвергал совершенный, гармоничный мир, вытесняя за границы разумного, в преисподнюю, которая принимала всех, кто стал чужим для света. Мы жили в ином мире, где случайность возможного иногда оставляла просвет для свободной деятельности человека. А сегодня люди — даже в России — смело обращаются к звездам, пытаясь повелевать миром и тем самым прорываясь в будущее, потому что они хотят быть не тенью истории, но ее действующими лицами...
Наконец, выпив третий бокал вина, он сказал, что послал Матвею Звонареву письмо, которое может изменить мою жизнь. Однако, добавил батюшка, ему не хотелось бы насиловать мою волю, а потому окончательное решение он готов оставить за мной.
Я чувствовала себя так, словно шла по хорошо освещенному коридору и вдруг наткнулась на незримую стену.
Вернувшись в свою комнату, открыа наугад первую попавшуюся под руку книгу — это была «Metoscopia» Кардана с приложением трактата Мелампа о родимых пятнах — и прочла: «Женщина, имеющая на лбу крестообразную линию, будет убита мужем», взглянула нак себя в зеркало, провела пальцем по лбу, залезла под кровать и лишилась чувств.
Фита окольничему Ивану Грамотину, думному дьяку, главе Посольского приказа, доносит следующее:
шифр «решетка от Матфея»
Надежные источники в политических, военных и дипломатических кругах Польши категорически отрицают какую б то ни было связь польских официальных лиц или организаций с контрабандной торговлей оружием и шутовскими шляпами.
Кроме того, в доверительных беседах была еще раз подтверждена неизменность позиции Сейма, который требует от принца Владислава отказаться от титула царя Московского и от привычки надевать московскую корону на официальных мероприятиях, чтобы не осложнять отношения с Кремлем.
Окольничий Иван Грамотин, думный дьяк, глава Посольского приказа, Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу докладывает:
шифр «решетка от Матфея»
Шведский агент попытался добиться окончательного и однозначного ответа на вопрос, окажет ли Москва поддержку Стокгольму в европейской войне.
Следуя вашим инструкциям, я заявил, что Кремль не желает поражения Швеции, но сохраняет все возможности для продолжения диалога с Империей, который всегда отличался доверием, откровенностью и доброжелательностью.
При этом шведскому агенту было прямо сказано, что посылка русских войск в пределы Европы исключена, поскольку православная Россия не считает себя стороной конфликта между католиками и протестантами.
Якоб Катс несчастному другу князю московсому Иоанну Хворостинину прислал следующие строки:
«Вспомни, откуда ты ниспал, и покайся!»
Откр., 2:5
Зародыш бытия, небес полусозданье.
Персть грязная земли родится для небес.
Косневшая во тьме венчается звездами
И возрождается в яснеющих лучах.
О, мысль моя — горе!.. Кто к небесам стремится,
Тот к жизни Феникса над солнцем возродится.
Скинь оболочку, дух, в высь горнюю лети:
Там вечный твой удел, там все мое желанье...
Матвей Звонарев, тайный агент, записал в своей Commentarii ultima hominis:
Гуннара мы оставили в Галиче с лошадьми.
Едва начало темнеть, двинулись в путь.
Оружие мы привезли с собой, губной староста дал нам рыбацкие фонари, которым нипочем ветер и дождь, а перед выездом мы заглянули в ближайшую церковь, где священник в нашем присутствии за рубль серебром освятил воду.
По своему опыту знаю, что святая вода, в которую опускаешь пулю или стрелу, предназначенные нечистой силе, должна быть наисвежайшей, иначе проку от нее мало.
Дорога вывела нас на холмы, с которых днем в хорошую погоду наверняка открывался красивый вид на озеро, но сейчас оно было затянуто туманом. Кое-где из густой молочной дымки вырастали черные вершины деревьев.
Вскоре нам пришлось спуститься к берегу.
Туман был таким густым, что мы поехали рядом, чтобы не потерять друг друга из виду.
Низко над нашими головами пролетела тяжелая влажная ночная птица.
Истомин-Дитя вжал голову в плечи и перекрестился.
- Пули и сабли не боюсь, - сказал он смущенно, - а ночные твари пугают... ужас...
- Есть три ужаса, - сказал я. - Первый — тот, о котором мы знаем, второй — о котором догадываемся, третий, самый жуткий, — тот, о котором мы ничего не знаем и даже не догадываемся.
- И тебе приходилось иметь дело с третьим ужасом?
- Пока нет.
- А правда, что ты умеешь оборачиваться птицей?
- Правда, - сказал я. - Если Мушка говорит, значит, правда.
Однажды служанка по прозвищу Мушка зашла в мою спальню и увидела на подушке ворону, после чего и решила, будто я умею превращаться в птиц.
Олаф отругал ее за глупость и велел в отстуствие хозяина окна в его спальне держать закрытыми.
Значит, в перерывах между оргазмами Мушка успела поделиться с Истоминым-Дитя догадками о моих колдовских способностях.
Впереди в тумане затеплился огонек, и через минуту навстречу нам вышел дюжий детина с бердышом в правой руке и фонарем в левой.
- Сизим, - сказал он.
- Девера, - ответил я.
Детина поднял фонарь повыше и двинулся к огромному осокорю, черневшему в тумане.
Нас встретили двое таких же дюжих парней, у одного из них был мушкет, обернутый мешковиной, другой был вооружен копьем.
Привязав коней в ивняке, мы сели, прислонившись спиной к осокорю.
- Давно узнали о Глуховке? - спросил я.
- Позавчера, - ответил парень с бердышом.
- А о других местах тоже заранее знали?
- Знали.
- Почему ж засаду только сегодня устроили? Губной староста не велел?
- Староста-то велел, да кто-то предупреждал этих...
- А теперь что?
- А теперь не предупредили.
- Объясни-ка.
Оказалось, что эти трое были сыновьями Перелешина. Но до вчерашнего дня они были в отъезде по торговым делам, и отцу не на кого было положиться.
- Ну что думаете, братья Перелешины, - сказал я, - появится сегодня зверь?
- Если к полуночи туман поредеет, то, может, и появится. Он всегда при луне выходит. А вы в этого зверя верите?
- Бог правит, черт — водит, - ответил я. - Держи святую воду наготове.
Истомин-Дитя достал из дорожного мешка кувшин с святой водой и сжал его коленями.
Чтобы не уснуть, я занялся привычным делом — математикой.
Я вообразил пространство, где прямая определяется двумя точками, плоскость — тремя, две плоскости пересекаются по прямой, а через данную точку нельзя провести к прямой ни одной параллельной, и попытался доказать теорему Пифагора в этом пространстве.
Занятие увлекательное и требующее предельной сосредоточенности.
Когда наконец до меня дошло, что теорема справедлива только в том случае, если наплевать на прямоугольность треугольника и принять условие, что сумма двух углов треугольника должна равняться третьему, кто-то толкнул меня в бок, и я проснулся.
Старший из братьев Перелешиных, тот, что с бердышом, молча показал рукой на огни, приближавшиеся к озеру.
Огней было много.
Туман поредел, хотя луна казалась бесформенным куском размокшего хлеба.
Когда огни приблизились и стали подниматься на холм, очертания которого угадывались в темноте, я приказал распечатать кувшин со святой водой.
К холму, отлого спускавшему к воде, мы подошли с подветренной стороны и затаились за кустами.
На холме собралось не меньше ста человек.
Громко и глупо хохоча, мужчины раскладывали костры кругом на вершине. Три самых больших соорудили на песчаной проплешине у самого уреза воды.
Мужчины были в штанах и нижних рубахах, женщины — в сорочках до пят, и все — без обуви. Похоже, все они были сильно пьяны — ничем иным нельзя было объяснить их равнодушие к сырому холоду, пробиравшему до костей.
В центре круга, образованного кострами, соорудили из что-то вроде островерхого шалаша — из жердей, на которые набросали какого-то тряпья.
Приплясывающие женщины втолкнули в шалаш девушку, закутанную в белое.
Но больше всего меня удивили дети, совсем маленькие, но уверенно державшиеся на ногах: их было — я попытался сосчитать — больше двух десятков.
Закончив приготовления, люди расселись в траве вокруг шалаша и пустили по кругу огромный ковш, вмещавший не меньше полуведра.
Они с шумом хлебали пойло, громко смеясь, и передавали соседям, кто-то бил в бубен, которому вскоре стала подпевать резким голосом сурна, вдруг вскочил молодой мужчина, одним движением сорвал с себя рубаху и пустился в пляс, за ним другой, третий, к ним присоединилась женщина, потом другая — она подняла сорочку до пояса и заскакала, с хохотом выпячивая волосатый лобок, третья ворвалась в толпу вообще голая, она мотала головой, расплескивая длинные густые волосы по плечам, и то и дело падала на колени...
Я взглянул на товарищей — они наблюдали за разворачивающимся действом расширенными глазами, плечи их подергивались в такт дикой музыке.
Из толпы вдруг выскочила голая старуха верхом на помеле и, высоко подпрыгивая, помчалась к кустам, за которым мы притаились, спьяну упала, я рывком поднял ее, но пьяная старуха не обратила на меня внимания — помчалась по кругу, вскидывая тощий зад, а за нею поскакали еще несколько женщин, оседлавших метлы, и среди них выделялась телесистая молодуха с огромной грудью, которая так высоко подпрыгивала, что казалось, будто она летит по воздуху... но вдруг упала, и на нее кочетом налетел мужчина, под которым она закричала, задирая высоко ноги, завопила диким голосом, обхватила мужчину руками и ногами, прижалась, протяжно завыла...
Тощая старуха в рваной сорочке подбежала к шалашу, о котором все, кажется, забыли, рванула полог и с криком вытащила наружу девушку — невысокую, с широкими бедрами и такую сонно-красивую, что даже у меня захолонуло сердце. Девушка, кажется, не понимала, где она и что происходит.
Истомин-Дитя сдавленно рыкнул.
При виде девушки толпа как будто пришла в себя.
С девушки сорвали покрывало, подтолкнули к кострам, разложенным на берегу, и под гром барабанов, завывания сурн и крики двинулись вниз.
Старуха в рваной сорочке бежала впереди толпы, за нею следовали дети, такие же пьяные и разнузданные, как и взрослые.
Вбежав в воду по колено, старуха остановилась и завыла, вскинув руки, и вся толпа подхватила этот животный вой, и дети подхватили, и по спине моей пробежали мурашки, когда я увидел, как поверхность озера дрогнула, покрывшись крупной рябью.
- Приготовиться, - шепотом скомандовал я, взводя курок мушкета. - Дитя, отвечаешь за девчонку.
Стараясь сохранять хладнокровие, я старался держать в поле зрения и толпу, и поверхность озера.
Старухи подталкивали обнаженную девушку к воде, та пьяно взмахивала руками, словно отмахиваясь от мух, толпа кричала, выла и подпрыгивала, и вдруг озеро словно распалось, бурля и пенясь, и из открывшейся бездны высунулась пасть, усаженная огромными зубами, а потом над поверхностью поднялся шипастый хребет, и на песок ступила перепончатая лапа.
- Огонь, - сказал я, нажимая на курок.
Мы с Истоминым-Дитя выстрелили одновременно, средний Перелешин — с секундным опозданием.
Выхватив саблю, я кинулся к толпе, отчетливо понимая, что схватка с этим чудищем бессмысленна, краем глаза увидел дмитровского дворянина, повавлившего на песок голую девушку, и рухнул наземь, сбитый с ног младшим Перелешиным, который бросился на чудовище с копьем.
Люди у костров метались, падали, кричали, выли, ползали на четвереньках, спасаясь от чудища, которое не торопясь выбиралось на берег, волоча склизлое брюхо по песку и надсадно дыша.
Средний Перелешин опустился на колено и выстрелил в морду зверя, я выхватил пистолеты и пальнул из двух стволов, а старший и младший Перелешины набросились на чудовище с боку, улучив момент, когда оно подняло переднюю правую лапу и оглянулось через левое плечо, потеряв на мгновение равновесие. Зверь упал.
Подняв саблю, я подскочил к чудищу и со всего маху рубанул по глазу.
Зверь вдруг заколотил лапами, взметнулся, сбив меня хвостом с ног, и с ревом бросился в воду.
Истомин-Дитя выстрелил вслед, но чудовище уже скрылось в бурлящей воде.
С саблей в правой и пистолетом в левой руке я побежал к шалашу, возле которого сгрудились перепуганные голые люди.
- Где дети? - закричал я страшно. - Дети где?
Но люди не отвечали, трясясь от ужаса и рыдая.
Детей я нашел в шалаше — один был мертв, весь в крови, другой сидел у стены, обхватив голову руками.
Я рывком поднял его на ноги, взглянул в его лицо и содрогнулся — передо мной был взрослый мужчина дюймов пятнадцати ростом, кривозубый и перепуганный.
Тех, кто не успел сбежать, братья Перелешины связали попарно и погнали в Галич.
За моим конем бежал связанный по рукам гомункул, а Истомин-Дитя бережно прижимал к себе голую девушку, сидевшую перед ним. Кажется, она все еще не понимала, где она и что произошло.
Утром я попытался изложить на бумаге все, что помнил о событиях минувшего вечера, но слова не шли, и я замер с первом в руке, глядя на Истомина-Дитя и девушку, которые спали на полу, завернувшись в огромное одеяло.
Голая нога девушки высунулась из-под одеяла, и я вспомнил вдруг Юту.
Истомин-Дитя поднял голову, моргая спросонья.
- Собирайтесь и ждите здесь, - сказал я. - Загляну к старосте и поедем.
Алексей Перелешин ждал меня в своей канцелярии.
- Спасибо за сыновей, - сказал он, придвигая ко мне чарку. - Теперь что?
- Сыновья твои и без меня не пропадут, - сказал я. - А я — к брату.
- Белой дороги тебе, Матвей Петрович.
Мы выпили перцовой, закусили требухой.
- А теперь пойдем-ка — покажу тебе пленника.
Я последовал за губным старостой.
Мы спустились во двор, в дальнем углу которого стояло полуутопленное в землю строение.
Губной староста кивнул сторожу — тот открыл дверь.
Крошащиесяот сырости кирпичные ступени вели в полземелье с четырьмя решетчатыми дверями.
Перелешин открыл решетку, но не позволил мне переступить порог. Взял у сторожа фонарь и поднял к потолку.
В углу маленькой камеры лежал тряпичный ком, а весь пол был залит какой-то желтоватой жидкостью.
Я ждал объяснений.
- Это все, что от него осталось, - сказал Перелешин. - Жижа. Желтая жижа. И даже без запаха.
- Собери в бочку и отправь в Москву, все до капли, - сказал я. - Адресат — Ефим Злобин, дьяк Патриаршего приказа, главный следователь по делам крови и веры. Гриф - «Слово и Дело Государево».
Губной староста Перелешин побледнел.
- На всякий случай, - сказал я, - оставляю тебе помощника — Гуннара. Он парень крепкий и хитрый, пригодится...
Арман де ла Тур, шевалье,аптекарю Атанасиусу Пернату написал:
Как вы знаете, дорогой Атанасиус, я много лет работал бок о бок с доктором Конрадом Бистромом. И хотя разница в годах между нами не очень велика, я всегда считал себя учеником великого мужа и бывал несказанно рад, когда он по доброте душевной называл меня другом и коллегой. Изо дня в день мы трудились в его лаборатории, подчас забывая о еде, питье и сне, будучи всецело погружены в решение грандиозной задачи, завещанной Парацельсом и другими выдающимися умами, посвятившими свою жизнь Ars Magna. Между нами не было разногласий - они начались позднее, когда в доме Бистрома появилась Юта.
Однажды она упала и поранилась (эта маленькая крестообразная отметина до сих пор различима на ее лбу). Рана была незначительной, девочка вскоре утешилась. А поскольку у нас осталось немножко ее крови, доктор Бистром решил использовать ее в нашем очередном опыте.
И именно благодаря этим нескольким каплям наш эксперимент оказался чрезвычайно удачным.
Образовавшееся в результате опыта существо выросло здоровым и довольно развитым умственно.
Мы были так обрадованы, что даже дали имя гомункулу — Новус.
Разумеется, мы решили повторить опыт. Девочка на удивление легко пережила процедуру забора крови, а мы убедились, что ее кровь лучше всего подходит для наших целей.
Воодушевленные успехом, мы работали не смыкая глаз и не покладая рук, и с каждым опытом, как нам казалось, стремительно продвигались к цели.
Мы были так увлечены своим делом, что перестали обращать внимание на все, что не относилось к науке, и когда слуги сообщили, что убита кухарка Конрада, а Новус пропал, поначалу даже не поняли, о чем идет речь. Вдобавок сбежали остальные гомункулы — затерялись, растворились в огромном городе.
Вот тогда-то учитель и открыл мне тайну Юты, рассказав, при каких обстоятельствах она появилась в его доме.
Я знал об этом в самых общих чертах, но даже после того, как Конрад поведал детали, не мог понять его тревоги.
Судя по его рассказу, родители девочки были людьми благородного происхождения, христианами, а значит, нашим опытам ничто не угрожало.
Ранее мы использовали сперму и кровь людей, мягко говоря, случайных, чем и объяснялись наши неудачи: кровь убийцы, несомненно, порождает убийцу.
Что касается Новуса, то у нас, с одной стороны, не было твердой уверенности в его причастности к убийству кухарки, а с другой стороны — о причинах его бегства мы могли только гадать.
Доктор же Бистром настаивал на прекращении опытов с участием дочери, поскольку, по его словам, высокое происхождение родителей не обязательно связано с благородством их помыслов и деяний.
Мы заспорили о роли спермы и крови в формировании характера гомункулов (я убежден в примате крови), и этот ученый спор самым странным и прискорбным образом привел к тому, что Конрад Бистром отказал мне от дома.
Боюсь, что Конрад просто не захотел делиться успехом и под надуманным предлогом избавился от меня: величие ума и благородство помыслов, как вы знаете не хуже меня, далеко не всегда совпадают.
Знаю, что вскоре у него появился другой ученик — некий Георгий, чрезвычайно способный юноша, который вызывал у Конрада Бистрома восхищение, но больше мне ничего не ведомо.
Сам я оставил Ars Magna, пребывая ныне с нею в платонических отношениях. Врачебная практика занимает все мое время, позволяет сводить концы с концами и даже понемногу откладывать на черный день.
Но недавно все изменилось.
Менее полугода назад ко мне обратился некий человек, посредник, с рекомендацией от Конрада Бистрома, который просил меня приобрести для него немного свежей крови.
Я был так обрадован, надеясь на возобновление наших отношений, что без раздумий и колебаний выложил кругленькую сумму за сосуд.
Шло время, а за кровью никто не приходил.
Опасаясь, что она утратит свои качества, я обратился к доктору Бистрому с письменной просьбой, чтобы он прислал человека, который забрал бы кровь.
Ответа, однако, не последовало.
А посредник появился снова, и я был вынужден опять купить кровь, поскольку в случае отказа этот человек пригрозил выдать меня властям.
Мне приходится покупать кровь, которая якобы предназначена доктору Бистрому, но остается невостребованной. Мои сбережения тают, запасы крови увеличиваются, и все чаще мне кажется, что я попал в лабиринт, из которго нет выхода. Не понимаю, почему эти люди — а я убежден, что посредник действует не в одиночку, - почему они выбрали меня. Если таким странным образом они хотели разжиться за мой счет, то цели своей добились: я на грани разорения.
Но больше всего меня занимает другой вопрос, а именно: имеет ли доктор Бистром отношение к этой афере?
И не могли бы вы, дорогой Атанасиус, с присущим вам тактом спросить об этом Конрада?
Поверьте, ответ для меня очень важен.
Иногда мне хочется встретиться с доктором Бистромом лицом к лицу, но боюсь, он этого вовсе не желает и не откроет мне дверь.
Порой же мне кажется, что лучшим выходом из этого затруднения будет чистосердечное признание. Броситься в ноги Патриарху, рассказать ему все, повиниться, воззвать к милоседию...
Я в растерянности, я в отчаянии.
Уповаю на вашу помощь, дорогой Атанасиус, и да пребудет с нами Великий Архитектор Вселенной.