Неспешную беседу прервал влетевший в комнату бабайка. Подпрыгивая и сопя от торопливости, он подскочил к анчутке и потерся об него рожками.
- Привет!!! Привет-привет-привет!!! Кушайте, гости дорогие!!!
Настоятель нахмурился.
- Никакой степенности, все не обучится благомыслию.
Леха подмигнул бабайке.
- Как служба?
Бабайка залез на стул, схватил кусочек хлебушка и затараторил.
- Хожу во сны братии, с инспекцией, значит. В надежде пресечь на корню эту… скверну. Но сны унылы и однообразны – в целом снится либо куриная ножка с пучком зелени, либо телячья отбивная с кашей. Правда, второго дня как во снах появляется демон с ликом настоятеля и поедает все воображаемое. Братия просыпается в унынии.
Анчутка кивнул, посмотрев на настоятеля.
- Верное дорогой идете, господин настоятель. Вместо того, чтобы слюнявить похотливыми пальцами трактаты о непотребстве, братия скоро начнет тайком разглядывать книгу о вкусной и здоровой пище.
- Сам заметил, постный рацион не способствует похотливым думам, - согласился настоятель.
- Так это неудивительно. От крахмалу только воротнички стоят, - поддакнул анчутка.
Настоятель нахмурился.
- Мысль точная. Но я замечаю, что из прачечной рубахи утратили былой хруст – точно кисель тайком варят, ненасытные. Надо бы разобраться.
Бабайка закивал.
- Намедни ночью у одного брата сон такой наблюдался – он в обличье голубя гулял под балконом и поедал цельные краюхи хлеба, которые ему бросал с балкона настоятель. А при пробуждении обнаружилось, что брат во сне сжевал угол подушки, чуть перьями не подавился.
Настоятель посмотрел на егеря с ведьмаком.
- Совета хотел спросить. Может, ослабить пост, а то неуютно себя чувствую. В трапезной каша из половника до тарелки не долетает – на лету едят. Да и сверчков более не слышно, исчезли. Либо, боятся голос подать, чтобы не привлекать желудки ненасытные. Как бы не переусердствовать.
Леха кивнул.
- Можно и ослабить, мыслей то непотребных даже бабайка не наблюдает. Справляется терапия.
- Ладно, ослабим. После того, как проповеднику искупление придумаем.
Анчутка аж подпрыгнул на стуле.
- Господин настоятель, предлагаю суд. Самый гуманный и справедливый суд на свете. Только это… молоток мне найдите. Для судьи молоток – первое дело.
***
На сооруженном монахами помосте за столом торжественно восседал настоятель, анчутка и монастырский писарь, готовый вести судебный протокол. Анчутка, любовно потирая увесистый деревянный молоток, покосился на писаря.
- Ты перед тем, как чего записывать, у судьи разрешения испроси. А то дурь какую напишешь, и будет у нас конфуз для всей судебной системы.
Монах, поглядывая на молоток, торопливо закивал.
- И перо гусиное не грызи, не на обедне.
Монах нервно сглотнул и с ужасом посмотрел на обгрызенное перо.
- Это… задумался…
- И о чем задумался, мыслитель? – поинтересовался анчутка.
Монах снова уставился на перо.
- Так, это… гусь – вкусная птица…
- А сверчок – вкусное животное, - хмыкнул анчутка. – Ненасытные утробы.
Настоятель обвел взглядом собравшихся вокруг помоста монахов и встал.
- Усмирив плоть, мы укрепляем Веру нашу, и духовные искания. Но помните, братья, что на пути к просветлению ждут вас бесы, и искушать они вас будут ежечасно. И когда телеса ваши взалкают непотребства какого, а мысли погрузятся в разврат, помните – ждет нас всех суд праведный. И знайте – воздастся каждому по делам его.
Настоятель покосился на анчутку.
- Давай, воздавай, я в юриспруденции путаюсь.
Анчутка стукнул по столу молотком и кивнул писарю.
- Введите охальника.
Два монаха завели упирающегося проповедника и усадили на табуретку перед столом. Анчутка посмотрел на него взглядом, в глубине которого плясали красные угольки.
- Рассматриваем дело проповедника, который смущает население мыслепроникновением философа Баки, тьфу. Рассказывай, сволочь, с какой целью проповедуешь?
Проповедник развалился на табуретке и развязно посмотрел на анчутку.
- Силою мысли я могу постичь то, что вам, скудоумным, не дано.
Анчутка повернулся к двум монахам, что привели проповедника.
- Любезнейше прошу табуреточку поближе к столу подвинуть, я не дотягиваюсь.
Монахи торопливо подняли табуретку вместе с проповедником и придвинули к столу. Анчутка погладил рукоять молотка и посмотрел на подсудимого.
- Хамим, значит… одной ногой, считай, в могиле, а все не уймешься…
Проповедник сник.
- Я силу мысли готов отстаивать как высшую ценность.
Анчутка хмыкнул.
- Очередной мыслитель: «Я думал, что мыслю». А сам, обратите внимание, слово «хрен» на заборе с двумя ошибкам пишет.
Проповедник покосился на молоток.
- Готов доказать.
Анчутка посмотрел сочувствующим взглядом.
- Доказательство – это факт, от которого суд не может отвертеться. Не путай с жалкими попытками оправдаться.
- Готов доказать, - уже менее уверенно повторил проповедник.
Анчутка кивнул.
- Хорошо. Представим, что идет охотник с собакою, а по небу летят два крокодила. Охотник стреляет, стрела пронзает сердце крокодила и он, падая замертво, давит собаку. А второй, с пронзенным сердцем, падает на охотника и убивает его. Вопрос к твоему мыслепроникновению – кто остался жив?
Проповедник растерянно улыбнулся.
- Какая-то несуразица. Разве крокодилы летают?
Молоток впечатался в лоб проповедника.
- Суд задает вопросы, а не интересуется вашими предубеждениями про пернатую дичь.
Проповедник покачался на стуле, пытаясь сфокусировать взгляд, и жалобно сказал:
- Так ведь все умерли.
Анчутка вздохнул и посмотрел на монахов, наблюдающих за судебным процессом.
- Вот вам яркий пример скудоумия, пытающегося в своем невежестве толковать и без того безнравственные теории. Что мы видим? А видим мы отсутствие широты мысли, бездарную научную школу, которая в своем развитии не поднимается выше пояса.
Анчутка почесал затылок.
- Ну, у женщин – выше сисек.
Монахи закивали. Секретарь старательно что-то писал, скрипя наполовину съеденным пером.
Анчутка посмотрел на сбитого с толку проповедника.
- Так как ваше учение вертится вокруг задницы, местная традиция посажения на кол мне кажется наиболее уместной.
- За что?!!! – завопил проповедник.
- Не за что, а почему, - терпеливо объяснил анчутка. – Потому что задница – главный источник беспокойства подсудимого, а также то, чем он думает, что мыслит. И получается он у нас не про-по-ведник, а про-попу-ведник. И в силу полнейшей ничтожности данного учения для нравственного созерцания, подсудимому дается ночь для полнейшего раскаяния, а утром он либо постригается в монахи с обетом молчания, либо садится на кол.
Обведя взглядом присутствующих, анчутка повертел в лапке молоток.
- Суд объявляет перерыв для раскаяния этой подсудимой сволочи и приготовления кола. В профилактических целях.
Сойдя с помоста, настоятель проводил взглядом бредущего в клеть проповедника и нагнулся к анчутке.
- Удивительно правильный суд, любезнейший.
Анчутка кивнул.
- Главное для судьи – внутреннее убеждение. Нам дискуссий не требуется, не на ярмарке.
- А насчет загадки – кто там выжил? – поинтересовался настоятель.
Анчутка усмехнулся и подмигнул.
- В живых остался бегемот, который вылетел на двадцать минут позже.