Утренняя подмосковная электричка. Хмурая, неприветливая. Душная летом и промозглая зимой. Всегда полная пассажирами, всегда с плохо открывающимися дверьми и совсем не открывающимися окнами. Без вентиляции и кондиционеров. Нам так лучше. Мы так привыкли.
«Станция Долгопрудная» - сообщила женщина-робот. Двери полуприоткрылись, и в вагоны стали обреченно заползать серые вереницы народа. Заходили неторопливо, на ходу пытаясь раздвинуть застывшие двери. В динамике опять зашуршало.
«Повеселее заходим в вагоны, повеселее!» - сообщил машинист уставшим невыспавшимся голосом.
И мне представилось, как народ, толпившийся перед входом в электрический поезд, услышал этот призыв к оптимизму. «Повеселее!» Откуда-то изнутри, из самой сердцевины толпы запиликала гармошка. «Эх, яблочко, да на тарелочке…». Люди заулыбались, оглядываясь по сторонам.
—Эй, бабка, не грусти! – здоровенный мужик озорно шлепнул широкую старуху по крупному бедру. Бабка вроде испугалась, втянула голову в плечи, потом увидела смеющегося здоровяка сзади себя.
-- Да что ты, милок, я не грустю, - взвизгнула, и вприпрыжку заскочила внутрь вагона.
Очередь оживилась, стала переминаться с ноги на ногу в ритм гармошки. Кто-то обнял соседа, кто-то соседку. И с открытыми счастливыми лицами пошли туда, внутрь средства передвижения.
«Прощай, любимый город, уходим завтра…» - застеснялась гармонь.
Повеселее! – перебил грустные нотки машинист.
«Частушки!» - прокричал кто-то. Одна высокая худая женщина сдернула с плеч платочек, взмахнула им над головами заходящих в поезд людей, и взвизгнула:
Я с миленком целовалась,
Целовалась горячо.
Я еще бы целовалась,
Да болит влагалищо.
И пританцовывая впрыгнула в поезд.
Продавщицы, сидящие на платформе с корзинками цветов приободрились. Некоторые приподнялись, чтобы было лучше видно, как весело народ заходит в вагоны. Поправили на себе одежды. И охапки флоксов и лилий полетели в сторону открытых дверей.
Повеселее!
-- Еще веселее? – удивился мужчина в белой рубашке с длинным рукавом и с черным портфелем. И тут же дал хорошего пинка впереди стоящему юноше. И расплылся в широкой зубастой улыбке. Молодой человек обернулся, поправил очки на носу, интеллигентно улыбнулся, отряхивая рукой штанину. Полубоком вошел внутрь вагона.
И уже цыгане, вываливаясь из открытых окошек и из тамбуров заголосили: «Эй, ай, не-нея, ай-нене-нене, нене. Ну да ну да ну да най, дра да ну да най….. Забренчали своими побрякушками, цепями. Потащили вглубь толпы маленьких немытых детей.
Повеселее! – настаивал машинист.
У самых дверей замешкались трое мужчин. Одинаковые на лицо. Все трое немного небритые, немного помятые, немного с похмелья. Откуда-то в руках у них появились пластиковые белые стаканчики. Повеселее, говоришь? Можно и повеселее. Чокнулись, крякнули. И полетели пустые стаканчики под платформу. Веселые мужики уже заняли свое место в тамбуре, у самого выхода.
Вроде, так получше. И, правда, чего мы такие хмурые? Почему не улыбаемся? Боимся показаться дураками? А в таком виде мы выглядим умными?
Повеселее…
«Осторожно, двери закрываются» - произнесла женщина-робот. А город Долгопрудный продолжал угрюмо вползать в старую полуразвалившуюся подмосковную электричку, пытающуюся уехать в сторону Москвы.
г. Москва, 18 июля 2013 г.