Алексей как будто заново узнавал этот мир. Смотрел на жену и любовался каждым её движением, напрочь позабыв о том, что баба Катя советовала съехать из бабкиного дома.
Анна не верила своему счастью. Перед сном, прижавшись к мужу, шептала:
— Алёша, как будто сплю я все эти дни. Проснусь, а тебя рядом нет.
— Хорошо же всё, — успокаивал жену Алексей.
"Быстрая речка" 94 / 93 / 1
На какое-то время успокоилась и Оля.
Жила она только лишь на те средства, что люди подавали.
Дети ходили по селу, пытаясь разжалобить соседей.
Старшую девочку по имени Оля приютила соседка. Теперь девочка домой и не ходила. Воровала у своей благодетельницы хлеб и украдкой выносила остальным братьям и сёстрам.
Сама Оля была на сносях. Родила девочку и отвезла её в город. Там оставила на пороге приюта. Не стеснялась говорить об этом.
Кричала на всё село, что нет людского ничего в односельчанах. Оставили они бедную вдову без средств на жизнь.
Селянин то и дело проводил с Олей беседы, она даже приходила работать. Но не срослось. Жаловалась, что всё валится из рук.
Если встречала на пути семью своего брата, не стеснялась проклинать.
Перед самыми родами Анну вдруг вызвали в город на допрос.
Селянин поехал с ней, Алексей был в командировке.
Домой жену Алексея не отпустили, сославшись на то, что ведётся расследование о присвоении государственного имущества.
Селянин был сам не свой. Связывался со своими друзьями, но никто не смог помочь.
Вернувшись домой, забрал к себе Алёшку. А через день приехали и за Селянином.
На время, пока Селянина отстранили от должности, из города прислали другого председателя. Тот поспешил наводить свои порядки. Лично сам проинспектировал дома сельчан. Обследовал подвалы и чуланы. За хранение в подвалах фарфоровой посуды или других предметов быта, ценимых в царской России, написал в город о шестнадцати семьях.
И потянулись из села эти семьи на обозах, присланных из города.
Что стало с теми односельчанами, никто не знал.
Алексей вернулся на две недели раньше.
От всего обрушившегося на него в день возвращения, еле оправился.
Встречу с Анной ему не разрешили, но обещали, отдать ребёнка, которого та родит.
Начались тяжёлые дни ожидания. Судили Анну холодным январём 1923 года. Обвинений было много: антиправительственные высказывания в клубе, хранение золота, клевета. Не забыли отметить и происхождение. Судья был возмущён тем , как дочь богатого царского чиновника стала директором сельского клуба.
В ночь перед судом Анна родила мальчика. Он был слабенький. В тюремной больнице его кормила своим молоком местная уборщица. Разрешили. Не стали противиться.
Алексею о рождении сына не сообщили.
Он узнал об этом только через неделю.
Каким-то чудом ему удалось забрать мальчика. Он толком и не знал, как так вышло.
Уборщица, которая кормила новорождённого, подошла к нему на улице. Рассказала, что Анна передаёт привет. Пообещала будущей ночью вынести ребёнка.
Алексей прождал до самого утра.
Уборщица вынесла малыша на дне большого мешка. Сверху на него были навалены изношенные сапоги.
— Забирай поскорее. Я скажу, что помер мальчонка. И Анне передадут это.
Если есть что передать, говори поскорее.
— Скажите, что сын у меня, — просил в слезах Алексей.
— Не могу… Выдаст она и меня, и тебя. Воспитывай. Через 10 лет вернётся, сам всё расскажешь.
Алексей с ребёнком в село не пошёл.
Как представил себе, что будут ходить сплетни, решил отправиться к бабе Кате.
Та смотрела на Алексея строго.
Взяла малыша на руки и прошептала:
— А на него меня уже не хватит. Слаба я. Жди другую. Молоко приноси каждый день в полдень. Мне кормить его как-то нужно. А сам никому не говори, что сын твой у меня. А то вдвоём вслед за Анной отправимся.
Алексей кивал.
На следующий день молоко не понёс, забылся. Стал пить. Новый председатель его уволил и написал в город о том, что бывший помощник Селянина тунеядствует и пьянствует в то время, когда нужно восстанавливать страну.
Но из города никаких мер не последовало. А через неделю вернулся Селянин.
Как ни искали в действиях бывшего председателя состав преступления, найти не смогли.
Куда-то пропали показания односельчан.
И только один Селянин знал, что эти показания специально уничтожил его давний друг.
Алексей принёс молоко лишь на следующий день.
Баба Катя опять посмотрела на него строго.
— Бабкин дом не покинул, теперь не жди радости в ближайшие годы. Мальчонка твой еле живой. Сам виноват.
Алексей вернулся в село и поджёг родной дом.
Ни одной вещи оттуда не взял.
Алёша стоял рядом и плакал.
Жить стали у Селянина.
Тот был рад Алексею и Алёше.
Когда Алексей пил и забывал носить молоко, делал это Алёша. Он всё чаще стал оставаться у бабы Кати с ночёвкой. Помогал по хозяйству.
Оля стала сожительствовать с присланным из города на исправительные работы молодым мужчиной.
Ходила по селу с ним под руку, ни с кем не здоровалась.
Прошёл год.
Первые числа февраля 1924 года стали для села одними из запоминающихся. Неподалёку от села остановился уже знакомый им табор Шижирей.
Многие сельчане узнавали в поющих на улицах мужчинах прежних подростков, которые охраняли много лет назад улицы села.
Жительницы были рады им как родным. Словно заговорённые, доставали из закромов запасы: сало, вяленое мясо, сухари, и несли это всё в табор.
Нынешний председатель принёс главному из табора предписание о том, чтобы те покинули сельские просторы.
Но тот показал председателю разрешение на временную остановку.
Весенние работы в селе начались с весомой помощью цыган. Крепкие мужчины пахали и сеяли наравне с сельчанами.
Председатель отчитывался о скорости работы и получал из города одобрение.
А через несколько дней из города прибыла машина.
Разыскали в поле среди работающих Селянина. Посадили в машину и увезли в город.
А на следующий день Селянина восстановили в должности председателя.
А старого забрали на повышение.
Перед отъездом он собрал сельчан и попросил у них прощения.
Баба Катя, прознав о том, что близ села остановился табор, взяла маленького сына Алексея и пошла к цыганам.
Интересовалась о сильной цыганке по имени Роза.
Но в таборе ничего не знали о том, где сейчас живёт Роза.
Сын Алексея в свой почти что год так и выглядел новорождённым.
Ел хорошо, но не рос.
Алексей редко навещал его.
Катерина Максимовна, укладывая мальчика спать, пела ему колыбельные и шептала:
— И на твою душу найдётся спасение. И на твою…
Алексей радовался, когда от Анны пришло письмо.
Она в нём просила прощение за то, что не смогла сохранить их сына. Писала о том, как живёт и какие тяжёлые работы приходится выполнять. Написала и о суде. Её, только родившую, на носилках внесли в зал суда и зачитали приговор.
Алексей ответ писать не стал.
Анна через полгода написала ещё одно письмо. В нём просила ответить хотя бы одной строчкой, прощает её Алексей или нет.
Алексей и на это письмо отвечать не стал.
Его нашёл Алёша и написал Анне о том, что рождённый ею ребёнок жив. Описал теперешнюю жизнь свою и отца.
Но письмо это вернули назад.
Передал его Алексею старшему Селянин.
— Мало тебе! — кричал он на Алексея. — Мало тебе страданий Анны! Напиши бабе пару строк! За тебя она расплачивается! За тебя!
Алексей писать наотрез отказался. За самовольство наказал Алёшу. Бил его кнутом, пока тот не перестал двигаться.
Тёмной ночью Селянин вёз на повозке избитого Алёшу к бабе Кате.
Та выходила, но сломанные на правой руке пальцы срослись неправильно, и Алёша теперь не мог рисовать.
***
Роза присела рядом с Ирмой.
Взяла её за руку. Та прослезилась.
— Спасибо вам, добрая женщина, — прошептала Ирма. — Может у вас найдётся для меня корочка хлеба?
— Дура, — проворчал старик. — Деньги проси, деньги!
Продолжение тут