Миша, улыбаясь, шел по улице. Все сегодня было хорошо – и Светка, порхающая по квартире в красивом, цветастом платье, и то, что родители уехали на дачу до осени, и то, что Василий Павлович, преподаватель из института, был так добр, что простил Мише пару ошибок на экзамене. Теперь, кажется, все. Сессия закрыта. Впереди еще много учебы, дежурства в больнице при институте, но это потом. А пока лето врывалось в томящийся от усталости, шумный город, высушивало дворы, душно разливалось сиренью и калиной; шиповник на клумбах пестрел яркими, темно- красными цветками, а мороженое таяло в стаканчике, приятно охлаждая ладонь…
-Ну? – Света стояла в прихожей, замерев в ожидании. – Как?
-Сдал, четверка! – Миша улыбнулся. – Ты обещала меня поцеловать, если сдам. Целуй!
-Ну, раз обещала…
Молодая супруга обвила руками шею студента, он засмеялся, подхватил ее и закружил.
-Осторожно, уронишь!
-Ничего, я врач, если что, вылечу.
-Пока не врач. Поставь меня на пол и иди обедать. Борщ стынет…
Света вдруг стала какой-то серьезной, задумчивой. Она осторожно сняла кепку с Мишиной головы, взъерошила примятые кудри, провела рукой по широким скулам мужа. Она как будто пыталась запомнить его на ощупь, оставив частицу его образа на кончиках своих пальцев.
-Ты чего? – Миша удивленно посмотрел ей в глаза.
-Ничего. Я просто тебя люблю, - наклонив голову, ответила она.
-И я тебя…
…Михаила забрали в армию через неделю.
-Свет, ты только не плачь! Врачей всех забирают. Так надо!
-А ты еще не врач, - всхлипывая, шептала Света. – Да ты и стрелять не умеешь!
-Мне это не нужно. Я буду лечить!
Миша говорил, а сердце так и стучало в груди. Волнение, удивление, страх, тревога за жену. «Ух-ух-ух» - гулко грохотало где-то внутри.
-Родители приедут, поживете вместе. Я буду писать, ты тоже пиши. Тебе скажут, наверное, куда. Ну, чего ты плачешь?!
Света растерянно мяла в руках выданную Михаилу гимнастерку и кивала. Ее сердце стучало еще чаще, как будто часовой механизм был запущен вспять, готовясь взорваться болью разлуки.
Потом женщина засуетилась, забегала по квартире, собирая все самое необходимое. Вещмешок быстро наполнился осколками домашнего уюта и прошлой, уже безвозвратно потерянной, жизни.
-Одеколон. Ты возьмешь одеколон? – Света держала в руках пузырек.
-Нет. Это лишнее. Еще разобьется. Оставь, вернусь, а он здесь меня ждет. Я же скоро вернусь. Осенью в институт!
-Да, да! Конечно! Только на лето. Я знаю!
Света сбегала в магазин. Очереди куда-то пропали, да и продукты тоже. Каждая вторая семья сегодня сидела за столом, провожая кого-то, каждая первая – тревожно молчала, вспоминая вчерашнее расставание…
…Света еще какое-то время бежала за грузовиком, в кузове которого сидели новобранцы, потом отстала и поплелась обратно. Ноги вдруг стали неповоротливыми, тяжелыми, Света спотыкалась и останавливалась, переводя дыхание.
Отовсюду неслись сводки, передаваемые по радио. Народ застывал у репродукторов, ловя названия деревень и поселков, которых уже или не было на этом свете, или, существуя, они принадлежали другим…
Полевой госпиталь перемещался вместе с линией фронта. Бараки, здания школ, просто деревенские дома – везде, где можно было разместить раненых, тут же обосновывались люди в белых халатах. Медсестры натягивали веревки и сушили бесконечные прокипяченные бинты, простыни и одежду. Врачи старались превратить комнаты в хоть какое-то подобие операционных и процедурных, памятуя о прежних мирных временах.
Миша, прежде никогда не бравший в руки сигарет, закурил, стоя на крыльце. Руки тряслись, тело ломило, хотелось спать. Но вместе со сном приходили те, кто только недавно лежал на носилках и с животным страхом в глазах смотрел на молодого доктора, ожидая, что тот, будто волшебник, сделает так, чтоб не болело, чтоб тело вновь стало молодым, сильным и целым… А Миша не мог. Тут сказались и пробелы в знаниях, которые он раньше не принимал в расчет, и слишком внезапно нахлынувшая самостоятельность, когда ты из слушателя превращаешься в полноценного доктора без полноценного на то права.
А люди все смотрели и смотрели на него, ожидая чуда.
Вечером, если удавалось, Миша писал домой письма. Светы ему очень не хватало. Приросшая, привитая к ней душа не желала расставаться, отпускать, привыкать к одиночеству. В письмах молодой человек никогда не писал о плохом, а только вспоминал прошлое время, обещал, что скоро все закончится, он вернется, и они с женой заживут еще лучше.
Светлана отвечала ему. Письма от нее доходили с опозданиями, порой Миша получал сразу два, быстро пробегал их глазами, облегченно вздыхал и бросался писать ответ. Тогда мир вокруг растворялся, пропадал за туманом мыслей и чувств. Миша был далеко от палат с тяжелым, спертым воздухом, от криков и причитаний, от постоянной борьбы между «надо» и «не могу», которая порой заставляла руки трястись, а взгляд блуждать по лицам медперсонала, ища хоть каких-то подсказок.
-Молохов! Кто здесь у вас Молохов? - почтальон перебирал пачку писем, выкрикивая фамилии.
-Я!
-Получай!
-Романов? Перепелкин? Якушев?
-Якушев – это доктор наш, - робко сказала Зина, санитарка. – Я передам сама.
Девушка взяла из рук солдата письмо и, аккуратно проведя рукой по желтоватой бумаге, положила в карман.
-Он сейчас на операции, - как будто оправдываясь, сказала она. – Я потом отдам.
-Давай, только не забудь!
И почтальон снова стал выкрикивать фамилии.
Три письма так никто и не забрал. В ответ на них в родной дом полетят похоронки…
-Михаил Яковлевич! – Зина подошла к Мише и слегка тронула его за плечо.
Парень сидел на лавке у здания госпиталя и, облокотившись на ствол липы головой, спал, похрапывая и широко открыв рот.
-А? Да? Что? – Миша вздрогнул.
-Вам письмо принесли. А вы заняты были, так я взяла…
-Спасибо. Давайте! Письмо – это хорошо!
Зина еще постояла рядом, делая вид, что поправляет халат, потом, так и не дождавшись от Миши других слов, медленно пошла обратно.
Света сегодня написала очень мало. Отчего-то почерк ее стал мелким и сбивчивым. Строчки то прыгали вверх, то падали вниз, срываясь в пропасть.
Летела вниз, в пустоту и душа Михаила. Его родители погибли при обстреле. Света не писала подробностей, только выражала сочувствие, переживала за мужа и своих родных. В письме было скорее больше молчания, чем слов. Но Миша умел читать между строк. Всего за два месяца пребывания на войне он научился этому искусству в совершенстве.
-Держись, Светик! Надо жить дальше, как-то надо…
Миша бесцельно шел по дорожке сквера и опомнился только тогда, когда его окликнул коллега- хирург.
-Миш, там мне помощь нужна…
Но, увидев слезы на глазах обернувшегося паренька, врач запнулся, потом тихо добавил:
-Хотя, я сам. Ты приходи, как сможешь.
-Нет, я иду.
Миша быстро провел рукой по лицу, положил письмо в карман и зашагал по аллее. Над головой шумели яблони, роняя на землю спелые, краснобокие плоды. А перед глазами стояли лица людей, которые ушли навсегда…
…Света поначалу и не поняла, что беременна. Списав все на волнение, недосып и постоянный страх, она продолжала бегать на работу, потом, вечером, просто падала на кровать и спала, заставив себя прожевать еду и выпить чашку воды.
Потом стала кружиться голова. Женщину отправили от станка в медпункт.
-Вы что же, Якушева? Какой срок? – строго посмотрела на нее врач.
-Какой срок? - Света слышала голос обращающейся к ней женщины как будто через толстую, бетонную стену.
-Срок у тебя какой? Чего ты на меня так смотришь? - сердилась врач.
-Я ничего не знаю. Я просто полежу у вас тут немного, а потом уйду.
Светлана легла на кушетку и тут же провалилась в черный, глубокий сон. На этот миг ее просто не стало, отключились все чувства, успокоились мысли, тревога о муже вдруг пропала, отпустив мышцы, позволив им расслабиться.
Врач, Ольга Николаевна, не стала будить девчонку. Она только смотрела, как там мирно спит, лежа на боку и прижав руки к груди, как разглаживается ее лицо, как розовеют бледные щеки.
Когда Света открыла глаза, был уже вечер.
-Иди, поешь, - строго сказал Ольга Николаевна. – Обязательно поешь.
На столе стояла тарелка с кашей, стакан горячего чая припасенная для особых случаев шоколадка.
-Нет-нет! Я домой пойду. Ой! Сколько я проспала! Всю смену…
Света застонала от досады.
-Я сказала, сядь и поешь! – повелительно, строго повторила врач. – Не в игрушки играешь! Ребенок у тебя будет, а ты себя голодом моришь!
-Что? – тихо спросила Светлана, а кусочки пазла сами собой сложились в голове. Столько раз она слышала, как обсуждали подруги свои ощущения, когда ждали ребенка, а про себя так и не догадалась…
-Ты мужу написала? – Ольга Павловна села напротив.
-Нет. Я ж сама не знала…
-Уже четыре месяца примерно. Как же ты так? Ладно, уж чего теперь говорить… А мужу напиши. Обязательно!
-Да! Я сегодня напишу. Я…
Света вдруг поняла, как она голодна. Ольга Павловна смотрела, как ложка быстро пропадает во рту гостьи, потом снова зачерпывает еду и поднимается вверх.
-Ты одна живешь? Или есть кто?
-Одна. Свекры погибли. Муж на фронте.
-А родители где? К ним не поедешь?
Света замялась. Родители жили тогда в Ленинграде. Писем от них она не получала уже давно…
-Ладно. Пока поживешь у меня. Потом подумаем, что с тобой делать.
-Нет, что вы, Ольга Павловна! Не нужно!
-Нужно. Роды будут тяжелые, беременность, как я смотрю, тоже. А ребенка надо выносить! Слышишь?!
Врач вздохнула. Вспомнилось родильное отделение в областной больнице, крики новорожденных, укутанных в одинаковые одеяльца…
Ольга Павловна двадцать лет проработала акушеркой. Да только нет теперь ни того роддома, ни того города. Женщина, собрав в ночь, когда на горизонте полыхало зарево пожаров, вещи в маленький кулек, схватила сына, Стасика, и уехала, упросив водителя грузовика подвезти до ближайшей станции.
Через три дня дома Ольги не стало. Возвращаться было уже некуда…
-У меня еще сын есть, Стас, - сказала Ольга, открыв дверь и втолкнув смущенную Свету в прихожую. – Но он, наверное, уже спит. Завтра познакомитесь.
Плотно задернув шторы, Оля зажгла свечу.
Света осмотрела нехитрое убранство комнаты.
Круглый стол с тремя чуть кособокими стульями, тумбочка у окна, заваленная детскими книжками, кроватка в углу, где спал мальчик.
-Тебе постелю в соседней комнате. Там не душно, тебе понравится!
Ольга засуетилась, доставая из тумбочки постельное белье.
Света присела на стул, да так и уснула. Оля еле довела ее до постели и, не раздевая, уложила на железную, с скрежещущим матрасом, кровать.
-Спи, девочка, спи за двоих! – провела она рукой по голове гостьи и ушла к сыну…
Проснувшись утром, Света долго не могла понять, где находится, как сюда попала, что же с ней произошло. А потом осознание пришло так внезапно, что женщина резко села на кровати, трогая живот.
-И как же теперь? – мысли вертелись в голове, путались, играя в чехарду. – Надо Мише сообщить! Обязательно!
Светлана схватила листок бумаги, что лежал рядом, на стопке книг, и поискала глазами карандаш.
-Привет! – услышала она детский голос. – Можно, я зайду? Мама сказала не будить тебя, но мне очень нужно завязать шнурки, а я не умею…
Стасик стоял в дверном проеме и грыз ногти, разглядывая женщину.
-Привет. Давай, завяжу. Я уже не сплю…
-Меня Стас зовут. А тебя?
-Меня Света. А мама где?
-На работу пошла.
-Ох! На работу же надо! Я проспала! – Света застонала, схватившись за голову.
-Нет. Мама сказала, что ты сегодня дома будешь. Пойдем, я тебя покормлю, а потом будем играть.
-Да, я только письмо напишу! Дай мне, пожалуйста, карандаш!
Стасик вынул из кармана короткий, обломанный карандаш и протянул Светлане.
-Такой подойдет?
-Да! Я быстро!
Света на миг замерла. Стас вышел в коридорчик, опустился на корточки и стал катать самодельную, кривоватую машинку.
-Все! Я готова, - Света вышла из комнаты, держа письмо в руках.
Теперь Миша обрадуется! Поскорее бы дошло письмо…
Ольга Павловна вернулась вечером, принесла кулек с продуктами, быстро сварила картошку и, разделив ее поровну, разложила по тарелкам.
-Света, я договорилась, ты будешь работать не всю смену. И в другой цех тебя переведут, там работа сидячая. Как ты себя чувствуешь?
-Хорошо, спасибо вам большое! Я, наверное, к себе пойду! Неудобно мне как-то, мешаю, стесняю вас!
-Ты что! – встрял в разговор Стасик. – Мне с тобой хорошо! Мама, давай оставим ее у нас! Тетя Света хорошая, она со мной играла!
-Тетя Света никуда не пойдет, - тихо сказала Ольга Павловна. – Некуда тебе идти, милая. Нет больше дома. Я сегодня мимо проходила… Одни обломки…
Света в ужасе смотрела на сидящую напротив женщину.
Одни обломки… Там, где они впервые поцеловались с Мишей, откуда она провожала его на фронт, куда он обещал вернуться, где жило их с мужем счастье… Этого места больше нет…
А потом, словно красным пламенем по кольцу в цирке, пронеслась мысль, что, если бы Ольга Павловна не забрала захворавшую работницу к себе в прошлую ночь, то и самой Светы бы сейчас не было. И Миша никогда бы не получил ее письма…
Ужас промелькнул в глазах женщины.
-Ничего, образуется! Слышишь? Были бы люди, а уж стены да крышу построим! – Ольга Павловна, словно прочитав мысли гостьи, положила на ее руку свою ладонь. – Главное, ты жива…
Потекла Светина жизнь в новом доме. Ольга Павловна строго следила за тем, чтобы девчонка съедала все, что ей полагается, чтобы больше спала и гуляла на улице. Она даже специально отправляла их со Стасиком во двор, чтобы Света не сидела дома, грустно сложив руки на коленях.
Светлана ждала письма от мужа. Ее весточка улетела еще месяц назад. А ответа все не было.
-Что это значит, Ольга Павловна? – со страхом спрашивала Света. – Почему нет ответа?! Так дано нет! Я же и новый адрес написала, а он не отвечает…
-Всякое бывает. Почта задерживается, они, возможно, где-то далеко. Надо потерпеть!
Через свои связи Ольга пыталась узнать, где сейчас Мишин госпиталь, но в штабе только разводили руками.
-Нет информации. Все слишком быстро меняется. А зачем тебе, Оль? – седой военный внимательно смотрел на женщину, сидящую на скамейке рядом с ним. – Кто у тебя там?
-У меня никого. Ты же знаешь, Николаша, что Света Якушева теперь у меня живет. У нее там муж. А писем нет и нет…
-Понятно. Ну, ты ей не говори, но, по некоторым данным, нет больше ни того госпиталя, ни того врача…
-Как? – Оля прижала руку к губам.
-Попали в окружение. Связи с ними нет уже давно. Я думаю, что это все…
Оля растерянно смотрела куда-то вперед.
-Нет. Для Светки он должен еще жить. Она не справится без него! – твердо сказала она, наконец. – Если ты что-то узнаешь, сообщи мне, ладно?
-Хорошо, - Николай привлек Ольгу к себе, пытаясь поцеловать, но та увернулась и заспешила по дорожке к дому.- Оля!
Он еще несколько раз звал ее по имени, но женщина даже не оглянулась. Ей было страшно. Чем больше она привязывалась к Николаю, чем чаще встречалась с ним, тем было страшнее. Потому что однажды и она может вот так не дождаться его письма…
Уж лучше вообще не пускать никого в свое сердце, чтобы потом не терять вместе с кем-то частицу себя…
…Деревня, на окраине которой располагался госпиталь, попала в окружение. Огонь не прекращался ни на минуту, выносить раненых в лес, уйти подальше, в чащу, чтобы хоть как-то выиграть время и подарить себе шанс на выживание, было нелегко, тем более, что способных самостоятельно передвигаться и помогать другим бойцов становилось все меньше.
Теперь вместо стен и пола в операционных были ветки и земля. Миша прекрасно понимал, что, скорее всего, они все погибнут, что даже блестяще проведенная операция в таких условиях рано или поздно приведет к гибели больного. И тогда молодого врача охватывала паника. Его не учили такому в институте, об этом не писали в книжках. Это была жизнь за гранью того, что Михаил мог представить себе, решив стать доктором.
-Да ладно! – облизывая сухие губы, говорил боец с сероватым от боли и голода лицом, которому Миша пытался перебинтовать раненые ноги. – Не трать время! Все равно помру. А если выживу, кому я такой буду нужен? Жене, матери? Вряд ли. Я теперь уже не человек, а половинка. Только обузой им буду.
-Глупости вы говорите, Смирнов! – рассердился доктор Якушев. – Они вас ждут. А вы их предаете!
-Я? Чем?
-А тем, что лечиться не хотите. Бороться не хотите!
Миша еще что-то доказывал, горячо убеждая бойца в своей правоте, а у самого мурашки бежали по спине от того, что он больше ничем не может помочь ни Смирнову, ни еще десятку раненых, прячущихся в лесу. От ощущения приближающегося конца сводило скулы.
Как там Светка? Волнуется, тяжело ей, а он, Миша, бродит по этому проклятому лесу и ничего не может поделать. Плохой из него доктор, из рук вон…
От этих мыслей становилось еще хуже. Тогда Миша уходил подальше в лес, подальше от горя и боли, что, словно одеяло, накрыли лагерь, не давая дышать…
…Автоматные очереди Миша услышал, когда очередной раз отошел от больных, чтобы немного прийти в себя. Сегодня не стало Смирнова… Надо как-то сообщить его родным, но это невозможно. Надо что-то придумать, а они только уходят все глубже и глубже в лес, не зная, что впереди.
Михаил замер. Звуки выстрелов отражались от стволов, множились и рассыпались по лесу веером несущих опасность предупреждений.
Мужчина упал ничком в овраг и замер.
Скоро все стихло, потом раздался лай собак.
Сердце бешено стучало, а голова отказывалась работать. Куда бежать? Надо где-то спрятаться, хотя бы до темноты. Оглянувшись по сторонам, Миша застонал – везде, насколько хватало взгляда, был лес, одинаковый, заваленный сучьями и поваленными стволами. С одной стороны, это спасение, ведь здесь столько укромных уголков, где можно спрятаться в одиночку. С другой – заблудиться или набрести на болото и увязнуть в трясине здесь было тоже делом пары часов…
Миша решил двигаться на юг. В памяти всплыли картинки карты, что они вместе с бойцами смотрели накануне. С южной стороны лес обрубался полями, которые, возможно, еще не были захвачены врагом.
Идти было с каждым днем все тяжелее. Голод, постоянный, ни на миг не утихающий, отнимал силы и заставлял веки наливаться тяжестью. Кора деревьев, трава, что еще не пожухла от ночных заморозков, случайно найденные ягоды – Миша ел все.
А по ночам он разговаривал с женой. Он писал ей письма, водя пальцем по темному небу, он посылал ей свою любовь, заключенную в луче лунного света, что, пройдя тысячи километров, заглянет в ее окошко и прикоснется к горячей щеке. То ли мужчина сходил с ума, то ли, наоборот, балансировал на грани, еле удерживаясь от помешательства.
Ночи стали холодными, резкий ветер гнал стужу все глубже в лес, замораживая землю, делая ее неживой, как мир, оставшийся там, за Мишиной спиной.
Мужчина пытался жечь костер, но пугался того, что пламя могут увидеть с самолета ночью, а дым выдаст его днем. От холода и сырости стали болеть ноги. Суставы распухли, мешая двигаться вперед. Тогда Миша полз, просто ради того, чтобы не замереть навечно в этом проклятом лесу.
Что с ногами беда, он понял однажды утром, когда кожа стала синеть, а боль разливалась от ног по всему телу.
-Этого еще не хватало! – выругавшись, прошептал он, снимая портянки. И тут в голове всплыли слова бойца Смирнова.
А, действительно, кому он будет нужен, такой калека? Света, конечно, останется рядом, она не бросит больного мужа, но будет всю жизнь страдать от этой тягостной обязанности. Не лучше ли прекратить все мучения, просто остановившись, ну, хотя бы, вот под этой елью? Света будет считать его героем, станет вдовой и начнет новую жизнь. Так, скорее всего, будет лучше для всех!
Глаза слипались, Миша проваливался в тягучий, температурный сон, лоб горел огнем, а по телу пробегали мурашки.
-Эй! – кто-то осторожно похлопал Мишу по щекам. – Ты живой?
Мужчина резко сел, и боль снова вернулась, ударив в мозг. Мишина рука потянулась за пистолетом, но остановилась.
-Подожди, не стреляй! Я свой. Мы в окружение попали, по лесу разбрелись, - сбивчиво объяснял сидящий на корточках человек в военной форме и с сумкой через плечо. – Ноги застудил? Давай, посмотрю! Меня Федором звать.
На вид незнакомцу было лет сорок. Его смуглое, грубо слепленное лицо было на удивление спокойным, а движения плавными и точными.
-Нет, не надо. Я сам врач, знаю, что ничего не сделаешь.
-Ты врач? Как хорошо! - Федор широко улыбнулся. – А мне как раз зуб вырвать надо! Но это потом. Сначала тебя лечить будем. Да у вас жар, голубчик! А у меня есть лекарство.
Федор вынул флягу и приложил к Мишиным губам. Спирт обжег горло, заставляя судорожно дышать.
-Ничего! Авось, полегчает! – Михаил то и дело проваливался в забытье, а когда приходил в себя, то открывал глаза, как будто проверяя, здесь ли еще случайный попутчик, не пригрезился ли он.
А Федор тем временем разжег костер, и, подвесив котелок, варил там какие-то травы. Их кислый, противный аромат расползался по влажному воздуху и заставлял слезиться глаза.
-Что это за гадость? – прошептал Миша.
-Это не гадость. Это лекарство. Выпьешь, сразу легче станет!
-Ерунда! Ноги все равно не спасти, а зачем я такой нужен? – Миша зло ударил кулаком по земле.
-А это не тебе решать. Тоже мне, умник нашелся. Зачем-то да нужен. Пей! – Федор повелительно приподнял голову больного и поднес напиток к его губам. – Пей потихоньку, не спеши.
Миша сделал пару глотков, закашлялся и откинулся назад, тяжело дыша.
-Ну… Что-то ты, доктор, какой-то хиленький.
-Нормальный я.
-Ладно, ты полежи, а я еще костерок разожгу побольше. Ох! Сейчас бы в баньку! – он ударил себя по коленям, крякнул мечтательно и поднял глаза вверх. Потом вздохнул и потянулся к сумке,что лежала рядом.
-Ты подремли, а я тебя развлекать буду. У меня тут целая сумка писем. Не дошел я, брат, до нужной части, не принес кому-то вести от родных. Да так уж, видимо, нужно было. Зато есть, чем костер разжигать…
-Ты их читать, что ли, собрался? – Миша поморщился.
-Ну, можно сразу в огонь. Но жалко. Есть такие красивые...
-Это неприлично! Чужие письма не читают!
-Наверное. Как скажешь…
Федор вздохнул и стал медленно вынимать из сумки корреспонденцию и по одному бросать треугольники конвертов в костер.
Много событий, слов и слез горело сейчас в этом пламени. Кто-то клялся в вечной любви, кто-то признавался в том, что больше не будет ждать, что встретил другого человека и любит только его, кто-то сообщал печальные вести о гибели родственников…
Все горело, корчилось в красно-оранжевом пекле.
Мужчины молчали, слушая, как трещит пламя.
-Даже это не читать? – Федор усмехнулся, развернув-таки одно из писем. – Вот, послушай!Федор, посерьезнев, начал:
«Здравствуй, дорогой Мишенька.»
-Прямо как ты, тоже Миша.
Ну, почитаем дальше!
«Со мной все в порядке. Правда, дом наш разрушен, а я теперь живу с Ольгой Павловной. Адрес для писем я тебе укажу в конце. Так вот, милый, я хочу тебе сказать, что очень скучаю и боюсь за тебя, что ты снишься мне по ночам, все смотришь, смотришь и как будто что-то говоришь, но слов не разобрать. Ты возвращайся к нам поскорее! Я пишу «к нам», милый, потому что нас теперь не двое! Вернее, скоро станет не двое. Я чувствую себя уже хорошо, Ольга Павловна помогла. Я не знаю, кто у нас родится, мальчик или девочка, но он обязательно будут похож на тебя! В конце весны, кажется, все случится. Так говорит Ольга Павловна.
Ты только возвращайся, слышишь! Люблю тебя, твоя жена, Света.»
Федор замолчал, глядя на письмо.
-Что? – Миша вдруг сел, опираясь руками о землю. – Как ее зовут?
-Светлана какая-то. Так, посмотрим. Вот, она адрес указывает и имя – Светлана Якушева.
Михаил протянул руку и выхватил письмо. Буквы скакали перед глазами, не желая складываться в слова. Лишь одна фраза стучала в голове – «мальчик или девочка», «к концу весны»…
Теперь он был нужен не только Свете. У него будет ребенок, который будет ждать своего папу, ждать, когда тот возьмет сына или дочь на руки, посадит на плечи и гордо пронесет по улицам города!
Внутри как будто что-то переключилось, как будто по жилам снова потекла кровь, очнувшись от спячки.
Миша схватил котелок и выпил весь отвар, до капли. Желудок свело, закружилась голова.
-Эээ! Я же сказал, не все сразу! Вот чудак, то не хочет, то хочет! – Федор покачал головой.
Этой ночью Михаила бросало то в жар, то в холод, испарина покрывала его лоб, а тело била дрожь.
-Ничего, главное, ты выбрал свой путь, - шептал Федор. – Теперь знаешь, что делать!
Утром болезнь отступила. Миша забылся спокойным, тихим сном. Задремал и Федор, подбросив в костер еще несколько писем. Чьи-то горести и радости снова горели, так и не попав в руки адресатов, но сейчас они дарили тепло двум людям, которым во что бы то ни стало нужно выжить и вернуться домой…
Из окружения ребята выходили по отдельности. Было сложно не попасть под обстрел своих же бойцов, доказать, что ты не шпион и не предатель Родины, убедить смотрящих исподлобья солдат, что тебя можно принять в команду, выдержать беседу с командиром пехоты...
Но выжили оба, разъехались по домам, восстанавливая потерянные силы, чтобы потом, через год, снова встретиться в окопе...
…Ольга Павловна проснулась от трели дверного звонка. Она, быстро посмотрев на спящего сына, поспешила в прихожую. За окном уже бушевал рассвет, заливая улицы мягким, оранжевато-персиковым светом.
Распахнув дверь, Ольга увидела мужчину. Опираясь на костыли, он стоял на лестничной площадке и строго смотрел на нее.
-Извините, Светлана Якушева здесь живет? – наконец спросил он.
-Да. А вы по какому вопросу? Она спит сейчас…
-Вы, наверное, Ольга Павловна? Света о вас в письме писала. Вот! – мужчина вынул из кармана шинели мятый треугольник. – Я Миша. Я ее муж.
Ольга заулыбалась.
-Мишенька, проходите! Я сейчас ее разбужу! Она так долго вас ждала!
-Не надо. Я пока посижу. Она пусть поспит…
Он опустился на стул рядом с кроватью жены и долго, внимательно смотрел на нее. И как бы ни сложилось их будущее, он был счастлив, что сейчас видит ее лицо, разрумянившееся ото сна, слышит ее дыхание, а рядом – сопение чего-то маленького, укутанного в одеяльце, родного, но еще незнакомого…
Письмо все же нашло тогда Мишу, нашло в том дремучем, гиблом лесу, спасло, вытащило, оживило, заставило поднять голову и упрямо идти вперед. Оно дало вновь почувствовать на губах Светин поцелуй, ощутить злое желание жить, несмотря ни на что. Оно, этот треугольник, что затерялся в сумке горе-почтальона Федора, теперь хранилось в семье Михаила Якушева как память о силе любви, что способна вернуть с того света, даря надежду…
#рассказы-зюзино
#истории о войне
#любовь и война
#великая отечественная война
#любовь и надежда