Этот выход из Холодного яра, что тянулся через всю балку, Валерка нашёл случайно. Ещё в шестом классе поспорил с восьмиклассником Толиком Дробышевым, что спустится в Холодный яр и принесёт Толику тот острый и изогнутый камень, что виднелся на самом дне, – пацаны называли его змеиным зубом. Стены яра были отвесными и скользкими, – даже в жаркие летние дни яр дышал прохладным и влажным сумраком. Дробышев насмешливо присвистнул, щёлкнул Валерку по затылку, безразлично отвернулся и пошёл с пацанами покурить за спортзал.
Спуститься в Холодный яр оказалось не очень трудным делом. Валерка просто слетел по скользкой стене, но дух захватило – от скорости, похожей на космическую, и от чувства, что летишь с этой скоростью в холодную и мрачную глубину, где, рассказывал Дробышев, не только каменный змеиный зуб виднелся, но и сами змеи давно облюбовали дно яра. На крутых стенах яра местами выступали камни, и терновая поросль как-то умудрилась зацепиться меж камней. Колючки на этих низкорослых кустах оказались небывало свирепыми, и Валерка, пока летел с нездешней скоростью, успел изодрать в клочья футболку и брюки. На дне яра протекал ручей – сверху, из балки, он казался неширокой и бесшумной лентой, а здесь Валерка замер: ручей мрачно и яростно гремел по камням, и запросто перешагнуть через него не получилось, – чтобы перебраться на ту сторону, где лежал обещанный Толику острый змеиный зуб.
Валерка поёжился: по-другому, кроме как Холодный, этот яр нельзя было назвать. Даже не верилось, что там, наверху, в балке, светятся под солнцем дубовые листья, а большие камни нагреваются так, что положи на них промокшую футболку – в два счёта высохнет. На дне яра влажные камни пахли угрюмой сыростью, и сквозь сумрачную тишину слышался лишь один звук – как ручей угрожающе перекатывал камни. А в балке и звуки, и запахи были другими: тонкими струйками весело звенела криница, ласково гудел шмель в цветках клевера, колыхались белые и жёлтые свечечки донника, и солнце казалось душистым и сладким, – от россыпей земляники на склонах.
Ручей Валерка переходил вброд, босиком, – сначала перекинул на ту сторону кроссовки. Вдруг непонятная боль пронзила Валеркину ногу – от стопы до коленки. Он удивлённо приподнял ногу и в течении ручья увидел водяного ужа. Валерка облегчённо засмеялся: больно, но – не змея же, о которой Толик Дробышев страшилки рассказывал! Мальчишка даже залюбовался этим водяным разбойником: буро-коричневый, с тёмными и светлыми пятнышками, – как на шахматной доске. Таких ужей ещё называют шахматными, вспомнил Валерка. Оглянулся вокруг, поискал глазами камень, что напоминал змеиный зуб. Уже собрался поднять камень, – он оказался больше, чем виделся сверху, из балки и, должно быть, тяжелее. Валерка прикидывал, как будет нести змеиный зуб, – ещё и подниматься с ним по скользким стенам яра, а камни глухо грохотали на дне ручья, и мальчишка не сразу расслышал негромкое шипение. Рядом со змеиным зубом увидел гадюку. Застыл: гадюка медленно поднимала голову. Валерка рассмотрел её мутноватую серость, чётко вырисованный тёмно-коричневый орнамент на спине и по бокам. Хорошо хоть, что на неё не успел наступить, как на ужа в речке. Выходит, Дробышев не сочинил про гадюк, что живут в Холодном яру… Гадюка задумчиво посмотрела на мальчишку, видно, решила, что опасности он не представляет, демонстративно лениво свернулась спиралью, – всем своим видом показывала, что нет ничего важнее, чем погреться под лучами солнца. Валерка совсем не возражал бы против такой глубокомысленной жизненной позиции гадюки, вот только принять солнечную ванну она устроилась не просто рядом камнем, похожим на змеиный зуб, а ещё и голову свою опустила на камень… Валерка уселся неподалёку, – надо было дождаться, пока гадюка закончит воздушные процедуры и уползёт по своим делам. А невозмутимое спокойствие гадюки красноречиво говорило, что пусть весь мир подождёт…
Отсюда было хорошо видно, что наверху, в балке, ещё совсем светло, а в Холодном яру хмуро сгущался сумрак. Гадюка всё же вспомнила о каких-то неотложных делах и нехотя прошуршала по мелким камням вдоль ручья, исчезла в траве. Валерка подхватил змеиный зуб и пошёл за гадюкой. Присматривался к стенам яра, надеялся заметить хоть небольшой уклон, по которому можно было подняться в балку. Попытался карабкаться, хватаясь за низкорослые терновые кусты, но тут же срывался на дно яра. Шёл дальше, тревожно посматривал вверх, – на балку надвигалась синеватая тень… Ручей вдруг свернул чуть вправо – будто устремился навстречу какому-то просвету. Валерка глазам не поверил: этот просвет полого поднимался и выходил из Холодного яра прямо на склон балки. Даже змеиный зуб показался совсем невесомым, и мальчишка легко выбежал в густеющую синеву вечера.
Утром, до звонка на первый урок, разыскал за спортзалом Дробышева с пацанами. Вытащил из ранца змеиный зуб:
- Узнаешь?
Насмешливо улыбнуться уТолика не получилось: это был тот самый камень, что виднелся на дне Холодного яра. Дробышев всё же прищурился:
- Другой, может. Просто похожий. Мало ли.
Валерка похлопал глазами, носом шмыгнул. Предложил:
- А пойдём к яру. Увидишь, что там нет змеиного зуба, потому что он – вот он. – И вдруг зажалел Толика: спор он проиграл. Чтобы Толик не так грустил, Валерка признался: – А гадюка, Толь, там и правда живёт. Я её видел.
Интересным оказалось то, что из балки они с пацанами не смогли найти тот пологий спуск в Холодный яр. Пришлось Валерке снова сигать на дно, идти по течению ручья, куда тогда уползла задумчивая змея… И подниматься по пологому просвету наверх, чтобы пацаны убедились: выход из Холодного яра есть.
В первые дни работы горным инженером Валерий с мальчишеским любопытством исследовал все шахтные выработки. И – так же, как тогда в Холодном яру, вышел к заброшенной выработке. Обратил внимание, что по стенам почти незаметно разливается какое-то сияние, и эти отблески похожи на дневной свет. Валерий удивлённо прошёл в конец выработки – оказалось, она ведёт на поверхность.
Они с Егорычем выбрались из-под завала – для этого пришлось вспомнить движения той гадюки, что тем вечером в Холодном яру уползла между камнями вдоль ручья… Каски у них с Егорычем, конечно, треснули, и выбираться дальше из штрека пришлось в темноте. Стало ясно, что позади – обрушенная кровля, и не было речи, чтобы выйти к одному из вспомогательных стволов, откуда можно подняться на-гора. Оставалось одно: выйти к старой выработке. Егорыч тоже слышал об этой выработке, но признался, что бывать там ему не приходилось. Валерка вспоминал Холодный яр: зря он ёжился от прохлады, – зато там можно было дышать… А здесь свежая вентиляционная струя безнадёжно потеряна, и они с Егорычем просто задыхались от газа. Потом оказалось, что они по очереди теряли сознание, пока шли к заброшенной выработке. А иногда и вместе валились с ног… Приходили в себя, и снова шли, бывало, тащили друг друга, в три погибели сгибаясь под низко нависшей крепью.
… Валерий не спешил открывать глаза. Чтоб счастье было впереди: сегодня он понял, что больше не провалится в ослепительно сверкающую черноту, что была чем-то другим, не шахтой. Шахту Валерка любил и жалел её – за то, что ей приходилось содрогаться от внезапных взрывов, за незаживающие раны, что оставляли эти взрывы… Сегодня Валерий проснулся, – не пришёл в себя, а просто проснулся и подумал, что больше не надо будет проваливаться, а потом выкарабкиваться из этой беспроглядной темноты, как в детстве пытался карабкаться по скользким отвесным стенам Холодного яра.
Прислушался к совсем тихим голосам и открыл глаза… Карина. Карина?.. Какая красивая… Какая красивая, тоненькая и гибкая, – и такой знакомый запах от её тяжёлых тёмно-пшеничных волос… Валерка снова прикрыл глаза: чтоб вспомнить, как он любил её. Каринкина уверенная красота была совсем прежней…А любовь не вспоминалась. Перед закрытыми глазами – цветущий куст чертополоха, Катюшины ладошки бесстрашно гладят колючий и сильный стебель, и нечего было вспоминать какую-то другую любовь, кроме этой, единственной, – его неповторимого, его сбывшегося мальчишеского счастья…
Когда мать сообщила ему, что Катя вышла замуж и родила сына, Валерка – ещё с мальчишеским отчаянием – сам от себя скрывал надежду: он полюбит только ту, что будет похожей на Катюшу… Искал и не находил: ни одна из Анжелик или Вероник даже близко не напоминала Катю. И только на предпоследнем курсе показалось, что с Кариной вдруг вернулось то единственное мальчишеское счастье…
Сейчас Карина стояла рядом с его постелью, а любовь не вспоминалась, потому что в висках больно стучали Каринины слова:
- Ну, ты же взрослый мальчик. Пятикурсник. Аборт на моём сроке – дело недешёвое.
Мать осторожно улыбнулась:
- Вот жена к тебе приехала…
А в Валеркиных висках стучало:
– Захаров! Ты же сам предложил расписаться исключительно из-за того, чтобы отцом ребёнка записали тебя.
Жена?..
- Мам! – Валерий чуть нахмурил брови, остановил мать. Пожалел Карину за непривычную растерянность в её глазах:
- Ты хочешь увидеть дочку?
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10