С этими словами 17-летняя девушка обратилась к своему дневнику, который начала вести в мае 1941 года, тогда она ещё не знала, что история будет печальной, в те майские дни она мечтала о любви.
Изучая, какие музеи и достопримечательности есть в Санкт-Петебурге, я наткнулась на описание мемориального комплекса "Цветок жизни". Там есть и монумент "Дневник Тани Савичевой", который представляет из себя восемь стел, выполненных в виде страниц из записной книжки, обнаруженной в вещах ленинградской 11-летней девочки Тани Савичевой, когда её нашли без сознания в квартире и эвакуировали из блокадного города.
Почему записную книжку, в которой девочка записывала даты смерти близких, назвали "дневником" я не знаю. Но, читая об этом мемориале, я наткнулась на упоминание другого дневника, на сей раз самого настоящего дневника, где школьница записывала свои мысли и чувства – блокадного дневника Лены Мухиной. Около 10 лет назад дневник был издан в виде книги под названием "Сохрани мою печальную историю".
Этот дневник изменил моё представление о блокаде и о войне.
Я ведь историей войны особенно не интересовалась, нам в детстве так часто о ней рассказывали, и ещё так много было ветеранов, нас вечно водили в музей и устраивали встречи с ветеранами, на всех лекциях о войне мы скучали и нудились, и ждали звонка, или разрешения покинуть музей. Хотя было и интересно, и страшно. Больше всего на свете я боялась войны, поэтому добровольно читать о ней в детстве не хотела. Помню, как я плакала в 6 классе, когда нас повели на "А зори здесь тихие". Мне было безумно жаль девушек. Я очень боялась, что такое может повториться.
Так вот, из школы я вынесла представление о том, что в блокадный Ленинград было невозможно попасть и больше двух лет невозможно уехать, спасались не многие только зимой по льду Ладожского озера. Из еды был только хлеб низкого качества, который выдавали по крошечному кусочку на человека в сутки.
А оказалось, что для граждан было разработано меню практически, как у диетологов, где расписано что человек должен получить необходимое количество жиров, углеводов, белковой пищи, клетчатки. Конечно всё это не соблюдалось, и людям выдавали, что было: муку или хлеб, крупу или жмых от переработанного зерна, мясо или кишки, или мозги, или какие-нибудь другие внутренности, или соевый заменитель мяса, могли выдать вино или пиво, кофе или чай, сахар или изюм, патоку или конфеты, или что-то совсем невероятное.
Одни люди "доставали" пропуски в столовые, другие продавали имущество или меняли его на продукты. Не удивляет, что люди отдавали последнее за хлеб, удивляет то, что были люди, которые могли себе позволить выменять свой кусок хлеба на швейную машинку в то время, как хозяин этой машинки и многие другие люди умирали от голода. Значит была возможность где-то брать еду?
Лена на страницах дневника описывает, какие все стали худые, измождённые и больные на вид, она не удивлялась внешнему преображению своих ровесников, но её поразил цветущий вид и упитанность одного из них. Как в голодающем городе, отрезанном от страны, кто-то мог сохранить упитанность?
Лена осталась одна, все её взрослые умерли, а она не работала и считалась иждивенкой, но это не освобождало её от уплаты коммунальных платежей.
Лена написала, что эвакуация была всегда (и зимой, и летом), что хоть и не регулярно, но ходила почта. Но выезжать было трудно, потому что перед отъездом было необходимо сдать все талоны на еду и пропуска в столовую, а выезд мог отложиться на неопределённый срок, и тогда человеку нечего будет есть.
Более исторически образованные и более увлечённые историей, конечно, всё это знают, но для меня некоторые вещи стали открытием.
Очень интересно описание новогоднего утренника для школьников, там все ждали праздничного обеда. Лена всю еду сложила в одну банку, а дома с мамой и суп, и котлету, и гречку выложила в кастрюлю и сварила суп. Страшно это. Страшно, когда девушка постепенно перестаëт писать о книгах, мальчиках, жизни и мечтах, а начинает писать и мечтать только о еде. Описывает какое вкусное желе можно приготовить из столярного клея.
Ленин дневник "всплыл" лишь 1962 году, попав в Ленинградский партийный архив (теперь Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга).
