Это классическое интервью. Вопросы здесь как мой неизменный капучино. Говорю: "мне, как обычно: все по классике", а на самом деле капучино самый правдивый напиток из всех кофейных.
Сливки и кофе, при этом его любители необязательно скучные снобы, если людей можно охарактеризовать по виду кофе, который они пьют.
Аlena Shpak, психолог-консультант, которую многие знают как журналиста и редактора, искренне, как впрочем, многие мои собеседники, рассказала о себе, смене профессии, переездах, терапии, личном и частном.
И вы тоже почитайте. Вдруг, в этом тексте, найдутся ответы и для вас самих?
Ольга Деми: Алёна, почему психотерапия, почему не пекарь, к примеру? Ты ведь любишь печь, я видела. Почему именно психология?
Алёна Шпак: Так это почти одно и то же (смеется)! Только в процессе психотерапии клиент печёт свою булочку сам, а ты находишься рядом.
Про кондитерку мне прямо хочется отдельно сказать. Есть такое понятие procrastibaking — от слов «прокрастинация» и «выпечка». Для меня это был способ справляться с болезнью, с фрустрацией, а после с тем, что мир в карантин сузился до размеров квартиры.
В психологию пришла благодаря своей первой профессии. Мне однажды нужно было рассказать для «Такие дела» о себе и журнализме в одном предложении. И я написала: смотрю на журналистику как возможность рассказывать людям истории о людях.
А потом наступил момент, когда мне стало важнее слушать истории, нежели их рассказывать. Пытаться понять человека, а не что-то объяснять читателю. Последние тексты на KYKY и мои герои — это была какая-то новая глава жизни.
У меня был материал о том, как хоронят людей, умерших на зоне. И вот я смотрю на героя, а у него глаза такие... Как две дырки от пуль, и сквозь них небо проступает.
Или другая героиня, потерявшая сына в борьбе с раком и основавшая фонд помощи. Это была та самая трансцендентность. Нечто превосходящее, выходящее за пределы. Это было уже гораздо большее, чем журналистика.
О.Д.: Ты как-то говорила, что у тебя есть заболевание. Когда его диагностировали? Сколько потребовалось времени, чтобы выяснить, что да как? Какое лечение тебе необходимо сейчас?
А.Ш.: Чувствовать себя плохо начала где-то года за два до диагноза. В 2018 году у меня диагностировали аутоиммунное заболевание. Было много работы, редакторская должность, собственные какие-то проекты, море стресса, и я думала: просто устала. Вот отдохну — и всё пройдёт.
Отдыхала, но ничего, конечно, не проходило. Самым неприятным было, когда стали выпадать волосы, неконтролируемо рос вес, ну и вот это чувство постоянной усталости. С этого и начался поиск причин.
По утрам нереально было подняться с кровати, я могла спать 10-12 часов. При этом все анализы очень долго были в норме. Доктора говорили, что всё отлично, можно в космос.
Что могу тут сказать: если врачи говорят, что вам не может быть так плохо, а вам всё равно плохо — ищите почему. Оно обязательно есть. Не физическое, так психическое. Но чаще комплексное.
Лечение? Как такового лечения нет. Я принимаю заместительную гормональную терапию, это позволяет моему организму функционировать примерно так, как если бы иммунитет не убивал щитовидную железу, т.е. таблетки только компенсируют потери, но ничего не лечат.
Сначала было трудно «въехать» во всё это: понять, что происходит с телом, какие теперь есть ограничения, что можно есть, а что нельзя категорически, ну и так далее. Теперь я в порядке. Болезнь совершенно точно не определяет меня, но я всегда помню, что должна внимательно и бережно к себе относиться.
О.Д.: Твоя работа с психологом как клиентки, расскажи, какие это были отношения? Может, не с одним, возможно, несколько психологов пришлось поменять?
А.Ш.: Думаю, моя история не будет уникальной. До того как найти «своего» специалиста, ходила много к кому и в разных подходах. Свою первую терапевтку очень хорошо помню, она работала в гештальте. Мне не зашло от слова совсем, но я очень благодарна ей за правильные вопросы, с которых и начался, наверное, мой путь к себе. Нет, думаю, хорошего и плохого, правильного и неправильного. Есть наше и не наше. И так во всём.
О.Д.: У всех психологов должен быть психолог, так утверждают. А у тебя есть? Как ты к этому относишься? Что об этом думаешь?
А.Ш.: Знаешь же этот мемчик? Выпьем за моего терапевта: благодаря ему ты жив, а я на свободе (смеётся). У меня есть терапевт, и это важная часть жизни. Вопрос, сколько часов личной терапии должен пройти специалист, регулируется, помимо внутреннего запроса, нормами ассоциаций или подходов, в которых он состоит и практикует. Я считаю это правильным.
Только разобравшись с собой, дойдя до какой-то степени самопознания, мы можем идти к клиентам и работать так, чтобы не навредить. Мне нужно пройти 350 часов личной терапии и около 250 часов отработать под супервизией, — в сумме 600 часов специалист должен пройти и подтвердить это для получения European certificate of psychotherapy. Я сейчас на пути туда, скажем так.
О.Д.: Вы сейчас живёте в Польше и переехали туда до всех возможных событий. Сколько вы там живёте? Что можешь рассказать об этой стране?
А.Ш.: Да, мы прожили в Польше почти 10 лет. Могу сказать, что это отличный опыт.
Когда началась война, после двух недель упаковки коробок с гуманитарной помощью в режиме нон-стоп, волонтерства на горячей линии и полной фрустрации уехали в Португалию. Спонтанно, собравшись буквально за пару дней. Нашего бульдога авиакомпания отказалась брать на борт, и мы, несмотря на купленные авиабилеты, поехали машиной. 3500 км. Это можно назвать экзистенциальным путешествием.
Конечно, я продолжаю волонтёрить и сейчас, кроме того, у меня несколько клиентов, с которыми работаю «вдолгую» на безвозмездной основе от самого начала февральских событий. Но переезд дал мне возможность сохранить себя. Как говорят стюардессы в самолёте: наденьте кислородную маску себе, а затем — ребёнку. Только когда ты сама в порядке, ты действительно можешь помочь другим. Не из своего невроза, дефицита, а из устойчивости, стабильности.
Пока для меня Португалия, а точнее юг, регион Алгарве, где мы сейчас живём, — это океан, апельсины, цветы и собаки. I love it) Океан — это нечто невероятное. Я увидела его впервые в 34 года. До этого думала, ну чем все так восхищаются? Просто большое море. Так вот нет. Помнишь у Бегбедера, во «Французском романе» было: небо — это перевернутый океан. Время от времени он обрушивается на нас, умывая дома и холмы морской водой.
Океан — продвинутый терапевт, принимающий, мудрый. Португалия мне напоминает Нарнию, по крайней мере, сейчас это так. Вот спроси меня ещё раз после зимы, как там зимовать было? Может, что-то изменится. А пока так.
О.Д.: Что для тебя значит семья: муж, ребенок, отношения с ними? Что говорят о тебе родные, какая ты для них?
А.Ш.: Моя дочь говорит про меня так: «Мама у нас — скромный человек». Мне нравится. Давай так и оставим.
Я понимаю семью не только как мама-папа-дети, но как нечто большее, как род.
У меня как ребёнка была дисфункциональная семья, поэтому принятие корней шло со скрипом. Но когда это наконец произошло, я перестала быть человеком из ниоткуда. И это был инсайт. Такое: вау! Покажу тебе сейчас кое-что. Разница между фото около ста лет. Это я и моя прабабушка Мария Гетман. Нам обеим на фото по 20 лет. Удивительно, да? До моего текущего возраста она, кстати, не дожила.
О.Д.: Какой была твоя жизнь в Минске?
А.Ш.: Молодой. Минск для меня, — журфак, Купаловский театр, бар «Лондон», Красный костёл, универсам «Центральный» и их слойки со шпинатом, фасолевый суп из «Лидо», концерты, выставки, дождь. Минск — это мои друзья, рождение дочери. Я люблю Минск и боюсь его забыть.
О.Д.: Я знаю, что ты деятельный человек, активный, любишь помогать.
А.Ш.: Стараюсь делать, что могу. С возрастом пришло понимание, что есть разница между помощью и спасательством. Никого больше не спасаю. Не могу пройти мимо, когда животным плохо, вот тут точно. Каждый нос должен быть холодным и мокрым, а каждое шерстяное брюшко — сытым. Таков порядок вещей.
О.Д.: Тебе, между тем, идёт новая прическа. Это к слову, а не вопрос.
А.Ш.: Спасибо! Кто там говорил, не помню, что причёска влияет на то, как складывается день, а в итоге и жизнь. Афролоки для меня про жизнь. Про то, как либидо берёт верх над мортидо. И да, я себе действительно нравлюсь сейчас. Некая гармония внутренних процессов и внешней интерпретации.
О.Д.: Чего бы ты хотела для себя в практике? С какими людьми работать? Каких взаимодействий?
А.Ш.: Хотела бы побольше клиентов, приходящих до того, как произойдёт пиздец, а не после. Ну, или хотя бы сразу, как только появляется ощущение надвигающегося пиздеца. Но понимаю, прочувствовав это на себе, в том числе, что обратиться за помощью вовремя не всегда бывает просто.
О.Д.: Какой ты психолог? О чем, с какими сложностями к тебе приходить?
А.Ш.: Принимающий, понимающий. Нередко вижу у коллег пометки «френдли то», «френдли это». Я, наверное, просто френдли людям, в принципе. Люди мне интересны.
Направление, на которое профессионально ориентирована, — экзистенциальная терапия, оно ведь феноменологическое. Понимающая терапия и консультирование. Нам более важно увидеть, понять миропроект клиента, чем вписать его в шаблон, как это происходит в детерминистских направлениях, таких как КПТ, психоанализ, к примеру.
О.Д.: Какие последние интересные случаи прогресса клиентов были? Если можно об этом говорить, не называя имён.
А.Ш.: Я радуюсь, когда люди выздоравливают. Когда клиент приходит и говорит, например, что психиатр предлагает завершать медикаментозное лечение, так как есть устойчивое улучшение в состоянии. Это всегда радостно. Или когда работа заканчивается потому, что терапия действительно больше не нужна, так как человек нашёл новые смыслы, опоры.
О.Д.: Многие психотерапевты в какой-то период начинают писать книги, как Ирвин Ялом, Хорхе Букай, многие другие. Что ты на этот счёт думаешь: будет книга? С каким сюжетом?
А.Ш.: Если у меня будет книга, то о любви. Предугадывая вопрос: в любовь верю. И могу обосновать (смеется). Даже название есть: I want to love, I fearlessly. Прочитала это на краю Европы, на мысе святого Винцента. Про любовь и бесстрашие.
О.Д.: Почему для тебя закончилась журналистика? Что пошло не так?
А.Ш.: О, это крутой вопрос. Я прочитала в 2021 году у Алексея Цветкова-младшего на его страничке в фейсбуке пост. Сохранила себе и берегу для таких случаев.
Правда, там он писал о том, почему в последнее время всё чаще отказывается от интервью, но это очень попадает в то, почему я перестала заниматься журналистикой. Ведь работа журналиста — это во многом как работа за конвейером. С одной стороны по ленте едут герои, о которых я в самом начале говорила, а с другой — такие темы-проекты, которыми нужно зарабатывать на жизнь. Именно отсутствие субъективного (а порой и объективного) смысла вторых подтолкнуло окончательно уйти из профессии и заниматься тем, к чему лежит душа.
«Просто стала вызывать нестерпимую аллергию сама эта форма:
— Вот какой у нас к вам сегодня вопрос...
Да какой вопрос к свиньям собачьим? У любого вопроса давно есть окончательное решение, и оно не под замком. Вам самим-то не смешно? Любой ваш вопрос и любой мой ответ может сконструировать несложная программа, нейросеть, имитирующая правдоподобную речь. Даже если мы оба будем очень стараться, это всё равно будет выглядеть грустно и бессмысленно, как будто мы играем в пьесе Беккета, а в зале все уснули от скуки, если вообще в зале изначально кто-то был.
Вы точно хотите быть подражанием нейросети? Но и на этот вопрос мы оба знаем ответ».
#психо #психолог #аленашпак #блогер #ольгадеми #пропсихологию #интервью #интересное
