Рассказ
Когда на берёзе, растущей под его окном, желтеют листья, а по берегам лужиц появляется по утрам тонкая хрустящая корка, он теряет покой. Часами стоит возле открытой форточки, смотрит на покрывающиеся ржавчиной сопки, курит и кашляет. И однажды вечером, не в силах терпеть навалившуюся на него тяжесть прошлого, уходит из дома.
И так каждый год.
Он медленно бредёт сквозь маленький северный город, мутнеющий в серой дымке надвигающейся ночи, запинаясь о банки из-под пива, разбросанные по тротуарам.
Город кричит ему вслед музыкой из уличных кафе, девичьим хохотом и клаксонами иномарок. Город пахнет грибной сыростью и сладкими духами.
Старик вдыхает город, попуская его через свои лёгкие, и хватается руками за горло, пытаясь разжать цепкие пальцы прошлого, сдавливающие его дряблую плоть.
Но вот город обрывается. Внезапно. Глыбы жёлтых и голубых девятиэтажек застывают на краю огромного пустыря, не решаясь ступить на его топкую, замусоренную почву.
Старик знакомой только ему одному тропкой, спрятанной в жухлой, свалявшейся траве, пересекает пустырь. Когда-то очень давно на этом пустыре жили люди, построившие город и железную дорогу, связавшую город с остальным миром. Где-то здесь стоял приземистый одноэтажный барак, в котором он вырос.
Пустырь упирается в чёрную кромку тайги. Исчезнув в ней, старик ощупью пробирается на шелест речушки, петляющей за деревьями. Выйдя к реке в густых, непроглядных уже сумерках, он долго шарит в траве руками, ища заросшее, замытое дождями пепелище. Найдя его, стаскивает прибрежный древесный хлам и зажигает костёр.
Наступает ночь.
Тихо на пустыре. Лишь изредка прогрохочет вдалеке по железнодорожному мосту поезд.
Перекат монотонно журчит, бормочет что-то на непонятном своём языке.
На берегу трещит, брызгает искрами жарко разгоревшийся костёр. Возле костра неподвижным каменным изваянием застывает старик. Взгляд его упирается куда-то поверх костра. Куда-то очень далеко. В прошлое…
И вот - оживает за спиной пустырь. Вырастают из-под земли дома. Бродят возле них серые тени. Слышатся их забытые голоса…
***
Артур совершил подлость. Сегодня на хате у Лысого показал Анькину записку Койоту. Анька - подруга Койота. Они вместе уже неделю. Койот вообще-то с девчонками не дружит. Но Анька… Анька его обломала. Она правильная. Она первому встречному просто так - за красивые глазки - не даст. А Койоту уж очень загорелось лишить Аньку девственности. Он попытался было сделать это неделю назад - на праздновании своего семнадцатилетия. Отвёл Аньку в дальнюю маленькую комнату - подальше от праздничного стола. Мял её, тискал, кряхтел, психовал… вспотели оба, она тушь размазала, но не дала. Предложила сначала «так» подружить. Койот, скрепя сердце, согласился. И вот они уже неделю вместе. Ходят по посёлку под руку. На тусовках сидят в сторонке - Койот учит Аньку целоваться взасос.
А вчера Анька ни с того, ни с чего написала вдруг записку Артуру: «Я тебя люблю!»
Артур растерялся. И как на эту записку теперь реагировать - не знал. Нет, ему польстило, конечно, что ещё одна девчонка призналась ему в любви. Но, во-первых, Анька ему не сильно нравилась. Рыжая, невысокая, худенькая. Нос конопатый. А главное - Анька тихоня. А Артур и сам не особенно разговорчивый. Что они будут делать вместе? В молчанку играть? Артуру нравились девчонки бойкие - приколистки. Чтоб ноги - от ушей, и волосы - до поясницы: белые-белые. Чтоб шёл с ней по посёлку, и пацанов встречных от зависти коробило и плющило. Нет, Анька симпатичная, конечно, милая, но не для Артура. Во-вторых, Артур совсем не горел желанием отбивать у Койота подругу. Зачем лишних врагов себе наживать. И было б из-за чего.
Что делать с запиской и главное - с Анькой, Артур не знал. А сейчас вот, когда Койот стал выпендриваться, какой-де он крутой и как от него девчонки тащатся, Артур не вытерпел. Из гордости и справедливости. На него - на Артура - девчонки тоже западают. И даже больше, чем на любого другого из их грядки пацана. А что касается Койота, так девчонок больше не он сам интересует, а деньги, которых у Койота - сына прокурора и директорши универмага - как у дурака фантиков.
- Анька на меня конкретно запала, - уверял Койот пацанов. - Не сегодня-завтра целку ей заломаю и - арривидерчи, беби.
- Нужен ты ей… - сквозь зубы процедил Артур.
- Да она в меня втюрилась! Отвечаю.
- Смотри, проотвечаешься…
- А тебе чё завидно, Артур? Завидно, да? Я сколько уже целок сломал? Пять! А ты ни одной ещё! Ты у нас благородный. Тёлок не портишь. Ты только объедки собираешь, вторяки…
И вот тогда-то Артур не сдержался. Вынул из кармана дрожащими от гнева пальцами скомканную Анькину записку и швырнул Койоту в лицо:
- На - обломись, урод!! Шмара твоя записки мне шлёт… любовные…
Записка ударила Койоту в глаз и упала на пол. Он поднял её, проморгался, развернул и поднёс к носу. Долго изучал бумажку, некрасиво выпятив губы, вертел и так, и этак, и вверх ногами, сопел, а потом неуверенно забубнил:
- Не может быть… Это не она писала… Почерк не её… Я чё, блин, почерк её не знаю…
- Она, она.
Пацаны - Лысый и Баклан - вырвали у скуксившегося Койота записку, прочитали и тупо загоготали:
- Ну ты, блин, Каёт, и лоханустя! Уши нам тут греешь о любви, а у самого рога из-под кепона ветвятся - в дверной проём хрен пройдут!! Га-га-га…
- Лысый, где бензопила? Тащи её сюда! Рога Койоту будем спиливать! Га-га-га!!
- А может двухручкой?
- Неа, двухручка не подойдёт. Рога-то хозяйские! Увесистые. Га-га!
Койот не слушал шутки товарищей. Бормотал что-то, кряхтел, пучился так, что из ноздри надулся большой шар из соплей. Койот шмыгнул носом и закричал:
- Артур, ты ведь гонишь, это не она писала!
На лицо Артура упала капелька белой койотовой слюны. Артур брезгливо утёрся:
- Пошёл ты…
Койот прыгнул к Артуру и схватил его за джемпер. В комнате зазвенела тревожная напряжённость.
- Ладно, Артур, не гони, - успокоенно сказал Койот, спасовав перед возможной дракой. - Чё мы будем из-за тёлки ссориться. Давай щас к Аньке вместе пойдём. Мы с пацанами неподалёку встанем, чтоб она не видела, а ты к ней постучишься. Скажешь, мол, так и так, записку получил, прочитал. Пусти, мол, побазарить. Если она эту записку писала, она тебя пустит. Если нет, то - облом. Она знает, что я ревнивый. Она левого пацана домой не пригласит. Вчера Лысый, вон, к ней на пару палок чая набивался, хрен она его пустила. Ну, так как, Артур? Сходим?
Артур оторвал руку Койота от своего джемпера.
В разговор встрял Лысый:
- Да не буксуй ты, Артур, давай приколемся.
- Ладно, пошли, - нехотя произнёс Артур. Он знал, что от пацанов сейчас так просто не отвяжешься.
Всходя на Анькино крыльцо, Артур проклинал себя за то, что подставил эту тихую и наивную дурочку. Подставил подло и грязно. Перебарывая презрение к себе, от которого хотелось убежать куда-нибудь в тайгу от всех подальше, а в первую очередь - от себя, Артур постучал в дверь.
Анька открыла. Он и слова не успел сказать, как она затащила его в квартиру. Она поняла: раз пришёл, значит, тоже к ней не равнодушен. Иначе бы не стал приходить. Просто сказал бы ей между делом, что она ему не пара. Или вообще вид сделал, как будто никакой записки не было, и в глаза бы избегал смотреть. Анька взяла его за руку, и - Артур опомниться не успел, как очутился в её комнате, на диване, а сама она умчалась на кухню ставить чайник.
Через пять минут, когда Анька уже вернулась в комнату и разливала по чашкам кипяток, раздался стук в дверь. Артур вжался в диван. Ладони стали влажными и холодными.
В комнату влетел Койот:
- Чаи гоняете, сволочи?!
И уже обращаясь к Аньке:
- Мы с тобой неделю дружим, ты меня хоть раз чаем напоила?! А?! Артурчику-то сходу - муси-пуси, тити-мити…
- Но ты же сам… - начала было оправдываться Анька.
- Чё сам?! Дура! Нужен мне твой грёбаный чай! Чай не водка - много не выпьешь! Вот, значит, ты какая?! А прикидывалась недотрогой! Овцой! Ты ему, Артурчику своему, ещё, это, потрахаться в газетку заверни…
Анька стояла потерянная, с чайником в руке. Артур хотел было встрять, успокоить товарища… но… вскочил с дивана и подошёл к окну…
Койот начал рыться на полке, сбрасывая на пол попадающиеся под руки книги:
- Где она?!
- Кто? - испуганно спросила Анька.
- Кто-кто, хрен в пальто! Фотка моя где?!
На днях Койот подарил Аньке свою черно-белую фотографию размером три на четыре. Хотя она его об этом не просила. Фотография была неудачная, тем более что Койот вообще фотогеничностью не отличался. Артур видел это фото: тинэйджер с не по-детски тяжёлым подбородком и большими острыми ушами, торчащими из-под коротких грязно-серых волос, сыто и зло смотрел на мир.
- В альбоме она, - тихо выдохнула девушка.
Койот схватил фотоальбом, стал лихорадочно его перелистывать, сминая хранящиеся там фотографии, вытряхивая их на пол, пока не нашёл свою. Отшвырнув альбом, он изорвал самого себя на мелкие кусочки и обсыпал ими Аньку:
- Вот тебе, шлюха, фотка моя на память! Храни и помни!
И, пнув подвернувшуюся под ноги Анькину кошку, выскочил вон.
- Ать… мать… итесь тут как хотите… - донеслись из прихожей злобные его матюги.
***
Старик поёжился, подкинул дров в костёр и закурил очередную сигарету.
С реки потянуло стылой сыростью. Где-то неподалёку, в тальнике, сонно и недовольно закричал разбуженный кем-то кулик. Заохал, заворочался под берегом с боку на бок глубокий речной омут. Плеснулась рыба…
Звёзды на небе заволокло облаками…
***
Дружбы у Артура с Анькой не получилось. Койот подговорил пацанов, и они перестали с ними общаться. А вдвоём было очень скучно. Анька, правда, души в своём новом друге не чаяла. Всё норовила прижаться к нему, обнять.
Артура её молчаливая нежность раздражала.
Они часами бродили по посёлку, перебрасываясь короткими и односложными фразами…
Однажды остановились возле киоска «Союзпечать» и Артур ради шутки купил Аньке недорогое алюминиевое колечко. Анька надела его на свой тонкий, детский ещё безымянный палец на правой руке и, любуясь подарком, счастливо улыбнулась:
- Теперь мы обручены. Навсегда.
В тот день родители её уехали в соседний посёлок на чью-то свадьбу, и Анька пригласила Артура в гости, на всю ночь.
Это могла быть лучшая ночь в его жизни. Анька разложила в своей комнате диван, застелила его свежей постелью. Потушила свет и включила маленький красный фонарик-ночник. Артур, смущённо ёрзая в кресле, распечатал принесённую с собой бутылку портвейна. Оба так волновались, что не заметили, как выпили её всю, целиком. Их с этой бутылки развезло. Анька влезла к Артуру на колени и стала пьяно целовать друга в лицо, ища своими губами его губы. Глаза её от смущения были крепко сомкнуты. Ни он, ни она не были возбуждены, не было и той тягуче-приятной истомы, какая обычно бывает от предвкушения тайной и запретной близости. Аньке просто нравилось быть взрослой. И хотелось, чтоб Артур тоже был взрослым. Был мужчиной. Её мужчиной.
Артура вдруг затошнило от выпитого вина и от Анькиных густых и сладких духов:
- Меня сейчас вырвет, - отлепился он от её объятий.
- Вырвет? Тебя тошнит? Из-за меня, да? Тебе не нравится, как я тебя целую? - изумлённо и обиженно уставилась на него девушка. - Тебя от меня тошнит?
- Нет, от вина.
- От меня! Тебя от меня тошнит! - капризно вскрикнула Анька и отстранилась от Артура. - Что, такая я стрёмная?!
- Нет! Говорю же: от вина! Выпил много…
- Если не нравлюсь, так и скажи. Сразу скажи. И уматывай!
Артур неприятно скривил лицо. Анькины взвизгивания резали барабанные перепонки:
- Ладно, уйду.
Анька, вдруг опомнилась, протрезвела:
- Артурчик, прости меня, дуру! Не уходи. Пожалуйста!
- Аня, я не могу так! - Артур почувствовал, как с его души стекает что-то тяжёлое, освобождающее. - Я тебя не люблю…
На улице была голубая июльская ночь, душная и жаркая. Анькины духи никак не выветривались, а стали даже ещё приторнее и противнее. Артур добрёл, пошатываясь, до угла своего барака, упал на колени и со стоном и плачем стал выблёвывать из себя портвейн…
Через три дня Анька уехала с родителями в отпуск, как говорили в их северном посёлке, - на Запад. С возвращением родители её что-то затянули. Анька пропустила две недели учёбы. Вернулась только к середине сентября.
Тогда-то - в сентябре - и случилась трагедия, потрясшая весь посёлок…
***
После отъезда Аньки Артур помирился с Койотом и опять стал проводить время с товарищами. Летом в посёлке было скучно. И они переместились на реку. Днём купались. Ночью - жгли костёр. Когда пришла осень, продолжали по инерции собираться на берегу.
В один из таких вечеров, когда было особенно тоскливо от чувства надвигающихся долгих северных холодов, которое не убивали уже ни водка, ни конопля, к скучающей компании на берегу подбежал запыхавшийся Лысый:
- Каёт, базар есть!
Они с Койотом отошли в сторону, и Лысый стал возбуждённо и торопливо шептать ему на ухо:
- Там, это, Анька пьяная в хлам, в посёлке, на качелях сидит.
- Ну?..
- Может, это, сделаем её? А? Когда ещё такая возможность будет?
- А куда поведём? Хата есть?
- Да на хрен нам хата - в кусты вон затащим и прогоним по кругу.
- Ладно. Веди её. Будет упираться, скажи, что Артур здесь. Артур, мол, её видеть хочет. А я пока Толстого за пойлом пошлю. Без пойла не в прикол будет.
Койот с довольным оскалом подсел к костру. Сунул Толстому деньги на две бутылки водки, и тот исчез в ночи вслед за Лысым. Артур лениво перебирал гитарные струны, пел протяжно-заунывную песню, которую подхватывал временами Баклан.
Вернулся Толстой. Койот налил себе водки, выпил и передал бутылку с эмалированной кружкой остальным. Шло время. Он нетерпеливо посматривал на часы…
Анька еле держалась на ногах. Подойдя к костру, она обвела мутным, отрешённым взглядом компанию и криво улыбнулась. Сделала вид, что не заметила Артура. Хотела что-то сказать, но язык заплёлся, запутался. Шатнувшись, Анька подсела к Койоту, обхватив его за шею, чтобы не упасть.
- Чё, Анька, водку будешь? - Лысый, успевший уже выпить, протягивал девушке кружку, налитую до половины.
Анька взяла её, выцедила содержимое маленькими глоточками без всякой брезгливости так, словно это была не водка, а вода, и утёрла губы. Пацаны одобрительно зашумели. Только Артур молчал, чувствуя, что Лысый неспроста привёл сюда Аньку. Страшная догадка вертелась в его голове: не по поводу ли Аньки был у них разговор с Койотом?
Койот нервно выкурил две сигареты подряд, встал и, цепко обхватив руками выскальзывающее, отяжелевшее тело девушки, шагнул с ней в темноту:
- Пошли, Анька, разговор есть…
Артур отложил гитару и тоже встал. Койот обернулся и с ненавистью уставился на Артура. Переборов раздражение, он как можно мягче произнёс:
- Не гони, Артур, мы только побазарим, клянусь… на пацана.
- Чё ты кипишуешь, Артур? Чё им потрещать уже нельзя? - усадил его на место Лысый.
Койот поправил обвисшее тело Аньки и снова обернулся. Блеснули в дрожащих отблесках пламени его узкие шакальи глаза:
- Только побазарим…
Их шаги удалились и стихли. Парни принялись за вторую бутылку. Выхватывая друг у друга кружку, они матерились и хохотали. Артур не пил. Шевелил веткой красные раскалённые угольки в костре и прислушивался к темноте. Темнота молчала. Только перекат журчал громче обычного, как будто хотел сказать ему что-то важное, но язык реки был неведом Артуру…
Примерно через четверть часа Койот вернулся. Молча вплеснул в себя остатки водки. Руки его тряслись. На лице напитывалась кровью длинная и широкая бороздка от Анькиных ногтей:
- Всё, пацаны…
- Сука! - бешено заорал Артур и, расталкивая парней, навалился на Койота.
Подмяв его под себя, он стал остервенело и безразборно наносить удары по его ненавистной, мычащей слюнявой пасти.
- Ты же клялся, сука! На пацана клялся! Ты не пацан! Ты сука теперь! Пидор!
Из разбитого носа Койота с хлюпаньем выбрызгивались липкие сгустки крови и соплей, пачкая куртку Артура. Койот с клёкотом захрипел:
- Лысый…
Опомнившиеся пацаны, бросились на помощь товарищу. Навалились скопом на Артура и стали его оттаскивать.
- Суки! - орал в истерике Артур. По его лицу катились слёзы. - Все вы суки!
Койот вывернулся из-под Артура и, пока того сдерживали Толстой и Баклан, стал на пару с Лысым наносить ногами удары по телу обидчика:
- На бабу повёлся, падла? На кусок мяса?
Артур перестал сопротивляться. Толстой с Бакланом выпустили его из рук и, чтобы угодить Койоту, тоже начали бить ногами неподвижную, обмякшую массу. Устав, все четверо вернулись к развороченному костру.
Койот, пыхтя и отплёвываясь, поднял с земли бутылки:
- Всё выжрали?.. - и, зашвырнув их в реку одну за другой, махнул в сторону кустов, - Анька там - под лиственницей, где шалаш был. Действуйте.
…Артур очнулся от криков. Светало. Гудела разбитая голова. Губы склеились ссохшейся кровью.
- Здесь она сидела, умывалась, - испуганно тыкал пальцами в берег Лысый. - Я ещё, это, грю ей: в реку не упади, скользко, росы-то вон сколь выпало. А она всё равно плещется и плещется. Отвернулся на минуту - глядь, а её уже нету. И круги, это, по воде идут… идут…
- Круги… В башке у тебя круги, блин… На хрен ты её вообще к берегу пустил, придурок. Тут же глубина страшная, дна нету. - Койот раздраженно вглядывался в речную синь. - Где тут её искать теперь?
- Всё, братва, попали мы… - обречённо загундосил Толстой.
- Да тихо ты, не каркай! - оборвал его Койот. - Мы-то тут при чём - сама упала.
Артур, шатаясь, проковылял к берегу. На камне, в стороне от того места, где соскользнула в реку Анька, тускло блеснуло алюминиевое кольцо, которое он подарил ей когда-то. Артур присел возле камня и незаметно положил колечко в карман.
«Теперь мы обручены. Навсегда», - послышалось ему вдруг…
***
Никто, кроме Артура, не догадался, что Анька утопилась сама. Все так и считали, что она поскользнулась и сорвалась с крутого берега случайно.
По посёлку расползлись слухи об изнасиловании. Но в милиции благодаря влиянию папы-прокурора уголовное дело на Койота и его товарищей заводить не стали. На допросах парни заученно говорили о несчастном случае. Дескать, сидели вместе, пили, а потом такое дело… утонула. Подтвердил эту версию и Артур.
Аньку выловили баграми в тот же день. Её закрутило на самое дно, в подводный речной залом.
Родители её вскоре уехали из посёлка.
А потом и сам посёлок сломали. Людей переселили в выросший рядом город.
Койот окончил юридический институт и стал, как и его отец, прокурором. К тому времени прозвище его звериное забыли и величали почтительно - Вольф Александрович.
Лысый через много лет всё-таки попал за решётку, за другое уже преступление. Там - на зоне - он украл деньги из воровского общака. Его нашли утром, в туалете, окоченевшего, с трёхгранным напильником в спине…
***
Над рекой засинел рассвет. Поднялись на крыло стаи диких уток и с жалобными прощальными криками потянулись дальше - на юг.
Тайга просыпалась. Хлопала своими сонными, рыжими глазами.
Давно потухший костёр остыл. Дующий с реки ветерок припорашивал пеплом мёртвое тело старика, распростёртое на земле.
Слетевший с берёзы лист тихо спланировал на его раскрытую ладонь, прикрыв своим высохшим телом маленькое алюминиевое колечко.
Застывшее лицо старика было спокойным.
Она его простила.
Он знал, что когда-нибудь она его простит. Когда-нибудь…
Когда наступит осень.
2005 г.
Рассказ вошёл в книгу "Когда наступит осень...".