1
С последней встречи с братом прошло два года. Обычно он возникал неожиданно на пороге моей квартиры в совершенно неприличное время – ночью, чтобы посвятить меня в очередную городскую легенду, которую он нашёл занимательной и, самое главное, реалистичной, ну или хотя бы не лишенной какого-то рационального корня, засевшего глубоко в асфальте жилых районов. Но в этот раз он написал мне сообщение: адрес и время.
Конечно, я знал бар «Сафари». Не лучшее место для деловой или романтической встречи, но самое то для параноидального полушёпота под треск выдохшихся динамиков, в окружении сизого сигаретного дыма. Брат ждал меня за столиком в углу. Он глядел в окно, зажав пальцами давно потухший окурок. На столе стояли три пустые бутылки из-под сидра – пиво брат не пил.
– Давно не виделись, – сказал я, сев напротив.
– Считаешь?
– Два года, думаю, это можно назвать давно.
– Не знал, что ты теперь носишь очки, – сказал он, бросив на меня взгляд.
– Работа за компьютером делает своё дело.
Брат пожал плечами и снова повернулся к окну. Он смотрел куда-то наверх. Глаза его вырисовывали зигзаги.
– Что там?
– Ничего. А может что-то. В этом и дело…
Я понял, что вот-вот услышу очередную городскую байку, а потому подозвал официанта, попросил себе пива – сидр я не пил. Когда я сделал глоток, брат спросил:
– Начну?
– Вперёд.
– Помнишь ли ты сказки, которые нам рассказывал отец?
– Какие-то помню, какие-то – нет. О чём речь?
– Топ-топ-топ идёт… – начал брат, отбивая ладонью по столу каждое топ, отчего пустые бутылки из-под сидра зазвенели колокольчиками.
– Магот, - закончил я и тоже ударил ладонью по столу. – Забавная шутка. Почему ты вспомнил об этом?
– Что если я скажу тебе, братец, что это вовсе не забавная шутка, как ты выразился, а самая настоящая проблема, с которой я не так давно столкнулся.
Я подумал, что брат в очередной раз бросил препараты, которые ему назначил психиатр, но сказал я, что готов выслушать.
Топ-топ-топ! идёт Магот! — это шуточная игра, которую придумал наш отец, зарабатывавший на жизнь написанием детских ужастиков. Видимо, то была одна из нереализованных на бумаге страшилок, которая осела в нашей квартире в виде причудливой игры. Она начиналась одинаково: отец сидел за письменным столом, а мы с братом осторожно подходили к нему сзади, сознательно шурша ногами по ковру. Он до самого последнего делал вид, что не слышит, а потом громко хлопал по столу приговаривая ту самую фразу. Затем вскакивал и шел за нами, нарочито высоко задирая колени, чтобы дать побольше времени скрыться. Тот, кого он находил первым ощущал, как на его голову опускается тяжелая отцовская ладонь, после чего он как бы начинал вкручивать голову тебе в шею. Очень слабо, никакой злобы в этом действии не было. После чего первый попавшийся звал на помощь второго. Второй накидывался на Магота-отца сзади, обвивался вокруг шеи, чем и усмирял невоплощенного обитателя детских ужастиков. Однажды мы попросили отца нарисовать нам этого Магота. Получилось что-то среднее между мамонтом и динозавром. Зубастый слон, покрытый не шерстью, но чешуёй. Отец сказал, что это существо настолько же огромно, насколько и незаметно. Оно вечно скрывается от взора за высокими домами, его невозможно услышать, можно лишь шестым чувством уловить взгляд рептильего глаза на своём затылке.
— Именно это я ощущаю последние недели. Сверлящий рептилий взгляд. А началось всё совсем странно. В общем, я видел отца.
Это, конечно, враньё. Мы оба видели отца в последний раз десять лет назад. Две пачки сигарет в день сделали своё дело. Он иссох буквально за полгода. До сих пор помню его маленькое высушенное тело, обложенное цветами.
– Я не сошел с ума, – продолжил брат. – На самом деле видел. Конечно, я не дурак, я тоже помню это сморщенное тельце, помню. К сожалению. Но недавно я увидел его в прежнем облике. Увидел, сидящим за столом, работающим за стареньким компьютером. Это было в одном из недостроенных домов близь старого переезда. Ты наверняка помнишь эти пустотелые памятники коррупции на окраине. Не буду говорить, что меня туда занесло, – это история не так интересна, как то, что случилось в одной из пустых комнат дома под номером «11». Я поднялся на пятый этаж и зашел в первую квартиру справа.
Как у нас в детстве, подумал я.
– Как у нас в детстве, – сказал брат. – Как ты понимаешь, дверей в квартирах нет, равно как и ничего из внутренностей – пустой каркас, бездушный короб. Разве что иногда попадались граффити на стенах, да строительный мусор. Так было и в той самой квартире, кроме одной комнаты – самой дальней. Из неё струилось тёплое облако света. Такое знакомо-домашнее, уютное, понимаешь?
Я тоже помнил настольную лампу отца. Её свет действительно обливал пространство спокойствием и уютом.
– Вижу, что понимаешь. Я несколько минут не решался заглянуть внутрь. Мешал и запах, зависший, казалось, под самым носом. Горьковато-кислый запах, сверлящий нос. Ты даже сейчас поморщился, а я ведь не сказал, чем там пахло.
Я на самом деле сморщил нос, более того, захотелось его как следует прочистить.
– Отцовские сигареты, да. Это были они. После такого озарения стоять на пороге я не мог. Точно какой-то вор я прокрался вдоль стены, чтобы не спугнуть чудное видение, и заглянул за угол. В комнате без обоев, без ковров, стоял стол, на столе старый компьютер, справа от монитора лампа, что излучала сияние детства, за монитором сидел отец. Чуть сутулый, с лысеющим затылком, легкой сединой по краям, с вечным дымом от сигареты, что струился и уходил к потолку, а оттуда разливался по всей комнате.
Тут брат обратил внимание на свой окурок, поджег его и продолжил говорить, зажав сигареты между указательным и средним пальцами.
– Как в детстве, крадучись, я подбирался к отцу, или к тому, что приняло его облик. Когда осталось несколько шагов, я услышал знакомое: топ-топ-топ идёт Магот.
Брат замолчал, отвернулся к окну и снова взор заскакал слева-направо в поднебесной сери осеннего неба.
– Что же было дальше?
– Я побежал. Прочь из дома.
– Почему?
– Разве не такие правила игры?
– Ты испугался.
– А ты бы не испугался?
– Видения порой выглядят реальными, ты сам знаешь, что…
– Это не видение.
– А что тогда? Мы оба были на похоронах.
– Я потому и сказал, что это, возможно, не отец, а что-то, что приняло его форму.
– Что же?
– Не знаю. Это сейчас не главная проблема.
– Нет? – спросил я, допив пиво и заказав ещё одну бутылку.
– Нет. Проблема в том, что со мной из здания вышел Магот. Та самая тварь, полумамонт-полурептилия. И теперь она вечно плетётся за мной, я чувствую её позади себя каждый раз, как выхожу на улицу, лишь в помещении я ощущаю себя хоть в какой-то безопасности. Но даже тут я ожидаю увидеть зелёную чешуйчатую морду с бивнями и рептильими глазами, что глядят на меня из-за соседней многоэтажки или через отражение в темных окнах бизнес-центра.
– Приятного, конечно, мало, - сказал я, - но ты знаешь мой ответ.
– Я разве задавал вопрос?
– Думал, вот-вот задашь.
– И что за вопрос, по-твоему, я приготовил?
– Что делать?
Брат рассмеялся. Он ударил по столу ладонью, бутылки повалились на пол и с гулким рокотом покатились прочь.
Чудак, подумал я.
– Вот чудак, – сказал брат. – Я знаю, что делать: нужно сыграть с ним.
– С отцом?
– С Маготом!
2
Все-таки он мой брат. Порой безумный, асоциальный, но брат. Родственные узы значат для меня чуть больше, чем это принято в наше время, где действует правило трёх НИ и одного НЕ: никто никому ничего не должен. Настоящая мантра современного здорового общества. Но мой брат не здоров, возможно отчасти не здоров и я, ведь всё ещё лелею надежду, что однажды он вернётся на путь, который мы начали вместе. Он взял академический отпуск на втором курсе и так из него и не вышел, все дальше и дальше углубляясь в недра городских переулков полных лукавого шёпота, тихих стонов, плетущих истории о невероятном среди безнадёжно-вероятного. Может, теперь с помощью детской игры, затеянной еще нашим отцом, он хочет выйти из круговорота жутких историй, что составляют мифологию окраин и множат уродливый пантеон. Может, он впервые протянул мне руку, будучи по самое запястье в непрозрачном омуте, может, это его мольба? Сыграй со мной, помоги выиграть, ведь ты тоже знаешь правила. Ты тоже знаешь. Он слишком гордый, чтобы сказать напрямую. И я такой же. Потому, когда он назвал мне точный адрес недостроенного человечника, я пообещал наведаться туда в ближайшее время.
На следующий день сразу после работы я заказал такси на указанный адрес. Таксист спросил, куда конкретно мне нужно, ожидая, что мне необходимо попасть в один из автосервисов, что рассыпались у подножья недостроенного и заброшенного ипотечного рая. Косым и хмурым взглядом он встретил моё уверенное:
- Именно к тому дому мне и нужно.
Спонтанные притоны, бордели и ночлежки - что еще может возникнуть в незаселённом доме. Держу пари, таксист разрывался между первым и вторым: что еще могло привести мужчину в деловом костюме с портфелем наперевес в застройщиком забытое место? Конечно, не детская забава, что померещилась его больному брату в холодном и пыльном лабиринте серых стен.
Расплатившись с таксистом, я вышел из машины и пошёл вдоль бордового забора из профнастила, что окольцевал нужный мне дом. Найдя брешь, – примятый к земле лепесток забора, точно что-то тяжелое на него повалилось, – я пробрался на территорию. Справа от здания стоял вагончик для рабочих, он когда-то был ярко жёлтым, с красной крышей, устремленной к красному же солнцу, но теперь он походил на позабытую великаном в пыли игрушку. На всякий случай я постучал в двери вагона, откуда-то сверху мне на рукав упала горстка песка, точно какое-то ритуальное посвящение – или приветствие. Отряхнувшись, я направился ко входу в дом. Никаких дверей, только серые стены, торчащие из них электрические волоски да круглоротые канализационные трубы, что змеями вились у подножья этих самых стен. Прошёл через узкий коридор к лестнице: лифт, конечно, не работал, да и был ли он вообще в этом чёрном пищеводе не ожившего гиганта - неизвестно. Поглядел наверх сквозь узкую щель меду пролётами, которая делилась лестничными перилами, рассекалась и группировалась обесцвеченным и упорядоченным узором супрематизма. Вздохнул, ощущая тоску безликих стен, и пошел наверх.
Пятый этаж. Одна и та же высота, что тогда, что теперь. Раньше я преодолевал её за пару вдохов, перепрыгивая через несколько ступеней, вырывался вперёд, подтягивая себя руками за перила, вылетел, точно камень, пущенный из рогатки. Теперь шел, вслушиваясь в глухое и плоское эхо моих шагов, что слабо чеканилось где-то наверху и неохотно возвращалось обратно, спотыкаясь о застывшие безжизненные преграды. Наконец, пятый этаж. Первая квартира справа. Тусклый вечерний свет падал в коридор, освещая путь мелким частицам пыли, что волочили неорганическую жизнь в круговороте взлётов и падений среди воздушных потоков. По полу скользили вытянутые сумеречно-синим светом оконные проёмы. Вот тут справа, в подобной квартире, была наша с братом комната. Слева родительская спальня. Я прошёл дальше, отметив, что и туалет, и кухня заняли то же место, что им отведено в моей памяти. А вот тут отцовский кабинет. Я замер у стены, глядя на тихи желтый свет, разлитый по полу, точно масло, готовое вспыхнуть. Свет этот лился из отцовской комнаты. Не синеватый - цвет умирающего дня, а золотой – цвет неувядающего человеческого разума. Нечто иррациональное зашевелилось внутри, нечто позабытое. Азарт, предвосхищение, ожидание какой-то забавы. Так я стоял когда-то, глядя из темноты коридора, как работал отец, как он держался руками за голову, вымучивая очередной кошмар, достаточно жуткий и достаточно одолимый для детского разума. Затем подходил мой брат, предлагал поохотиться на Магота. Я соглашался.
Сделал несколько шагов вперёд. Комната-побратим, комната-неродившийся близнец раскрылась передом мной немым бестелесным фантомом, имеющим лишь контуры, лишённым очеловеченной сути. Золотистый живой свет струился от макушки заходящего солнца, что в траурно сияло над изумрудными шпилями, окружающих город сосен. Из окна виднелся, поросший невысоким сорняком, пустырь, что так и не развился в детскую площадку, а за ним начинался один из проспектов, по которому вытягивалась граница приближающейся ночи. Простоял так, пока весь проспект не укрылся прозрачной густой пеленой, пока солнце не бросило последний луч, что отразился от окон далёкой многоэтажки, заставив меня на миг прищуриться. Ещё раз оглядел бетонный куб, где брат увидел призрака родителя, с тяжелым вздохом выпустил из легких дух ностальгии и пошел к выходу. Обернувшись в последний миг, я увидел вспышку, короткую вспышку из той самой комнаты, точно вспыхнула зажигалка. Побежал назад, ощущая знакомый едкий запах, впитывающийся в одежду, мебель, сами стены. Заглянул внутрь – ничего. Только изумрудные шпили за окном, да сизая мгла, заливающая пустую комнату.
Пока спускался вниз, написал брату сообщение: «Был там. Ничего».
Нажав кнопку отравить, краем уха зацепил причудливый звук эха, точно кто-то вторил моим шагам своими: тяжеловесными, вычурными. Вновь поглядел наверх сквозь узкую лестничную спираль, а оттуда на меня глядело бестелесное ничто, смеющееся над моим воспалённым воображением, раздражённым ностальгией по далёким временам.
Телефон завибрировал. Брат ответил.
«Совсем ничего?»
3
Договорились о второй встрече. Это на брата не похоже: одна встреча в год-два – вот его максимум семейного общения. На этот раз о встрече договорились в ресторанчике «Клевер». Конечно, это заведение я тоже знал. Именно здесь отец любил отмечать день рождения. Когда-то в «Клевере» была детская зона с бассейном из шариков, плетёной лестничной стенкой и пластиковой, грозящейся развалиться от любого неловкого движения, разноцветной горкой. Но это было тогда, теперь же детскую зону убрали, поставили ещё четыре угрюмых столика. За тем, что в самом углу меня ждал брат. На столе вновь стояло несколько пустых бутылок сидра.
– Никак не могу понять, – начал брат, когда я сел напротив. – Почему ты ничего увидел?
– Потому что там ничего нет. Твои видения, они…
– Можешь не стараться. У нас разное отношение к видениям, – сказал брат очертив в воздухе кавычки двумя указательными и средними пальцами.
– И в чем разница? – спросил я, подозвав официанта.
– Ты считаешь, что есть реальный мир вокруг, – брат обвёл рукой зал «Клевера», точно он и был квинтэссенцией материального мира, – мир, полный всякого физического, осязаемого барахла. Не всегда осязаемого напрямую человеком, иногда осязаемый с помощью наших эрзац-органов – приборов, датчиков, анализаторов. Этих железяк разной степени сложности, низводящих окружающий мир до нолей и единиц, которые человек радостно разворачивает… – брат задумался, подбирая слово, – трансформирует в миф, помпезно называемый реальностью. А есть то, что никак нельзя оценить и уловить, есть нечто, что заперто в человеческой голове, как сейчас принято считать, – тут брат ткнул себя указательным пальцем в висок, — это нечто, именуемое сознанием, выделывает такие причудливые фокусы, что люди могли бы подивиться, но у сознания есть лишь один зритель – оно само. Зеркало, что смотрит само на себя. Сознание через слова и действия выходит в мир, но почему-то этому нашему органу – а я считаю сознание именно органом – доверия меньше, чем самому примитивному термометру, барометру и прочей ерунде. Так вот, дорогой брат, разница в том, что ты думаешь, сознание – это следствие реальности, а я знаю, что всё совсем наоборот. Именно сознание формирует реальность, именно оно первично по отношению к миру. И то, что я вижу, слышу и ощущаю, ничуть не менее реально, чем электромагнитное излучение от какого-нибудь телевизора, которое ты также не можешь увидеть, как и мои видения. И забери уже своё чертово пиво, – сказал брат и отвернулся к окну.
Всё это время рядом стоял официант, с выпученными глазами он слушал речь брата, точно вдохновлённый адепт только что зародившейся секты.
– Спасибо, – сказал я официанту и взял у того с подноса кружку.
– Вам нужно что-то ещё? – спросил он, не сводя глаз с брата.
– Нет, спасибо, – ответил я.
Официант не шевелился.
– Спасибо, ничего не нужно! – повторил я громче.
Бедняга проморгался, опустил смущённые глаза и быстрым шагом отправился в глубину зала.
– Не думал обзавестись культом? – спросил я брата.
– А что, может однажды, – пожал тот плечами, – но уже не при жизни.
– Почему?
Брат не ответил, он смотрел в окно, смотрел на крыши ближайших домов.
– Ты что-то видишь?
– Магота нельзя увидеть, помнишь?
– Но можно почувствовать, верно?
– Верно. Странно, – брат перевёл на меня взгляд, – я думал, что в тебе тоже есть что-то что позволит увидеть. Мы же близнецы. Как же так? – Взгляд его превратился во взгляд исследователя. – Неужели внешняя среда сделала это с нами?
– Что?
– Безвозвратно разделила наши миры. Я думал, однажды ты вернёшься на путь, который мы начали вместе. Помнишь, как мы жили в этих мирах, что возникали перед глазами, стоило нам заговорить. Мы творили целые вселенные, полные живых-для-нас существ. Мы их видели. Мы их слышали.
– Мы притворялись.
– Что?! – он отпрянул от стола. – Притворялись? Они были реальнее всего на свете. Они были реальнее нас!
– Послушай, я тоже помню эти игры, помню, правда. А ещё я помню, что даже тогда я притворялся. Да, не смотри на меня так. Уже тогда я понимал, что это лишь игры. Лишь фантазии, вымыслы, которые рассеются стоит нам отвлечься или выдумать другую игру.
– Нет, нет, нет… – брат судорожно замотал головой. – Это совсем не так. Это не… ты врешь… Зачем ты врешь?
– Не вру. Вовсе не вру, все так и было. Детские фантазии должны были остаться там, а ты принёс их во взрослый мир. В мир, где им нет места в тех формах, что ты для них приготовил. Отец тоже был фантазёром, и он нашёл выход для фантазий. Может и тебе стоит попробовать писать, что скажешь?
– Ты правда так думаешь? – брат улыбнулся.
– Да, мне кажется…
– Ты думаешь, эта чушь, что ты тут говоришь, что-то изменит?
– Я просто хочу помочь.
– Помочь? Ставя под сомнение мир, что лежит перед моими глазами?
– Ты смотришь на мир через очки. Испорченные, искажающие действительность.
– Да? Так посмотри, – брат провел перед лицом рукой, – никаких очков. А это что у тебя?
Глаза его в тот момент сверкали безумным весельем, в них искрился азарт умалишённого. Он склонился над столом, протянул руку и снял с меня очки. Затем встал, бросил на стол пару смятых купюр и пошел прочь. С моими очками.
Я опешил от такой выходки. Когда я выбежал за ним на улицу, брат пропал. А через пару минут пришло сообщение:
«Завтра. 11 дом, пятый этаж - там найдешь свои глаза»
4
Вновь такси привезло меня к указанному дому. Вновь подозрительный взгляд водителя проводил меня вдоль бордового забора из профнастила. Дом встретил знакомым холодом десятка пустых окон, пыльным сквозняком подъезда, гулким траурным эхом собственных шагов по ступенькам. Пустой трафарет – подобие квартиры из детства – снова встретил расстеленными по полу коврами из предзакатного солнечного света. Конечно, если брат и оставил тут очки, то в псевдокомнате псевдоотца. Прошел в нее, в окне все также виднелись далёкие сосны, в которых тонул краснеющий, будто гневающийся на приближающуюся ночь, огненный шар. Очки лежали на подоконнике, точнее на нижней части квадратной дыры, что так и не обросла рамой. Поднял их и посмотрел на стекла в лучах солнца. Достал из кармана платок, стряхнул пыль и поместил очки на привычное место. Затем замер, глядя на пустырь под окнами дома. Через пустырь наискосок шли следы: размером примерно два на два метра, круглые, плоские. Будто бы через пустырь несли какие-то колонны, которые периодически ставили на землю. В одном из таких следов лежала тёмная фигура. Без очков я бы не определил, что это за пятно. Но я был в очках.
Спустился так быстро, что пару раз чуть не навернулся. Оббежал дом, кинулся к пустырю, разрывая брюки о сухой колючий сорняк, бежал к одному из круглых следов. Бросился на колени перед примятой травой, перед телом брата. Он лежал, раскинув руки и ноги, точно пытался нарисовать ангела в сухой траве. Голова его смотрела в мою сторону, глаза налиты кровью, посредине лба красный разлом, из которого виделась розовая мякоть мозга. Из ноздрей тянулись застывшие алые кровяные змейки. Грудная клетка его стала широкой и плоской, точно его придавило чем-то тяжелым. Будто бы что-то упало на него. Но что, чёрт возьми, могло упасть на брата посреди пустыря? Что это за следы вокруг? Единственный ответ прозвучал в голове жутким приветом из детства - голосом отца.
Я снял очки. Из глаз бежали слёзы.