В период правления Николая I с целью искоренения «революционной заразы» был создан новый репрессивный государственный орган — печально знаменитое Третье отделение. Его возглавил А.Х Бенкендорф, ставший одним из символов николаевской эпохи. Мысли императора устремлены на то, чтобы в России воцарились стабильность и тишина. Это ему удалось и позволило в проведении назревших и необходимых преобразований поспешать неторопливо, или вовсе не поспешать. Результат? При нём внешний порядок зачастую шёл в ущерб эффективности госуправления. Иначе и быть не могло. На уровне инстинкта Николай Романов ненавидел просвещение, потому что оно поднимало голову людям, давало им возможность думать и судить. Тогда как деяния эти были противны ему до крайности. Что позволило С.М. Соловьёву, современнику Николая I, написать о нём:
«По воцарении Николая <…> военный человек, как палка, как привыкший не рассуждать, но исполнять и приучать других к исполнению без рассуждений, считался лучшим, самым способным начальником везде; имел ли он какие-нибудь способности, знания, опытность в делах — на это не обращалось никакого внимания. Фрунтовики* воссели на всех правительственных местах, и с ними воцарились невежество, произвол, грабительство, всевозможные беспорядки. Смотр стал целью общественной и государственной жизни. Вся Россия 30 лет была на смотру у державного фельдфебеля. Все делалось напоказ, для того чтобы державный приехал, взглянул и сказал: «Хорошо! Всё в порядке». Отсюда всё потянулось напоказ, во внешность, и внутреннее развитие остановилось. Начальники выставляли Россию перед императором на смотр на больших дорогах — здесь всё было хорошо, всё в порядке; а что дальше — туда никто не заглядывал, там был чёрный двор. Учебные заведения также смотрелись, всё было чисто, вылощено, опрятно, воспитанники стояли по росту и дружно кричали: «Здравия желаем ваше императорское величество». Больше ничего не спрашивалось».
* Фрунт, фрунтовое учение (ирон. «шагистика») — строевое учение войск, которым увлекался Николай I, также маршировка, выправка и ружейные приемы. Историки нередко писали о своеобразной «фрунтомании» Николая I, большого любителя шагистики и муштры. Низкая эффективность муштры в условиях середины XIX века была продемонстрирована Крымской войной.
Пушкин, который предпочитал как раз думать и судить, не мог быть императору по нраву. В том, что Пушкин — «герой не его романа», Николай I убедился, устроив поэту по сути политический экзамен, когда при первой же встрече предложил ему дать оценку существующей системе воспитания, как явившейся причиной бунта декабристов. Поэт экзамена не сдал. А потому его записка «О народном воспитании» послужила царю лишь поводом для нравоучений:
«Принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлёкшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному».
Можно сказать, что в самые «либеральные» свои минуты Николай I никак не совпадает с Пушкиным. Поэт верит в преобразующую роль просвещения. Царь, говоря о преобразованиях просвещения, опасается, так как очень уж это слово отдаёт декабризмом.
Но судьбой им будет суждено 11 лет следовать по жизни рядом. Обоим, надо признать, это не доставляло удовольствие. Но так уж вышло, что с момента их первой встречи и до последних предсмертных часов, когда Пушкин лежал на диване в своём кабинете, рядом с ним как бы присутствовала таящая в себе беду тень царя. Даже, если абстрагироваться и не принимать во внимание тот факт, что, благословив брак Пушкина и Натальи Гончаровой, Николай Павлович совершил поступок, который сегодня кое-кто берётся называть ни больше ни меньше как самой главной царской милостью за всё время их общения.
Дело в том, что бесприданница Наталья Николаевна Гончарова приходилась Николаю I племянницей. Правда не самой близкой, четвероюродной. Но родство какое-никакое тем не менее было. Так что 18 февраля 1831 года, обвенчавшись с Наталией Гончаровой, Александр Пушкин вышел из московского храма Вознесения Господня на Большой Никитской породнившимся с самим Николаем I. Знал ли Пушкин в тот момент об этом, неизвестно, но позже, работая над книгой о Петре Первом, узнает.
Немного истории: род Гончаровых являлся побочной ветвью династии Романовых. Затевать обстоятельный разговор о внебрачных детях Петра I, официально не признанных, представляется здесь излишним. Сыновья Евдокии Чернышёвой (урожд. Ржевская), Марии Румянцевой (урожд. Матвеева), Строгановой, Ломоносовой… После Азовского похода обратная дорога в 1696 году впервые привела Петра Первого в Калугу. А далее три версии одной легенды. Первую версию происхождения и начала знаменитого дворянского рода Гончаровых представила Марина Цветаева в своей повести о жизни и творчестве художницы начала ХХ века «Наталья Гончарова»:
«Первый, о ком слышно, — Абрам Гончар. А России нужны паруса, ибо правит Пётр. Абрам Гончар первый пускает в ход широкий станок для парусов. Сотрудник Петра. Пётр бывает в доме Абрама. Несколько красоток дочерей. Говорят, что в одну, с одной... Упоминаю, но не настаиваю. Но также не могу не упомянуть, что в одном позднем женском — (гончаровской бабушки) — лице лицо Петра отразилось, как в зеркале. <…> Первый русский парус — его парус».
У второй версии тот же самый действующий персонаж — Абрам Гончар, безвестный и безродный, в доме которого Пётр Первый делал остановки и которого женил на своей беременной фаворитке — фрейлине матери-императрицы. Женил в награду за то, что предприимчивый калужанин освоил широкий станок для парусов. Тем самым положил начало первому полотняному заводу в России и поселению при нём, ставшему впоследствии селом, а затем и городом Полотняный Завод.
Между прочим, историк С.М. Соловьёв тоже утверждал родство Гончаровых с августейшей фамилией, писал, что Гончаровы — побочная ветвь Романовской династии. Его история как бы третья версия: род Гончаровых «влился» в историю российских правителей в 1696 году, когда царь Петр Первый остановился переночевать у калужского купца Абрама Ивановича Гончарова. Небогатая семья купца, а особенно его красавицы-сёстры, оказали должный приём, и царь помог им развернуться в новом деле. По именному государеву 1718 года указу Афанасий Абрамович Гончаров, сын Абрама Гончара (ему в ту пору то ли 13, то ли 19 лет) открывает ткацкую фабрику. Сам Афанасий Гончаров был освобождён от уплаты пошлин за продажу парусного полотна, тогда как парусину продавали даже в Англию. (Кстати, в архивной записи о разделе имущества Абрама Ивановича Гончарова от 1728 года его вдова называет Афанасия Абрамовича Гончарова не сыном, а пасынком.)
Юноша на удивление быстро сколотил баснословное состояние и стал богатейшим человеком России, владевшим около 70 селений в 4 губерниях, железоделательными и чугунолитейными заводами на Брянщине, полотняной и бумажной фабриками в Полотняном Заводе, 10 051 крепостной душой мужского пола (дети и женщины не учитывались). В 1777 году у него работали 7300 человек, которые выпускали 7000 кусков полотна по 50 аршин. 850 человек работали на его бумажной фабрике. В излучине реки Сухадрев Афанасий Абрамович Гончаров стал основателем родового имения и трёх церквей в поселении Полотняный Завод.
Летом 1834 года Дмитрий Николаевич, брат Натали, подарит Пушкину документы времён царствования Петра из семейного архива Гончаровых. Там найдётся даже автограф Петра Первого. В письме из Голландии царь сообщает Афанасию, что нанял там и направляет ему мастера, опытного в «усовершенствовании полотен».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 72) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 64. Отъезд Пушкина (без всякого предупреждения) в Михайловское создал все необходимые условия
Эссе 65. Пушкин: «Сам виноват кругом и около»