Историк XVIII века И.И. Голиков в своём исследовании «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» писал, что из поездки в Амстердам царь привёз плотинного мастера и послал его «купцу калужскому Гончарову, который по его же воле завёл там полотняную и бумажную фабрики. Монарх с сим мастером писал к сему Гончарову, что поелику он не имеет у себя плотинного хорошего мастера, то он для него наняв искусного, посылает при сём, прописав, за какую плату он его нанял; и заключает: а буде ему тягостно производить такое жалование, то он, Государь, будет ему платить своё».
Совсем не по чину и рангу Гончарову было дозволено напрямую обращаться к царю за наставлением и советом. Не каждому фабриканту Пётр Первый приискивал за границей мастеров, да ещё и с оплатой этого работника из казны.
В одном из сохранившихся царских посланий к Афанасию Гончарову собственноручно написано: «Дорогой сынок! Я слыхал, ты разбогател и можешь вовсю заняться парусным делом. Благословляю тебя. Пётр». Такое вот обращение — «Дорогой сынок».
Несколько имений в Калужской губернии — более чем щедрый подарок — был преподнесён Афанасию сёстрами государя. Позже императрица Елизавета Петровна продолжала поддерживать промышленника Гончарова. За выдающиеся коммерческие успехи она в 1742 году пожаловала ему чин коллежского асессора, который давал право на потомственное дворянство и на покупку вотчины с крепостными — по тем временам случай исключительный. В декабре 1775 года Екатерина Великая посетила родовую усадьбу Гончаровых Полотняный Завод и подтвердила право на неё специальным высочайшим указом. При этом Афанасий Абрамович попросил её подписать завещание, которое он составил для сохранения капиталов и имущества рода. В документе говорилось, что ничего из гончаровского состояния не может быть продано или оставлено в залог.
Поэтому не надо удивляться, встречая сегодня в разного рода изданиях следующую информацию: «Отец Натали Пушкиной-Гончаровой, единственный наследник имения Полотняный Завод Николай Афанасьевич Гончаров женился на Наталье Ивановне Загряжской, которая была внебрачной дочерью Ивана Александровича Загряжского и Еуфрозинии Ульрики фон Липхарт (в замужестве баронесса фон Поссе), но в то же время являлась племянницей графа Кирилла Разумовского, родственницей князя Потёмкина.
Сама по себе история рода Гончаровых достойна авантюрно-приключенческого романа. Судите сами, командир Каргопольского карабинерного полка Иван Загряжский познакомился с супругами Поссе в январе 1782 года в Дерпте на традиционной зимней ярмарке. По завершении ярмарки баронесса Поссе оставила мужа и бежала с полковником Загряжским.
Иван Александрович привёз в своё имение Ульрику, «представил обманутую жену законной супруге [Александре Степановне], но служба есть служба, и вскоре уехал в Москву, где впоследствии и жил. Александра Степановна Загряжская приняла любовницу мужа. После её ранней смерти не просто взяла на себя все заботы о её дочери Наталье, а «приложила все старания, чтобы узаконить рождение Натальи, оградив все её наследственные права».
Позднее Александра Степановна переехала с детьми в Петербург. Здесь они попадают под покровительство Натальи Кирилловны Загряжской, жены их дяди, Николая Александровича. Все три сестры Загряжские были приняты во фрейлины к императрице Елизавете Алексеевне. Если быть абсолютно верным, то юную Наталью ещё только «оформляли» во фрейлины. Но при дворе на неё, отличавшуюся необыкновенной красотой, унаследованной, по семейным преданиям, от матери, что называется, с первого взгляда обратил внимание и увлёкся ею Алексей Охотников, тайный возлюбленный императрицы Елизаветы Алексеевны и вероятный отец её второй дочери — великой княжны Елизаветы Александровны. Последовавший скандал стал причиной скорого брака Натальи Ивановны с Николаем Гончаровым.
На их венчании в дворцовой церкви присутствовала вся царская семья, включая будущего императора Николая I. Перед выходом в церковь невеста к венцу убрана была императорскими брильянтами во внутренних покоях Государыни Императрицы Супруги Его величества. Самодержец всероссийский Александр I молился перед алтарём за новобрачных, ибо также как Николай Гончаров был потомком Петра I, значит — троюродным братом Николая Гончарова, несмотря на то, что Афанасий Гончаров был побочным сыном самодержца и его фаворитки из древнего рода Рюриковичей.
Непризнанная Европой русская ветвь Романовых-Рюриковичей-Гончаровых — носитель священной крови, в отличии от официальной — императорской немецкой ветви дома Романовых, благодаря усердию «обольщения» ряда немецких принцесс, поочередно сменявших друг друга на русском троне после смерти Петра Великого».
Из всего этого следует сделать один существенный вывод: знать, кто чей ребёнок, и официально признавать — не признавать ребёнка «законным» не связано зачастую с кровным родством, это прежде «вопрос» политики.
От природы у сына императора Павла I и Марии Фёдоровны были высокая, статная фигура (1 м 90 см), правильные черты лица. Про его взгляд говорили, что он холоден и казался оловянным, но это был взгляд императора, которому покорялись не только женщины. При нём насаждался в России консервативный и бюрократический образ действий, ужесточалась цензура, университеты подверглись опале, просвещение перестало быть заслугою, стало преступлением в глазах правительства. Цензор А.В. Никитенко, отличавшийся долей либерализма, записал тогда в своём «Дневнике»:
«Варварство торжествует дикую победу над умом человеческим».
Общеизвестна была большая ограниченность Николая I, которого знавшие его современники называли кто «стойким оловянным солдатиком», кто «Дон-Кихотом самодержавия», а от Льва Толстого пошло самое распространённое и самое нелицеприятное его прозвище — «Николай Палкин». А.Ф. Тютчева, имевшая возможность наблюдать жизнь царя, что называется, на расстоянии вытянутой руки, записала в дневнике:
«Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями. Он не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне особого строя понятий, из которых он создал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал её не только без угрызения совести, но со спокойным и пламенным сознанием исполнения долга. <…> Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века. <…> Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом».
Тютчева отмечала, что Николай I «чистосердечно и искренно верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё слышать своими ушами, всё регламентировать по своему разумению, всё преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 73) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 62. «Донжуанский список» Николая I вряд ли был короче пушкинского
Эссе 64. Отъезд Пушкина (без всякого предупреждения) в Михайловское создал все необходимые условия