Первые упоминания о ней содержатся в трудах Петра Дюсбургского, летописца крестоносцев, которые по воле папы и императора вторглись в прибалтийскую Пруссию, объявленную святымпрестолом владениями св. Девы и св.Петра. В те годы эта тварь, «забытая Господом со дней творения», как пишет хронист, — птица, поражавшая воображение своими размерами, помогла крестоносцам в битве у Ромовского леса, «устрашив и обратив в бегство язычников, этих северных сарацин». Она же спасла осажденный поляками Кульм, доставив в когтях посланных из Редена двух рыцарей, конных и оружных, которые, едва придя в себя после столь необычного путешествия, отважно бросились на врагов, поражая их обеими руками.
Однако впоследствии, во времена гроссмейстера Пауля Руссдорфа, когда Орден стал вассалом Польши, когда со всех сторон его попрекали стяжательством и развратом, — та же птица — «высотою сравнимая с крепостной башней» — напала на рыцарей неподалеку от Мариенбурга и заклевала насмерть двоих, учинивших насилие над польскими женщинами.
По приказу последнего гроссмейстера Ордена и первого курфюрста Пруссии Альбрехта Великого в окрестностях городка Велау, где, если верить молве, поселилась птица, была предпринята экспедиция с целью обнаружения гнезда чудовища. А поскольку ни в лесах, ни на болотах птица или какие-нибудь следы ее обнаружены не были, в Кенигсбергском университете при участии просвещенного курфюрста был составлен документ на трех языках в форме обращения к немцам, полякам и литовцам, объявлявший птицу вымыслом, плодом невежества и призывавший вместе с тем сообщать властям любые и всякие факты, касающиеся птицы из Велау. Однако больше о ней в официальных документах не упоминается.
В конце августа 1772 года слухи о птице из Велау неожиданно взбудоражили округу. Пастор Рюге сообщает в Кенигсберг о настоящей эпидемии страха, охватившей «Рамау и Тапиау, Гросс-Егерсдорф и даже, говорят, Инстербург». В письме пастора впервые упоминается имя прихожанки Анны-Фриды — «сумасшедшей из Велау», которой крестьяне приписывали связь с чудовищной тварью. Видимо, это письмо было не единственным сигналом такого рода, поскольку в предписании барону Дитмару фон Зальца, выехавшему из Кенигсберга в Велау, чтобы расследовать «слухи и происшествия», говорится о «многих прошениях и обращениях».
Прибыв в городок у слияния рек Прегель и Алле, в городок со старинной церковью на площади и улочками, вымощенными камнем, оставленнымина полях доисторическими ледниками, Дитмар фон Зальца был вынужден в первый же день приступить к расследованию обстоятельств загадочной смерти некоего юнкера фон цур Леебова, павшего, как утверждала молва, жертвой колдовства сумасшедшей Анны-Фриды, которая для защиты своей чести якобы призвала на помощь гигантскую птицу.
Осмотр изрядно попорченного трупа поразил видавшего виды барона, который записал в своем дневнике, что тело несчастного юнкера напоминало исклеванный воронами огурец.
Труп обнаружили на опушке леса, тянувшегося вдоль Фридландской дороги, тогда как оседланная каурая кобыла фон цур Леебова была привязана к ограде домика возле кладбища, то есть приблизительно в двух с половиной милях от лесной опушки. На все вопросы владелица домика Анна-Фрида отвечала одно: «Если это сделал не Бог, пусть это будет дьявол». Сосед-бочар сообщил, что видел юнкера, приехавшего с челядью «в гости к фройляйн», слышал их громкие голоса, плач слабоумного братца Анны-Фриды, а затем — странный звук: словно кто-то встряхивал огромную простыню толстенного полотна.
Дитмар фон Зальца выяснил также, что в городке, да и в округе, никто неодобрял характер и образ жизни заносчивого и дерзкого фон цур Леебова, который уже довольно давно питал к Анне-Фриде «неподобающие чувства». Потомки переселенцев, отстоявшие здесь свою веру, свободу и жизнь ценой изнурительного труда и беспощадных войн с язычниками, несомненно, и не могли одобрять похвалявшегося своим распутством фон цур Леебова, который однажды в компании подвыпивших юнкеров заявил, что непременно сделает своей наложницей «эту сумасшедшую нищенку», коей, по его же словам, Бог дал красоту, чтобы ею владел дьявол. Поэтому трудно было бы ожидать, что велауские обыватели погрузятся в скорбь, узнав о смерти этого человека, которого и сто лет спустя один из его потомков назвал «подлинным и, по счастью, единственным позорным пятном на истории рода».
Прежде чем встретиться с Анной-Фридой, господин советник фон Зальца хорошенько расспросил о ней тех, кто мог хоть что-нибудь поведать о ее прошлом.
Оставшись в раннем детстве без родителей, Анна-Фрида со слабоумным братцем по прозвищу Тилле воспитывалась попечением общины, которая впоследствии выделила ей жилье возле кладбища, вменив в обязанность уход за могилами. Девочка с детства отличалась замкнутым характером, склонностью к небезвредной мечтательности и припадкам, редким, но ужасавшим очевидцев своей силой. Однако никто не назвал бы ее неблагодарной или ленивой, а дарованная ей Господом необыкновенная красота примиряла со странностями ее характера даже завзятых ворчунов. Она помогала по дому соседям и всем, кто ни попросит, ухаживала за больными и немощными, собирала усопших в последний путь. Если выдавался свободный часок, она отправлялась с братцем в лес или к реке, разговаривая, впрочем, во время прогулки с собою вслух. Господину Хансу Роде однажды удалось случайно подслушать Анну-Фриду. «Он не оставит нас, — говорила она, обращаясь к Тилле, — Он отметил нас — меня красотой, тебя — безумием, дабы явить нам свою милость, и в царствие Его мы внидем не последними, Он обещал мне это...» О ком шла речь, к кому, кроме, разумеется, Господа, могла обращаться явно сумасшедшая девушка, господин Роде судить не взялся.
Помогая иногда лекарю, господину Гофману, девушка приобрела немалые познания во врачевании, а также в травах, хотя, как сообщил господин Гофман, и пыталась в обращении с больными тайком от него прибегать к средствам, заимствованным, видимо, у невежественных литовских колдунов, пользовавших литовских батраков — бурасов.
По свидетельству пивовара господина Бегейма, Анна-Фрида иногда позволяла себе гулять по лесу обнаженной. Господин Бегейм, увидев ее как-то вечером в таком виде, погнался за нею на своем добром гнедом, но Анна Фрида легко ушла от преследования, при этом бежала, не касаясь земли. Дитмар фон Зальца заметил на полях своего дневника: «Любовь к пиву — благо для пивовара, но не для свидетеля».
Престарелая фрау Матильда, частенько навещавшая девушку в ее скромном жилище, готова была поклясться на святом Евангелии, что своими глазами видела у девушки в некоем ларе черное перо длиною в локоть, принадлежавшее, вне сомнения, таинственной птице.
Когда пришедшие из Польши волки принялись опустошать стада велаусцев, многие стали встречать Анну-Фриду ночами в полях: то и дело останавливаясь и опускаясь на колени, она возносила молитву или заклинание против кровожадных тварей. И вскоре в полях стали находить трупы волков, исклеванные так, как птицы исклевывают овощи в огородах. Некоторые слышали тогда странные звуки: будто кто-то встряхивал огромную простыню толстенного полотна.
Добросовестно записав все эти «вздоры», Дитмар фон Зальца с нескрываемой иронией присовокупил нечто вроде лаконичного комментария: «Этот звук они считают шумом крыл огромной птицы, хотя никто ее не видел».
Встреча с Анной-Фридой, как, впрочем, и ожидал господин советник, почти ничего не дала. Испуганная красавица сообщила лишь, что домогательства дерзкого фон цур Леебова в последнее время стали особенно невыносимы, и она не раз возносила молитвы к Всевышнему, испрашивая Его заступничества...
- Дитя мое, — покачал головой старый священник, присутствовавший при разговоре, — в иных случаях — чем ближе Бог, тем ближе и дьявол. Не давай погибнуть добру в душе своей.
- Но ведь бывают случаи, когда, чтобы не восторжествовало зло, нужно погибнуть добру, — кротко возразила девушка.
Неожиданная мысль пришла в голову господину барону, и он не стал скрывать ее от Анны-Фриды.
- А не можете ли вы назвать имя человека, которому были бы особенно неприятны домогательства фон цур Леебова? Человека, говорю я, человека, готового защитить вашу честь и доброе имя?
Растерянный взгляд, которым обменялись девушка и старый пастор, убедил барона в том, что его подозрения имеют под собой почву.
- Имя! — настойчиво требовал он, хотя мог бы и сам назвать его: недаром он опросил столько людей.
После некоторых колебаний побледневшая девушка еле слышно прошептала:
- Детлеф фон Зондиттен...
- Дитя мое! — воскликнул священник. — Тогда уж скорее это Иоганн, брат его!
На вопрос, что она может сказать об огромной птице, якобы обитающей где-то в окрестных лесах, девушка с улыбкой ответила:
- Она живет не в лесах, но в мире. Бог создал ее прежде добра и зла, и не Адам нарек ее...
На просьбу описать чудовище она ответила, что это попросту невозможно.
Ничего более вразумительного прибавить она не могла или не захотела. «Хотя это пошло бы ей на пользу, — комментирует в своем дневнике Дитмар фон Зальца. — Следовательно, ей почему-то выгодна слава «сумасшедшей из Велау», не отвечающей за свои поступки и слова...»
На следующий день барон явился в поместье братьев фон Зондиттен, расположенное в трех милях от Велау по Кенигсбергской дороге, на берегу реки, — предварительно он письменно известил хозяев о своем визите, — и в сдержанных и тщательно обдуманных выражениях предъявил им обвинение в убийстве господина юнкера фон цур Леебова.
Братья потребовали объяснений.
Вот как рассуждал тайный советник фон Зальца.
Как удалось ему выяснить, один из братьев, а именно граф Иоганн, был страстно влюблен в бедную Анну-Фриду и готов был, невзирая на ее нищету и вопреки мнению семьи фон Зондиттен, дать ей свое славное имя. Разумеется, домогательства дерзкого юнкера не могли быть ему приятны, о чем он не раз — и в самых разных выражениях — сообщал наглецу. Однако тот не унимался. Тогда уже Детлеф фон Зондиттен, защищая честь брата, вызвал негодяя на дуэль, которая, однако, не состоялась по вине фон цур Леебова, вдруг сказавшегося тяжело больным. «Вы все равно от меня не уйдете, — объявил Детлеф при свидетелях. — Берегитесь и держитесь подальше от ее дома». Братья, чей буйный нрав был хорошо известен, не ограничились словами. Несколько человек из челяди, боготворившей своих лихих господ, были отряжены следить за домом врага, чтобы в случае чего тотчас дать знать хозяевам. И настал день, когда примчавшийся во весь опор слуга сообщил, что фон цур Леебов в сопровождении вооруженной челяди выехал в сторону Велау. Кликнув людей, братья бросились в погоню...
- Увы, мы его не догнали, — мрачно сказал Иоганн.
А через несколько часов, неумолимо продолжал барон, уже в сумерках, пастухи набрели на мертвого человека, в котором, хоть и не без труда, удалось опознать злосчастного Леебова.
- Мы его не догнали, — сказал Детлеф. — Перед домом Анны-Фриды было пусто, если не считать привязанной к ограде каурой кобылы. Не было его и в доме.
- И тогда вы бросились по Фридландской дороге, — сказал барон. — Разве не так?
- Да, — ответил Детлеф, — но и там не обнаружили никаких следов негодяя. Однако почему вы решили, что мы отправились именно этим путем?
- Об этом сообщил мне слуга Леебова, некий Кунце, — ответил фон Зальца. — Ведь это он, Кунце, захваченный вами у кладбищенских ворот, указал вам направление?
- И еще кое-что, — сказал Иоганн. — Или он не рассказал вам про обстоятельства исчезновения своего господина?
- Вы имеете в виду птицу? — усмехнулся барон. — Но господа! На дворе, слава богу, восемнадцатый век! Да, этот несчастный Кунце много чего наплел о появлении некоей огромной птицы, схватившей их хозяина и напугавшей слуг... Этот рассказ пришелся бы по вкусу госпоже Шахерезаде. Я же располагаю письменным заключением крупнейшего орнитолога Европы господина Бриссона и его коллег из Кенигсбергского университета: все они в один голос утверждают, что на землях Восточной Пруссии такой птицы быть не может.
- Ваш славный предок, Герман фон Зальца, однажды заметил: в Пруссии все может быть, — с полупоклоном возразил Иоганн.
- И потом, — вновь вступил в разговор его брат, — чем же, если не появлением чудовища, можно объяснить ужас челяди, брошенную у ограды лошадь, исчезновение Леебова? Объясните, господин Всезнайка!
Это было не самое сильное место в умопостроениях барона, однако он не отступал. Челядь могла струсить, едва узнав о приближении вооруженного отряда фон Зондиттенов, а уж потом сочинить нелепую историю из тех, коим столь охотно верит невежественный люд. Известно также, что не отличался храбростью и сам господин Леебов. Он просто-напросто дал деру через кладбище, по тропе, выводящей к лесу вдоль Фридландской дороги...
- Но в таком случае мы обязательно заметили бы его! — воскликнул Иоганн. — Ведь от ограды кладбища до ближайшей опушки леса — добрых полмили! А нашли его гораздо дальше. Поверьте, барон, если б мы настигли этого мерзавца, все кончилось бы на том же месте. За те же полчаса — между нашим прибытием и его исчезновением — он вряд ли бы успел преодолеть такое расстояние, если только...
- Если только? — подхватил барон.
- Если только его не унесла в своих когтях птица, — закончил граф.
Барон покачал головой.
- По почему? — спросил Детлеф. — Почему вы не желаете верить в чудо, барон?
- Лишь потому, -- сказал фон Зальца, — что вера в чудо — или в чудовище — слишком легко освобождает нашу совесть от ответственности.
Дитмар фон Зальца попросил братьев по возможности не отлучаться из поместья и ждать от него известий. И заодно, извинившись за нескромность, поинтересовался, что думает граф Иоганн о будущем их отношений с Анной- Фридой.
- Вчера я сделал ей предложение по всей форме! — вспыхнув, отвечал граф. — Наш союз состоится, даже если все силы ада попытаются этому помешать!
Граф Детлеф неожиданно вызвался проводить гостя, и когда крыши барского дома скрылись за купами лип и буков, с горечью заговорил:
- Горячность брата вызвана более чем сдержанным отношением нашей семьи к возможному браку. Вы же знаете, барон, наши предки сражались под знаменами Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное Сердце, они пришли сюда вместе с первым магистром Пруссии Германом Бальке, у них немало заслуг перед Орденом и Германией... и вдруг эта странная девушка! Она приворожила Иоганна!
Поскольку в голосе его явственно прозвучала досада, собеседник прямо спросил графа, не пытался ли тот образумить брата.
- И не раз, — с грустью отвечал Детлеф. — Как вы успели убедиться, — безрезультатно. Более того, пытался я разговаривать и с нею, с этой девушкой... Знаете, барон... — Он заколебался. — Уповаю на вашу деликатность... Она сказала, что готова выйти за Иоганна лишь затем, чтобы — она так и сказала — заполучить меня...
- О! Она влюблена в вас!
Молодой человек досадливо дернул плечом.
- Я и раньше замечал что-то такое... Еще она сказала, что заполучит — ну и словцо! — заполучит меня, даже если ради этого ей придется позвать птицу...
- Ну тогда вы в полной безопасности, — сказал с улыбкойбарон. — Ваш брат ни о чем таком не догадывается... я правильно вас понял?
- Он ослеплен! — воскликнул Детлеф. — Она колдунья, барон, клянусь! И я — я боюсь ее...
Простившись с графом Детлефом, советник фон Зальца еще долго размышлял о неотесанных аристократах, унаследовавших от предков не только доблесть, но и темные предрассудки.
Вернувшись в дом пастора, барон попытался окольными путями выведать у старика, что ему известно о чувствах Анны-Фриды к Иоганну и Детлефу, но ответом ему были лишь сопровождавшиеся вздохами туманные рассудизмы священника о сверчках, позабывших свои шестки...
Ранним утром престарелая фрау Матильда разбудила своими воплями весь городок. Во дворе Анны-Фриды она обнаружила мертвого Тилле, безобидного дурачка, чей труп напоминал выклеванный птицами огурец. Анна-Фрида, словно обезумев, повторяла только одну фразу: «Он предупредил меня... он предупредил меня...»
В своих записках Дитмар фон Зальца откликнулся на это печальное событие довольно сдержанно: «Характер ранений на теле несчастного мальчика в точности соответствует тому, что мы наблюдали в случае с фон цур Леебовым. Ясно, что фон Зондиттены тут ни при чем. Трудно предположить, что Детлеф, даже при его буйном нраве, решится на такое жестокое убийство, чтобы... зачем? Напугать девушку и расстроить ее возможный брак с Иоганном? Нонсенс! Однако если принять это предположение, пускай лишь как черновой набросок, следует тотчас принять и ужасную, даже для человека без предрассудков, мысль о том, что для Добра и вовсе не осталось места на этой земле, в этом времени, среди этих людей, которые, каковы бы они ни были, все же остаются образом и подобием Господа нашего...»
Позднее в письме к сестре Шарлотте-Августе барон писал: «В ту ночь, когда погиб этот несчастный ребенок, я услышал звук, странный звук: будто кто-то встряхивал в поднебесье огромную простыню толстого полотна. Я не поверил своим ушам, но, увы, я не поверил и своему сердцу...» В дневнике эта деталь, однако, отсутствует: видимо, господин барон, как всякий рационалист, испугался того, что на его языке называлось непознанным, а в действительности было — непознаваемым.
Далее в своем дневнике он с намеренной и понятной сухостью излагает рассказ некоего господина Эрна, учителя, в свое время пытавшегося добиться благосклонности Анны-Фриды, но безуспешно, и вследствие этого, как показалось тайному советнику фон Зальца, затаившего на девушку злобу.
Итак, в ночь после гибели бедняги Тилле господин учитель Эрн выследил его сестру, занимавшуюся богопротивным колдовством в черном ольшанике, там, где Прегель петляет у подножия Таплаккенских холмов. Господин Эрн («Эта бестия» — написал было, но решительно зачеркнул фон Зальца) тайно последовал за девушкой, которая с наступлением темноты выскользнула из домика у кладбища и, завернувшись в ветхую накидку, заспешила по тропинке к буковой рощице, уступами спускавшейся в речную долину. При этом она пугливо озиралась, проверяя, видимо, не увязался ли кто за нею. Достигнув наконец ольшаника, она выбрала местечко посуше и словно бы в изнеможении опустилась на охапку хвороста. Некоторое время она пребывала в молчаливой неподвижности. Но вскоре до слуха господина учителя донеслось ее глухое бормотанье. Слов было не разобрать, но можно поручиться, что молитва обращалась не к всеблагому Господу нашему. Голос девушки становился все громче, выкрики — бессмысленнее и как бы даже яростнее, исступленнее. Внезапно потянуло каким-то странным, тревожным запахом, заглушившим запахи ночной реки и топкого лута. Верхушки ольшаника зашумели. Быстро холодало. Вдалеке послышался звук — будто кто-то в вышине встряхивал огромную простыню толстого полотна. Тем временем девушка успела раздеться догола. Ее дивное тело белело среди черных сучьев. Голос ее продолжал низать слова, лишенные смысла, но исполненные экстаза. Видно было, как она раскачивается из стороны в сторону, прерывая или, точнее, сопровождая свою странную песнь — а как иначе назвать это? — стенаниями. Тусклая луна скрылась за рваным облаком, и на ольшаник опустилась гигантская тень. Ледяная тень. Шум невидимых крыльев оглушал, сильный ветер не позволял даже головы поднять, однако вжавшийся в землю и дрожащий от холода учитель все же смог кое-что разглядеть, а когда наконец поднятый крыльями ветер стих, увидел девушку на коленях, с протянутыми в темноту нагими руками. Там, в глубине ольшаника, тьма стала еще гуще, плотнее, непроницаемее, она будто растеклась между стволами и ветвями, не оставив ни единого просвета, она, эта дышащая стужей тьма, громадной горойвысилась над деревьями, возносясь, казалось, до звезд. И еще этот запах парного мяса... От него занималось дыхание и слегка кружилась голова. Бормотанье девушки стало столь громким, что учитель расслышал отдельные слова: «Детлеф... Детлеф — мой... владыка... Тилле... слушай же меня, как я тебя... отдай же мне его... отпусти, отпусти меня...» И что-то еще, столь же невразумительное и бессвязное. Господин учитель Эрн и не заметил — видимо, из-за сильного волнения, — когда тьма вдруг словно бы вплотную приблизилась к девушке и откуда-то из глубины этой тьмы раздалось не то урчание, не то клекот. В следующее мгновение бледная луна выглянула из-за облака и осветила картину мерзкого совокупления девицы Анны-Фриды с неким огромным чудовищем. Названная девица легла на спину, подняла согнутые в коленях ноги и развела их в стороны, тогда как чудовищных размеров половой член, весьма напоминающий мужской, мягко погрузилсяв ее чрево. Сделав восемьдесят два — ни больше, ни меньше — толкательных движения, названный член на несколько мгновений замер, еще явственнее запахло парным мясом, а потом медленно поднялся и исчез. Снова раздалось то ли урчание, то ли клекот, после чего тьма вдруг стала быстро редеть, а вскоре стихло вдали и хлопанье крыльев огромной птицы. Именно птицы, на этом господин учитель позволил бы себе настаивать. Несколько минут девица Анна-Фрида лежала неподвижно, словно в забытьи, потом вдруг перевернулась и на четвереньках поползла к охапке хвороста, к своей одежде. Понимая, сколь необычна рассказанная им история, господин учитель готов предъявить важное вещественное доказательство в подтверждение ее правдивости. Улучив момент, он исхитрился похитить одну подвязку — вот она — от чулка бесстыжей колдуньи, подвязку, еще хранящую тепло ее округлого белого бедра и запах ее ароматной плоти, в чем может убедиться и господин тайный советник... Что дальше? Девушка быстро оделась и вернулась домой.
Сделав усилие, Дитмар фон Зальца спросил, какого, так сказать, роста была птица. По мнению учителя, не менее сорока—сорока пяти футов в высоту. Следовательно, без тени иронии продолжал барон, половой член этого чудовища может достигать в длину приблизительно трех футов. Около того, подтвердил господин Эрн. Он прекрасно понимает, куда клонит господин тайный советник, однако известны случаи совокупления блудниц, например, с громадными быками, чему однажды — о, совершенно случайно, разумеется, — господин учитель также был свидетелем...
Оставшись один, Дитмар фон Зальца долго не мог заснуть, пытаясь преодолеть непроизвольную дрожь, волнами бившую его крепкое жилистое тело при воспоминании об учителе, о человечке с пузырьками серой пены, запекшейся в уголках губ, — но раздражение было слишком сильно, и, набросив на плечи подбитый мехом плащ, он вышел на балкон выкурить трубку хорошего табака.
Ночь была до краев наполнена запахами. Благоухали матиолы под балконом, посаженные заботливой рукой почтенного пастора, тянуло навозом и жирным желтым молоком из хлева, чья гонтовая крыша выступала слева из темноты, ночь дышала сыростью и луговыми травами, илом речных отмелей, хорошим табаком и еще чем-то таким, что принадлежало разумно устроенному миру, но тем не менее слегка тревожило полусонного барона. А когда он наконец сообразил, что пахнет — и с каждой минутой все сильнее, все тошнотворнее — парным мясом, теплым влажным нутром только что взрезанной скотины, — трубка чуть не выпала из его рук, а сна — как и не бывало. И он увидел — увидел летящую по звездному небосводу тьму — это было огромное облако крестообразной формы, издававшее звук встряхиваемой простыни. Господин фон Зальца поймал себя на том, что еще миг — и он закричит диким, дурным голосом, — но его опередили.
В концеулочки, ведущей к дому пастора, показалась группа всадников с факелами, мчавшихся во весь опор.
- Господин советник! — страшным голосом закричал человек, первым ворвавшийся во двор и с трудом осадивший коня. — Я — Иоганн фон Зондиттен! Беда! Беда!
Барон наспех оделся и спустился во двор, где его нетерпеливо ждали люди фон Зондиттенов. Граф объяснил причину тревоги. Вчера вечером они повздорили с братом, что, впрочем, случалось и раньше, но на этот раз спор перешел в ссору, сопровождавшуюся с обеих сторон неосторожными словами.
- Вы говорили об Анне-Фриде, — догадался барон, — но я не понимаю...
- Детлеф заявил, что нашей свадьбе не бывать, — прервал его Иоганн. — Он сказал также, что немедленно встретится с нею... Он назвал ее ведьмой! Я вынужден был ударить его...
- А он не ответил, — снова догадался барон. — По какой дороге поскакал он в Велау?
- Вдоль реки, — ответил Иоганн. — Но у Анны-Фриды его нет и не было.
- Она ничего не знает?
- Что вы имеете в виду? — нахмурился Иоганн. — Его нет и не было в Велау, вот и все.
- Вы ничего не заметили? Здесь? По дороге?
Вперед выступил один из челядинцев.
- На Масляничномлугу как будто заржала лошадь. Но мы никого не обнаружили.
Приказав собрать вооруженных людей, барон выступил во главе отряда к Масляничномулугу. Но до утра удалось лишь изловить обезумевшую лошадь, бывшую под седлом Деглефа. И только когда солнце поднялось над лесом, отыскали и самого Детлефа. Как и ожидал барон, тело было изуродовано так же, как тела Леебова и Тилле.
- Соберите всех, кто умеет обращаться с огнестрельным оружием, — приказал барон графу Иоганну. — И ждите моего сигнала.
Когда девушку провели в его покои, он поднялся ей навстречу со вздохом облегчения.
- Дитя мое! Если бы это случилось вчера...
Девушка дико взглянула на него и прошептала:
- Я не просила его об этом... он обманул меня...
- Вы ведь просили о всаднике, который ночами приезжал на свидания, не так ли? — Она кивнула. — Он же не знал, что в эту ночь вместо Иоганна к вам направится Детлеф. Впрочем... — Барон помолчал. — Он сделал то, что сделал. Он не хочет отпускать вас. Он дал вам понять это, убив Тилле. Он не может без вас. Ваша власть над ним не слабее его власти над вами. Но он живет по другим законам, и человеку не под силу жить в том мире, где живет он. — Движением руки он остановил девушку. — Нет, не сейчас. Потом вы расскажете все, а сейчас нам нельзя терять время. Ведите же нас!
Сотни полторы стрелков заняли позиции на Таплаккенских холмах, в высокой траве на берегу реки и вокруг ольшаника, где с мокрым от слез лицом девушка бормотала свои заклинания.
Был полдень.
- Боже! — воскликнул вдругграф Иоганн, приподнявшись в стременах и указывая рукой на черную тучу над дальним лесом. — Да ведь это она!
Огромная тень, заслонившая солнце, мчалась к ольшанику. Быстро похолодало. И когда она снизилась, барон Дитмар фон Зальца вдруг понял, что птицу эту не уничтожить ни огнем, ни железом из рук человеческих, и в душу его снизошел покой отчаянья. Он понял, почему Анна-Фрида отказалась описать чудовище: оно было вне или до сравнений.
Захлопали мушкеты на холмах. От ветра, поднятого гигантскими крыльями, люди валились с лошадей, конив ужасе метались по топкому лугу, не замечая вжавшихся в землю сброшенных всадников.
Схватив девушку, птица в мгновение ока поднялась в небо.
Кричащие люди продолжали стрелять из ружей и пистолетов.
Внезапно что-то произошло. Птица стала снижаться, что-то оторвалось от нее и стремительно полетело к земле.
- Туда! — закричал фон Зальца и первым бросился к телу Анны-Фриды.
Лицо ее было спокойно.
Барон опустился на траву, предоставив другим заниматься мертвым нагим телом (сердце ее было разорвано в клочья, а в животе позднее обнаружили клюворылого шестимесячного младенца мужского пола, убитого мушкетной пулей, которая пробила плод и застрялав позвоночнике матери), — расширенными глазами следил он за птицей.
Сделав круг, она плавно заскользила на запад, к холодному морю — единственному зеркалу на свете, которое без любви и ужаса могло отразить в своих древних водах ее древний облик, древний, как смерть, как Царство, где чудо и чудовище равно враждебны человеку «и во тьме которого, — завершает свои записки барон фон Зальца, — боюсь, голос Добра не отличить от голоса Зла...»