Врата шестые,
из которых появляются Темнейший, первичное недифференецированное состояние Вселенной, семь тысяч дурацких колпаков, английский заем, истинное предназначение женщины и загадочная русская соборность.
Флориан Твардовский, купец, Великому канцлеру Литовскому, воеводе Виленскому Льву Сапеге написал:
Похоже, в Москве зреет заговор. Каждый день в городе находят трупы с вырезанными языками и выжженными глазами. Некоторые тела обескровлены, что дает повод к разговорам о вампирах. Ходят слухи об оживших мертвецах и монстрах, нападающих на дома горожан и даже на Кремль. Судя по всему, заговорщики пытаются посеять страх, прежде чем обнаружить свои лица и свои цели.
Московская полиция действует решительно, но, как мне стало известно, никто пока не арестован и не привлечен к ответственности. Верные правительству войска приведены в готовность, Тульский оружейный завод окружен стрелецкими заслонами. За иностранцами установлена слежка.
Хотелось бы, однако, предупредить наши горячие головы от скоропалительных выводов о непрочности царской власти, которые основываются главным образом на совершенно ложной посылке о конфликте между царем и патриархом.
Действительно, между отцом и сыном много противоречий.
Например, патриарх не скрывает критического отношения к боярину Шереметеву, который в думе сидит первым по левую руку от царя на боярской скамье, является доверенным лицом государя и занимается обеспечением безопасности монаршей семьи. Во время отлучек царя из Москвы боярин фактически возглавляет всю власть в столице. Кроме того, патриарх крайне критически настроен в отношении Салтыковых, фаворитов его жены Ксении (великой инокини Марфы), и главы Посольского приказа Грамотина.
Но из надежных источников мне известно, что между отцом и сыном никогда — ни разу — не случалось явных или неявных размолвок. Оба идут на уступки друг другу в спорных вопросах, часто обмениваются письмами и записками, в которых откровенно высказывают свои взгляды на проблемы и личности, и всегда находят компромиссные решения.
Михаил очень ценит семью, которой фактически был лишен много лет, и Филарет откликается на сыновнюю любовь со всей благосклонностью, на какую только может быть способен мудрый отец и ответственный государственный муж.
Михаил поражает способностью к компромиссу, умением находить ключи к тем, кто еще вчера был его злейшим врагом.
Патриарха Филарета за глаза называют Темнейшим,но в этом прозвище больше уважения, смешанного с своеобразным русским юмором, чем страха и ненависти.
Ошибка наших горячих голов заключается еще и в том, что они до сих пор считают Михаила глуповатым малым, а его отца, патриарха Филарета, мрачным и властным тираном, пытающимся узурпировать власть. Ни то, ни другое даже в малой степени не соответствует действительному положению вещей. Отец и сын в своих помыслах и поступках чаще всего представляют собой одно целое. И нам было бы полезно не только учитывать это обстоятельство, но и попридержать наши горячие головы, готовые к очередной авантюре, которая не в интересах Польши ни сегодня, ни завтра.
P.S.
Хотелось бы также заметить, что стилистика нашей дипломатии в России по-прежнему несет явную печать высокомерия и снобизма, и эта инерция может дорого нам стоить. Вдобавок сегодня у нас нет своего лобби при московском дворе, который в политическом отношении являет собой некое новое единство, какого еще пять-семь лет назад не было и в помине. Печально, если мы не будем учитывать реалий новой России, так непохожей на ту, которая десять лет назад казалась нам погребенной под собственными обломками.
Пахомий, архиепископ Астраханский, в своем Летописчике написал:
Филарет был среднего роста, Божественное Писание знал и понимал только отчасти, был человеком мнительным и наделен такой властью, что сам Царь боялся его. К духовенству был очень милостивым, но больше занимался делами царскими, чем Церковью.
Арсений Элассонский, архиепископ Суздальский и Тарусский, записал в своем Ημερολόγιο:
В своих размышлениях о Смуте я вновь и вновь прихожу к неутешительной мысли о великом царе Иване Грозном, который — увы и увы — был тем человеком, который державу свою вознес превыше прочих, но при всем при том своею же рукой посеял страшные семена ее погибели.
После смерти любимой жены Анастасии Романовой государь не находил опоры и покоя. Неудачные войны, ссоры с аристократией, предательства друзей, чума и неурожаи, обрушившиеся на страну, – это и многое другое усугубило дурные наклонности государя, проявлявшиеся еще в детстве и не взнузданные воспитанием.
Умнейший человек своего времени, великий воин и благочестивый господин, Царь Правды, добившийся того, что во всей России возобладали одна вера, один вес, одна мера,он мало-помалу превратился в чудовище, страдающее маниакальной подозрительностью.
Будучи человеком пароксизмальным, часто впадающим в έκστασις— упоение властью, доходящее до исступления, он в приступе бешенства мог разрушить дом, убить невинного человека, растоптать святыни, чтобы потом плакать и каяться, а затем снова крушить, плясать и юродствовать.
О его жестокости до сих пор ходят легенды, хотя трудно сказать, коренится ли она в природе царя или в низости (malitia)его подданных.
Иван Грозный правил страной 50 лет и 105 дней, и за эти годы Россия увеличила свою территорию вдвое, разгромив и подчинив Казанское и Астраханское ханства, присоединив запад Сибири и земли на разбойничьем Юге. Царь осуществил военные и судебные реформы, усовершенствовал государственное управление и местное самоуправление. Он утвердил власть единого Бога и единственного государя на просторах России, превратив большую территорию в великое государство и став «царем и государем православных христиан всей вселенной от востока до запада и до океана».
Особенность народной памяти такова, что террор, обрушенный Иваном Грозным на Россию, его неудачи и поражения остались в тени его великих дел. В этой же тени оказался и его слабоумный сын Федор, окруженный эгоистичными советниками. В глазах народа эти люди, на троне и у трона, не отвечали замыслу Божию о России.
Любовь к Царю Правды, презрение к слабости Федора, которого называли Блаженным, и неприязнь к его первому министру, а по существу — правителю России Борису Годунову питали всеобщее внимание к сыну Грозного — Дмитрию.
Говорили, что видом и нравом царевич очень похож на отца — высокий, вспыльчивый, умный и сильный.
Говорили, что это вызывает злобу у Годунова и других бояр, вспоминавших судьбу Константина Багрянородного, сына Льва Философа и его четвертой, незаконной жены, и боявшихся, что когда-нибудь Дмитрий, подобно Константину, выступит с претензиями на трон.
Говорили, что царевича несколько раз пытались убить, подсылая к нему негодяев с ядом, но верные слуги останавливали убийц.
Говорили, что Борис Годунов уничтожил завещание Ивана Грозного, благословившего царевича Дмитрия на трон.
Говорили, что злая колдунья очаровалаДмитрия, заразив падучей болезнью...
Достоверные же сведения о царевиче Дмитрии были скудны.
Но, как бы там ни было, он оставался тайной надеждойРоссии, переживавшей после смерти Грозного трудные времена.
Тайна страшна тем, что она безлика и пуста, и всякий может примерить ее маски.
В эту область, полускрытую ядовитым облаком тайны, и вошел Юшка Отрепьев.
Вот уже который год я пытаюсьоткрыть тайну превращения несчастного сына боярского Отрепьева в Лжедмитрия, ставшего ужасом, притчею и посмешищем у всех народов, к которым отвел его Господь (Втор. 28:36-37), в злочинного Самозванца, отверзшего перед Россией врата адовы, огненные пропасти, в которых сгорели тысячи православных христиан и в которых чуть было не погибли великий народ и великое царство, когда казалось, что Вселенная, дрогнув, стала распадаться на неделимые частицы, возвращаясь к первичному недифференцированному состоянию...
Пытаюсь проникнуть за эту страшную область, но останавливаюсь в смущении и растерянности, ибо в болоте дороги нет.
Точно так же, наверное, чувствует себя человек, который пытается понять, почему апостол Иуда Искариот, ученик Христа, стал величайшим предателем в истории христианства и в христианской истории.
Современникам сына Зеведеева было достаточно слов «вошел в него сатана» (13, 27), чтобы проникнуться ужасом, читая в Евангелии от Иоанна о предательстве Иуды. Но с тех пор прошло много веков, и за это время люди, увы, стали гораздо менее чувствительными, гораздо более тупыми. Они утверждают, что истина — в деталях,и мы должны быть снисходительными к слабости тех, кто не способен принимать истину как хлеб, меч или крест, без размышлений и сомнений.
Ведь побуждения этих людей благи и чисты: они хотят видеть в Иуде не только страшного зверя из бездны, не только мифическое существо, не требующее понимания, не только кусок чистого зла, не только мелкую корыстолюбивую , но человека par excellence —подобного себе, такого же, как мы, чтобы преодолеть Иуду в себе,выгрести, выскрести его из темных углов своей личности...
Девица Юта Бистром в своих Mea secreta написала:
Сегодня я надела смирное платье и объявила батюшке, что, если будет на то его воля, я готова стать женой Матвея Звонарева.
Батюшка наклоном головы дал понять, что я услышана, но не промолвил ни слова.
Полагаю, он подозревает меня в хитрости, но я умею ждать.
Конечно же, я боюсь — боюсь так, словно заглянула в мрачную бездну, в которую вот-вот свалюсь, но останавливаться не намерена.
Истина на моей стороне, и что пред нею ветхие законы, установленные для людей слабых, лентяев, дураков и нищих, а не для тех, кто сам устанавливает для себя закон жизни.
Но минувшей ночью я описалась от страха, как в детстве.
Богородице Дево, защити меня, защити меня, защити меня от меня...
P.S.
Если что и пугает меня по-настоящему, так это батюшкина жадность.
Понимаю, занятия Великой Наукой требуют немалых средств, поэтому в Европе, как рассказывал батюшка, ученые маги имеют богатых покровителей среди королей, герцогов и других сиятельных особ.
В Москве это невозможно по разным причинам, а в нынешние времена религиозного рвения — невозможно тем более.
Но батюшкина неразборчивость чревата большими неприятностями.
Многих гомункулов он продавал за золото и не интересовался их дальнейшей судьбой. Хуже того, батюшка продал неизвестному лицу рецепт оживления мертвых, и если об этом прознает патриарх Филарет, мы не только лишимся его покровительства, но и угодим на костер.
Ефим Злобин, дьяк Патриаршего приказа, главный следователь по преступлениям против крови и веры, Филарету, Великому Государю и Патриарху всея Руси, и Михаилу Федоровичу, Великому Государю и Царю всея Руси, докладывает:
гриф «Слово и Дело Государево»
Следствием установлено, что в Москве сложилась разветвленная нелегальная сеть торговцев человеческой кровью, ежемесячные обороты которой, по приблизительным оценкам, достигают 4-5 тысяч рублей серебром.
Среди покупателей нелегальной крови — доктор Конрад Бистром, княгиня Патрикеева-Булгакова, Данила Смурнов-Решетов, управляющий имениями князя Дмитрия Трубецкого, шевалье де ла Тур, врач, Атанасиус Пернат, аптекарь и врач, а также некоторые другие, менее значительные лица.
Торговцы кровью связаны с теми нашумевшими убийствами, жертвами которых стали преимущественно дети. Нередко эти торговцы сами являются убийцами невинных людей.
Установлена связь по меньшей мере одной группы нелегальных торговцев кровью с продавцами оружия в Польше и Швеции.
Следствие предполагает, что эти и другие преступления, совершенные с особой жестокостью и дерзостью, ставят своей целью, помимо обогащения, психологический террор, призванный посеять страх среди населения и вызвать паралич власти.
Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что преступники не заметают следы, но оставляют тела убитых на виду, часто в людных местах, словно похваляясь своей неуловимостью и безнаказанностью.
Прямая или косвенная причастность к этим преступлениям представителей аристократии и видных иностранцев, в том числе близких к трону, придают делу политический характер, заставляя предполагать наличие заговора против царствующих особ и существующего режима.
В зашифрованной переписке, изъятой при арестах нелегальных торговцев кровью, часто встречается слово Галивон — так на жаргоне галицких рыбаков принято называть город Галич.
Судя по донесениям галицкого губного старосты Перелешина, столкнувшегося с необъяснимыми фактами, следует усилить внимание к этому городу и послать туда дополнительные силы, может быть, из «черных стрельцов» Их Величеств.
Полковник Иван Гойда, начальник корпуса пограничной стражи на западной границе, князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, боярину, судье Стрелецкого приказа, доносит следующее:
За минувшую неделю на трех погранпереходах задержаны крупные партии дурацких колпаков общим числом 7000 (семь тысяч). Руководствуясь инструкцией «Рубеж» в части защиты веры и нравов, я приказал шутовские шляпы сжечь, что и было исполнено в моем присутствии.
Копия — окольничему Ивану Грамотину, думному дьяку, главе Посольского приказа.
Князь Афанасий Лобанов-Ростовский,боярин, судья Стрелецкого приказа, Великому Государю и Царю Михаилу Федоровичу и Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету Никитичу доносит следующее:
Гриф «Слово и дело Государево»
Городовые стрельцы по доносам губных старост проверили подозрительные строения на Петровке, обнаружив в двух строениях 172 мушкета и 50 пистолетов с немецкими клеймами, а также порох в бочонках и свинец для пуль в прутках.
Особое беспокойство вызвала другая находка — в подвалах дома Еланского в Лучниковом переулке были обнаружены 11 бомб, заряженных порохом и картечью и готовых к применению. В том же подвале находились запасы пороха и поражающих элементов, а также шесть рогожных мешков с театральными масками - «козьими мордами», а всего масок было 210.
На допросе дворянин Еланский, владелец дома с подвалами, поклялся на Святом Евангелии, что ничего не знает об этих бомбах и припасах. По его словам, к нему обратился некий человек в немецкой шляпе, который арендовал подвалы за хорошую плату. Арендатор заявил, что в бочках и ящиках закрыты скобяные изделия, и попросил за отдельную плату отдать товар галицкому купцу Ивану Жаринову, как только тот объявится.
По словам дворянина Еланского, человек в немецкой шляпе был мал ростом — не выше 12-14 дюймов.
Розыск купца Жаринова среди приезжих из Галича результатов не дал.
Максим Старостин-Злоба, сын боярский, губной староста, окольничему Степану Проестеву, главе Земского приказа доносит следующее:
Губной сыщик Охота Иванов просит довести до вашего сведения, что в июле-октябре текущего года на некоторых домах в Зарядье, Замоскворечье, на Петровке и в Толмачах появились знаки в виде треугольника с заломленной вправо вершиной, к которой прикреплен маленький кружок.
Знак этот напоминает шутовской колпак с бубенчиком.
Такой знак замечен, в частности, на воротах домов княгини Патрикеевой-Булгаковой и князя Ивана Хворостинина, а также рядом с дверью ночлежки, где был ликвидирован Якшай, торговец кровью и убийца.
Прикажите взять под наблюдение дома, отмеченные этим знаком.
Копия — Ефиму Злобину, дьяку Патриаршего приказа, главному следователю по преступлениям против крови и веры.
Птенец Гнезду сообщает:
По достоверным сведениям из Кремля, на совещании высших сановников с участием Отца и Сына обсуждался проект государственного бюджета на следующий финансовый год.
Проектом предусмотрено значительное учеличение закупок для нужд русской армии оружия и военного снаряжения в германских государствах.
Посольскому приказу дано поручение о подготовке к переговорам с английской короной о займе на приобретение оружия и снаряжения.
Судя по имеющейся информации, в перспективе предполагается создать полки специального назначения по немецкому образцу и пригласить в эти полки на выгодных условиях опытных немецких и французских офицеров, в том числе военных инженеров. Численность армии планируется постепенно наращивать, доведя до 80-100 тысяч человек.
Кроме того, в проекте бюджета предусмотрена еще одна статья государственных расходов – восемь алтын на стрижку волос, бороды и усов патриарха.
Осленочек с величайшим почтением Птичке Божьей написал:
Ваше сиятельство, если помните, я ассистировал Плутосу, когда нынешней весной он впервые назначил вам прием известного препарата. Мое положение не позволило мне тогда высказать свое мнение о лечении с использованием упомянутого препарата, но сейчас, не связанный этикетом, я считаю своим долгом сделать это.
Многие великие светила науки, - а Плутос, несомненно, к ним относится, - пытались использовать этот препарат для избавления от ряда заболеваний. Результат, однако, практически во всех случаях был отрицательным или ничтожным.
Самым известным опытом была попытка спасения умирающего римского понтифика — папы Иннокентия VIII, которому врач-иудей влил в жилы кровь, выкачанную из трех мальчиков, ради этого умерщвленных. Понтифику это не помогло — он умер.
Некоторые утверждают, что эта история от начала до конца вымышлена политиком-республиканцем и противником папства по имени Стефано Инфессура. Смею, однако, заметить, что даже если это так, многие выдающиеся медицинские светила давно пришли к однозначному выводу о бессмысленности перорального введения препарата в организм больного, где живая кровь разрушается под воздействием желудочного сока — слабого раствора соляной кислоты — и теряет свою целебную силу.
Сообщая вам это, я вовсе не пытаюсь поставить под сомнение достоинства Плутоса. Хочу только напомнить, что алчность не раз толкала его на скользкий путь, о чем, впрочем, вы и сами наслышаны.
Многолетние опыты привели меня к твердому убеждению в том, что препарат не теряет своей силы только в одном случае — если его ввести непосредственно в кровь больного.
Для этой цели я использовал тончайшую медную трубку, заостроенную с одного конца, которая вводится в вену пациента, и по ней в его организм поступает лечебное средство.
Убежден, что с моей помощью вы постепенно избавитесь от болезни, которая так долго и так жестоко терзает вас изо дня в день.
Если вы соизволите согласиться, плату я возьму вдвое меньшую, чем Плутос, поскольку для меня серебро является стократ меньшей наградой, чем успех науки и ваша благосклонность.
Конрад Бистром дорогому другу и старому товарищу Матвею Звонареву написал:
В юности я смеялся над друзьями, которые искали эликсир бессмертия: мне казалось, что остаться в памяти потомков — цель гораздо более трудная и благородная. Иногда мне кажется, что я приблизился к этой цели, но сомнения все чаще терзают меня, а в последние два-три года мрак заволакивает мой разум.
И дело не в старости, которая в шестьдесят девять лет — уже не самое страшное из пугал, но в болезни, доставляющей мне все больше страданий.
В прошлом году, как ты помнишь, я долго отсутствовал. С позволения нашего великодушного покровителя — Святейшего Патриарха Филарета — я побывал в Лейдене и Саламанке, перенес тяжелейшие операции, но в конце концов понял, что все бесполезно. Опухоль, которую Гиппократ сравнивал с крабом, медленно и неотвратимо убивает меня, лишая последних сил и надежды.
Но существует еще одна причина для моей меланхолии, и сегодня она кажется мне даже более важной, чем болезнь. Я говорю о Юте, о дочери, которая вскоре останется одна, без отцовской поддержки, хотя и с отцовским капиталом — немалым, поверь мне на слово.
Она еще слишком молода, слишком наивна и слишком умна, чтобы выдержать без горьких потерь испытания жизнью в Москве. Как был бы я счастлив, зная, что оставляю ее в руках надежного друга, который станет ей заботливым хозяином и деликатным наставником на жизненных путях, который поможет ей осознать истинное предназначение женщины, матери, хозяйки и при этом не станет препятствовать ее ученым занятиям, если они не противоречат его убеждениям и ее роли в семье...
При нашей последней встрече мне показалось, что Юта произвела на тебя благоприятное впечатление, и должен сказать, что ты на нее — тоже.
P.S.
Если тебе скажут, что я причастен к делу, которым ты сейчас занят, знай, что это случилось по неведению и слабости, а вовсе не по злому умыслу.
Птичка Божия сердечному другу Всаднику написала:
шифр «Окассен и Николетта»
Скучаю, друг мой, как же я скучаю, когда тебя нет рядом. С нашей последней встречи прошло более полугода, а я по-прежнему вспоминаю твой запах, шуршание мыши в спальне, которую ты принял за шпионку и чуть не пристрелил, и волнение, так оживляющее мое бедное сердце...
Женщине не пристало это говорить, но, увы, скоро я перестану принадлежать к слабой половине людского рода, превратившись в пугало, в чудовище. Днем меня мучают боли, усиливающиеся с каждым часом до того, что я теряю сознание, и только по ночам я еще чувствую себя человеком, а иногда даже женщиной.
Доктора не могут справиться с моей болезнью, хотя и не теряют надежды, пока я плачу им звонкой монетой. С каждым месяцем денег требуется все больше — лекарства дороги, а добыча их сопряжена с опасностью.
Но более всего мучает меня одиночество.
Я не виню Отца, предпринимающего не только необходимые, но и неизбежные шаги к укреплению расшатавшегося здания, более того, я благодарна ему за то, что он закрывает глаза на мои шалости и не велит своим псам треовжить меня. Но в новом воздухе пахнет страхом. Друзья затаились, боясь, что их потащат к Иисусу, иные уж там и поют, как бедолага Хвостик, по собственной дури вляпавшийся в очередную историю, иные канули в бездну...
Читаю Сенеку и думаю о тебе — думаю с некоторой неуверенностью в себе, потому что у меня из-за болезни вдруг начал расти живот, и я сомневаюсь, что смогу закинуть ножки на твои плечи, как тебе нравится, а мне и подавно.
Развей же мою неуверенность, Всадник!
А еще у меня до тебя дело.
Слышала я от разных людей о некоем князе Жуть-Шутовском, которого, кажется, никто не видел, но все боятся, и думаю, что, возможно, знаю его и могу рассказать тебе о нем кое-что любопытное и полезное.
Кроме того, я случайно узнала о тех, кто похитил известные тебе бумаги.
Пер Эрикссон, аптекарь, Большому Брату сообщает следующее:
В Кремле пропала какая-то Bumaga, то есть важный документ. Это пока все, что удалось выяснить. Все мои друзья боятся об этом говорить, а если говорят, то шепотом, словно речь идет о чем-то чрезвычайно опасном.
Дело о пропаже контролирует очень узкий круг лиц, прежде всего Отец и Сын.
Похоже, эта Bumaga имеет огромное значение для монархии, но дальше этого предположения мои фантазии не идут.
Арман де ла Тур, шевалье, в своих Les inscriptions quotidiennes записал:
Чтобы понять, с чем столкнулась Россия в лице Самозванца, и оценить ее сегодняшнее состояние, необходимо, конечно же, углубиться в ее историю.
Впрочем, достаточно всего одного сюжета, который для понимания России имеет чрезвычайно важное или даже решающее значение.
В 1015 году по приказу великого князя Киевского Святополка IОкаянного были убиты его младшие братья князья Борис Ростовский, Глеб Муромский и Святослав Древлянский, которые приняли смерть, не воспроивившись воле старшего брата-отца.
Впоследствии Борис и Глеб были канонизированы и стали первыми и едва ли не самыми почитаемыми святыми в России.
Братья пали жертвами политической борьбы, развернувшейся вокруг Киевского трона после смерти Владимира Святого (Красное Солнышко).
Подвиг Бориса и Глеба может быть по достоинству оценен только религиозным сознанием. Своим смирением, непротивлением злу и мученической смертью они как бы выявили дьявольскую сущность Святополка и встали выше плотского деяния в плотском мире, захваченном злом, и тем самым не позволили дискредитировать взаимоотношения Отца и Сына, упрочив их в Духе.
Однако вместе с тем, противопоставив «доброму» бездействию (позитивному безволию) – «злое» действие, волю и принеся себя в жертву принципу нерассуждающего подчинения власти («отцу»), они возбудили настороженное и даже отрицательное отношение к личности свободной, деятельной, активной, то есть к личности вообще, как таковой, действующей неснкционированно, полагающейся лишь на внутренние духовные ресурсы.
В условиях мусульманского Ига русские земледельцы стали называться крестьянами, т.е. христианами, сплотившившимися вокруг Церкви в монолит, не поддававшийся иноконфессиональным, иноверческим искушениям. Любое отступление от православия – пусть самое безобидное – приравнивалось к преступлению, ереси. Отпасть же от Церкви или вступить с нею в конфликт в условиях того времени было равнозначно полному разрыву с православным государством, с обществом, то есть – разрыву всех кровно-родственных, духовных и социальных связей, отказу от покровительства и защиты общины перед лицом Врага.
Единомыслие было нормой. Как писал о русских Иосиф Волоцкий, мы «все единого пастыря Христа едина овчата суть, и все единомудрствующе».
Так и тогда закладывались основы загадочной русской соборности.
В тех же условиях была немыслима и церковная самостоятельность, автономия по отношению к светской власти, государству (автономия наподобие католической, которая породила Лютера, Реформацию и либерализм). Церковная самостоятельность даже на уровне попытки была бы воспринята общественным мнением эпохи как покушение на национально-государственную целостность, жизнеспасительную сплоченность.
В алхимическом котле Ига родился уникальный симбиоз – «богоизбранное супружество» государства и церкви (симфония), когда выражение «русская церковь» означало «православная церковь», а «православное царство» имело более или менее строго очерченные границы, столицу, вооруженные силы, полицию, бюрократический аппарат и систему налогообложения.
Идеологизация государства развивалась в том же русле, в тех же берегах, что и огосударствление Церкви. Авторитет такой церкви мог быть только духовным, внутренним. Не случайно же весь Освященный собор православной церкви, за исключением архиепископа Астраханского, «предался» Лжедмитрию I. Причина одна: Самозванец обладал всей полнотой власти.
Европа пошла иным путем: церковь владела душами людей, тогда как корона — их налогооблагаемыми телами. Это двоецентрие, которого на Руси не было, как заметил Георгий Федотов, послужило фундаментальной основой европейской свободы личности. По мнению Франка, «религиозный дух западного мира с самого зарождения европейского общества в эпоху раннего средневековья с огромной силой вложился в дело внешнего строительства жизни», тогда как в России «великая духовная энергия, почерпаемая из безмерной сокровищницы православной веры, шла едва ли не целиком вглубь, почти не определяя эмпирическую периферию жизни... она не определяла собою общественно-правового уклада русской жизни и государственных отношений».
Созданное к началу XVIIвека национальное государство скреплялось верой в Силу, а уж потом силой Веры, - но не адекватной национальному государству секуляризованной государственностью, высвобожденной энергией самочинной личности, наконец культурой, которая основывалась бы на признании автономной ценности земной жизни.
На этом историческом фоне подвиг Бориса и Глеба обретает новое измерение, представая актом сознательного антиперсонализма, отказом от любого деяния, не санкционированного Отцом-Хозяином и подрывающего главный духовный ресурс государства – Дух Общности – перед лицом врага (Орды, Запада или дьявола).
Наверное, здесь и нужно искать объяснения русской ксенофобии с ее оборотной стороной – так называемым преклонением перед динамичным и технически (во всех смыслах) более совершенным Западом.
Здесь же и источник чрезмерного уважения к традиции, перерастающего в тотальный консерватизм, когда бездействие ассоциируется с благодатью – устойчивостью, прочностью, жизнеспособностью.
Понятно, что в условиях, когда превыше всех свобод ставится свобода внутренняя, духовная, всякое внешнее, социальное проявление личности допускалось лишь с санкции власти – слившихся в целое Государства-Церкви.
И само собой разумеется, что это затрудняло или делало невозможной самореализацию человека, который, вдобавок ко всему, был поставлен в крепостную зависимость от власти, т.е. лишен возможности распорядиться собой по своему усмотрению. Это касалось не только крестьян, но и бояр с князьями, называвшими себя перед лицом царя его «холопами».
Итак, суть явления Самозванца можно свести к его несанкционированности. Никто из тех, кто имел на это хоть какое-то право, Юшку Отрепева на царство не звал: ни земство, ни бояре, ни церковный собор. У него, занимавшего одну из нижних ступенек в социальной иерархии, не было никакого права и даже теоретического шанса на престол: для русского средневекового общества принцип «всяк сверчок знай свой шесток» был идейным абсолютом. Его поступок был чистейшей воды самовыдвижением, авантюрой, и поразительно, что на какое-то время русское общественное мнение, скованное нерассуждающим и некритическим отношением к традиции, приняло его как мессию.
Лжедмитрий был первым ярким явлением свободного русского человека.
Он вбросил в русское сознание саму идею личной свободы, личной ответственности и инициативы, невозможных в досмутной России...
Впрочем, в активном словаре русского человека по сию пору нет слова «свобода» в нашем понимании — ему соответствует понятие «воля», то есть lubie, volonté, gré, да и то лишь в тех случаях, когда речь идет о сильной, страстной натуре, готовой перевернуть, разрушить мир ради своей прихоти, а там хоть трава не расти,как говорят русские.