Абрам неспешно гулял по набережной какого-то канала, закатанного в бетон.
Над ним летали чайки. На лавке студенты играли в маджонг.
— Как же это, наверное, тяжело!, – подумал он вслух.
Один из студентов поднял глаза и спросил:
— Будто одеяло заправлять в пододеяльник? Я, кстати, Феофан и цирюльник.
— Будто идти пешком в Абрау-Дюрсо, – ответила ему молодящаяся бабуля, загорающая чуть поодаль.
— Но где же ваши кастаньеты?, – спросил Абрам и закурил сигарету.
Воцарилась томительная тишина. Даже чайки внезапно замолчали и буквально зависли в воздухе.
Бабуля перебирала пальцами тканевую сумку в цветочек и с тревогой глядела вдаль.
Она не знала, что сказать. А там, над крышей кирпичного дома, был, по крайней мере, невыразимой красоты закат.
Из окна, чуть подвинув занавеску, с интересом выглядывала тетя Тамара. На ней был махровый халатик.
— Томочка, милая, ну где же там мои клёцки?, – с нетерпением крикнул ей муж.
Он раскачивался в кресле-качалке, поглаживая французского бульдога.
Супруга не ответила ему. Во дворе рабочие с увлечением пили бражку.
— Я против!, – выпалил один и опрокинул стакан.
– А я противень!, – ответил ему второй и расхохотался, будто он прогуливался в костюме лягушки на фестивале фокусников.
— Вы — надежда страны, – протяжно и грустно заметила Клавдия Лаврентьевна, выгуливающая свою кошечку Франческу.
Франческа уже, было, раскрыла пасть. Она хотела с хозяйкой поспорить, ведь была с ней решительно не согласна, но вспомнила, что склоки — дело пустое.
Да и не хотелось ей под вечер остаться без вискаса.
Вместо этого она только муркнула вот так:
— Мррррмяу!
И легла на травку.
Тамара тихо вздохнула.
— Милый, тебе с майонезом или сметаной?, – спросила она и, задвинув занавеску, пошла на кухню.
— С винным уксусом и тем самым вкусным ликером от Эдмунда, он же еще остался?
— На стакан наберется.