Туннель задышал ветром, поднимая бумажки. Я стою на краю платформы, протиснувшись в первые ряды. Покорно стою вместе со всей толпой, в голове мечутся обрывки мыслей от только что проведенного семинара по русской поэзии. Меня окликают по имени. Голос незнакомый, и я вздрагиваю. Поворачиваю голову, вижу веселые и шальные глаза своего давнего друга Бадмы. Но его теперь не узнать, под глазами темные круги, кожа на лице стала коричневой. Он щерится мне довольной улыбкой, протягивает руку. Здороваемся, руки у него жесткие и грубые. Мы стоим рядом, и я думаю, что сказать ему, но все вопросы кажутся пустыми и ненужными. Спросить, как дела? Но мне особенно неинтересно как у него дела, и видно по нему, что не особо хорошо. Спросить его как дома, но про родных я и так знаю, а остальные меня совершенно не интересуют, кто там женился, кто развелся, кто умер, у кого кто родился. От моих мук спасает сам Бадма, он хлопает меня рукой по плечу, и говорит – Менд (Зравствуй) братан, ямаран бяянч (как дела)? Я мотаю головой, он переспрашивает – что, как дела братан? Я кошусь на неприязненно смотрящих на нас людей, и сдерживаюсь, чтобы не отряхнуть пальто, куда хлопнул Бадма. Да ничего, нормально все – наконец отвечаю ему. Он кивает и улыбается – слушай, давай пойдем куда-нибудь, посидим. Мы лет сто не виделись. Я изображаю сожаление на лице – извини Бадма, я опаздываю, очень тороплюсь. Давай завтра встретимся, он кивает мне. И тут меня спасает подъехавший поезд, я кидаюсь в вагон, пока он не вспомнил взять у меня номер телефона. Из окна махнул ему рукой еще раз, он машет мне в ответ.
Облегченно вздыхаю, представляя, как удивленно распахнутся глаза у Ольги, если бы я привел его домой. Как мы будем сидеть и мучаться неловкостью, да и самому ему будет неловко у нас. А Ольга конечно ничего не скажет, но в глубине ее голубых глаз будет плескаться сомнение. Я помню это сомнение у ее отца, когда я пришел к ним впервые. Мне пришлось гасить его длинным рассказом о толике монгольской крови у нас, и что иногда появляются такие люди как я. Видимо все это, и то что работаю я все-таки в литературном журнале, успокоили его. А Бадме самому будет неловко у нас, представляю, что он снимет обувь, и тот забытый запах грязных носок поплывет по квартире. Раньше мы только смеялись друг над другом, но теперь будет не смешно. Или он будет путать ножи и вилки, забудет слить воду в туалете. Да, все я правильно сделал.
Автобус был уже набит, а волны людских толп плескались у него, ища свободные места. Я уже отчаялся и послушно плыл по течению людского водоворота, относившему меня прочь от автобуса. И тут незнакомый голос прокричал мое имя. С усилием обернулся. Это был Бадма, он высунулся из окна автобуса и махал мне. Я начал пробиваться к нему. Наконец Бадма поймал меня за ворот пальто, подтянул к себе и закричал мне в ухо – ты что братан тоже домой собрался? Я смог только кивнуть головой, перекосившееся пальто зажало горло. Бадма втянул меня через окно, и мы с трудом втиснулись вдвоем на одно сиденье. Он опять щерился на меня довольной улыбкой, хлопал меня по плечу, и видимо, от избытка чувств, говорил громко – ты что тоже собрался на родину? Я кивнул опять. Он говорил не переставая – а я знаешь, неделю ходил в ту станцию, думал тебя опять встретить, цифры то забыли скинуть друг другу, а потом нашу бригаду кинули на другой край города, и все. Я еще пару раз сгонял в выходные, но опять не встретились. Я отвечаю – да вот, разминулись, наверное. Он кивнул – зато сейчас поедем вместе, давно наверное, дома не был? Там такое творится, эжжа (бабушка) смогла дозвонится пару недель назад, говорила, чтобы я возвращался. И вот еду. А ты что когда собрался? Я задумался, когда я собрался, видимо тогда, когда я увидел свои вещи в подъезде. Идти оказалось особо некуда, и я сразу пошел на вокзал. До этого раньше тоже собирался, сначала уволили с работы. Я бегал и грозил судом, но от меня отворачивались, и тогда я собрался ехать, и сказал Ольге чтобы собирала вещи. Но она, услышав куда я собираюсь, заперлась в комнате и не открывала. Наверное раньше надо было уезжать, когда валялся избитый на тротуаре, а люди, сначала пытавшиеся помогать, увидев лицо уходили. Я отмахнулся от воспоминаний, в автобусе невыносимо пахло скученностью, люди вокруг сидели, где придется, даже на полу в проходе. Автобус посигналил и начал трогаться, а за окном стал нарастать людской вопль. Бадма кривясь и отворачиваясь от окна сказал мне, - ну все поехали.
Братуха! – ко мне бежал Бадма, раскинув руки. Я остановил УАЗ и выскочил навстречу. Его форма была перепачкана грязью, и я предупредительно обнял его, чтобы он не замарал меня. Но он вырвался и опять хлопал меня по спине, все также щерясь своей довольной улыбкой. Я думал ты пропал совсем, сгинул куда-то, а ты смотри какой стал. Он ткнул меня пальцем в живот – гляди, даже живот, невчкн (немного) появился. Он заржал довольный, а я неловко улыбаясь смотрел на него. Но ему было всё нипочем – слушай, поехали к нам. Там наша бригада стоит, а меня отправили с бумажками для штаба. Вот теперь возвращаюсь. Тут недалеко километров тридцать, денек у нас погостишь, ну что поехали а? Я замотал головой – не могу Бадма, меня ждут. Время и так поджимает. Ты погоди я сейчас – я обежал УАЗ, откинул тент, достал из кузова банки с тушенкой, и сунул ему. Он обалдело смотрел на это богатство, и непонимающе спросил – ты чего? Потом глаза его потемнели, он выбросил банки передо мной, и молча отвернувшись пошел по дороге.
По ушам сначала хлопнуло, а потом горячей волной меня подбросило. Когда очнулся, сначала увидел синее небо с бегущими по нему облаками. В небе пел свою трель невидимый жаворонок. Потом поняв, что меня тащат по траве, я обернулся. Это был Бадма, онтащил меня на куске тента и хрипел от натуги. Вокруг начало свистеть, а потом захлопали выстрелы. Бадма упал рядом со мной, улыбнулся мне своей улыбкой. Я заговорил – ты прости меня Бадма, за все прости. Бадма, только махнул головой – херня все это, ты же братан мой, эжжка твоя, когда я уезжал просила за тобой приглядывать. Вот я и приглядываю. Он выдохнул последний раз и закрыл глаза.