Примечание:
Очерк Сони Х. Дэвис публиковался в трех вариантах: “Howard Phillips Lovecraft As His Wife Remembers Him” в The Providence Sunday Journal под редакцией Уинфилда Таунли Скотта в 1948 году, “Lovecraft As I Knew Him” в сборнике Something About Cats and Other Pieces под редакцией Августа Дерлета в 1949 году и в качестве отдельной книги “The Private Life of H. P. Lovecraft” в 1985 в изначальном варианте. Данный перевод выполнен по первому изданию под редакцией Уинфилда Таунли Скотта.
Говард Филлипс Лавкрафт, каким его помнит жена
Ее воспоминания об авторе
страшных рассказов из Провиденса
Женщина, знавшая его лучше всех,
рассказывает об их странном браке
и тяжелых годах
Книжная галерея
от редактора
В предлагаемой статье женщина, некогда бывшая женой Говарда Лавкрафта, пусть и не раскрыв тайну места своего пребывания[1], впервые нарушает молчание и рассказывает свою историю. Для лавкрафтоведения это статья первостепенной важности. Тем не менее она не претендует на самодостаточность, а потому я хочу в сегодняшней Книжной галерее дать краткое предисловие.
Несколько дней назад, 20 августа исполнилось 58 лет с тех пор как здесь, в Провиденсе родился Лавкрафт. Здесь же он и умер в марте 1937. Всю жизнь его чрезмерно опекали и защищали, он был немного невротичным, застенчивым и гениальным эксцентриком. Его странные рассказы принесли ему мало признания при жизни, но в последние годы слава Лавкрафта стала международной.
Этому поспособствовали три события. Во-первых, разумеется, публикация рассказов Лавкрафта в двух огромных сборниках, вышедших в издательстве Августа Дерлета Arkham House: “The Outsider” (Чужак) и “Beyond the Wall of Sleep” (За стеной сна). Во-вторых, одновременный всплеск работ о самом Лавкрафте, человеке странном и очаровательном. И в-третьих, общий подъем читательского интереса к странным, или страшным, рассказам.
Сборники его работ в мягкой обложке, переиздания рассказов в различных антологиях, публикация ранее не публиковавшихся материалов, анонсированные Arkham House “Письма”[2]: все это вносит вклад в посмертную репутацию. Коллекционеры платят от 50$ до 100$ за копию “The Outsider” - самая дорогая из них продана в Англии, чему Г.Ф.Л., будучи англофилом, наверняка бы порадовался.
За общей биографией Лавкрафта любой неосведомленный читатель может обратиться к книжице Дерлета “H.P.L.: A Memoir”, изданной Беном Абрамсоном, и к моей статье “His Own Most Fantastic Creation”, опубликованной в посвященном Лавкрафту сборнике под названием “Marginalia” (Arkham House). В библиотеке Джона Хея в университете Брауна хранится постоянно пополняющаяся коллекция Г.Ф.Л.
Теперь, что касается личных воспоминаний Сони Дэвис. Это они и есть. Это ее версия. Возможно - я не знаю - с некоторыми утверждениями можно было бы поспорить. Определенно, они корректируют многое из того, что уже было написано о Лавкрафте. Они расширяют и значительно углубляют то, что мы уже знали о его личности. Они предоставляют новый материал о его семье и финансовом положении. Что важнее, они рассказывают историю его брака, о котором до сего момента было известно очень мало, кроме того поразительного факта, что столь робкий человек вообще женился.
Когда-то давно я заявил в печати, что если бывшая миссис Лавкрафт найдется и решится рассказать свою историю, она будет иметь неоценимое значение. И вот наконец-то это произошло. Перед вами не только долгожданное и ценное дополнение к биографии Лавкрафта, но и, как я считаю, история неожиданно трогательная сама по себе.
У.Т.С.[3]
Соня Х. Дэвис
(ранее миссис Г.Ф. Лавкрафт)
С Говардом Филлипсом Лавкрафтом я познакомилась в 1921 году, а поженились мы в Нью Йорке в марте 1924. То, что последует далее, может быть во всех отношениях названо правдивым рассказом о его личной жизни. Он несколько отличается от тех, что рассказывают большинство его биографов.
Например, я недавно прочитала “In Memoriam: Howard Phillips Lovecraft” покойного У. Пола Кука. По сути это интересный и достойный некролог от действительно великого человека. Но он содержит - как и другие работы - несколько заблуждений о жизни Говарда и особенно о событиях 1921-1932 годов, о которых не знает никто, кроме меня.
О некоторых эпизодах из детства и юности Говард рассказывал только мне. О других событиях, происходивших пока мы были женаты, я рассказываю из своего собственного опыта; некоторые из них довольно личные.
Первая встреча
Я впервые встретилась с Говардом Лавкрафтом в Бостоне на конференции журналистов-любителей. Я восхищалась его личными качествами, но, честно говоря, не им самим, по крайней мере сначала.
Поскольку он всегда пытался найти новобранцев для Любительской прессы, он предложил прислать мне примеры работ, своих и чужих, которые появлялись в различной любительской периодике: маленьких газетах и журналах, которые не платили авторам, а печатались и распространялись в частном порядке. С этого момента мы состояли в постоянной переписке. Я была чрезвычайно польщена, когда в одном из писем он сказал мне, что в моих чувствуется свежесть, которая однако происходит не из незрелости, а скорее “освежающесть” из-за оригинальности и смелости моих суждений, когда я несоглашалась с ним.
Я не соглашалась часто, но не из желания быть несговорчивой: по возможности я хотела избавить Говарда от идей, на которых он был зациклен.
За время многомесячной переписки Г.Ф. упоминал имена нескольких друзей-писателей, многих из них он знал только по письмам. Одного из них, Сэмюэла Лавмана из Кливленда, штат Огайо, он особенно хвалил. “Сэмюэлий”, так Говард называл его - он всегда переделывал имена своих друзей на латинский манер. Говард был высокого мнения о Лавмане и использовал его в рассказе “Рэндольф Картер” [4].
Другие друзья
Когда одна из моих командировок привела меня в Кливленд в первый раз, я разумеется нашла Сэмюэла Лавмана точно таким, каким мне его описал Г.Ф. А вечером после работы Лавман удивил меня тем, что почти моментально организовал собрание всех незанятых кливлендских журналистов-любителей.
В завершение приятного вечера мы все подписали открытку с видами Кливленда и отправили ее Говарду, а когда я написала ему письмо, то выразила сожаление, что его с нами не было. Я сказала, что мое счастье не могло бы быть больше, будь он тем вечером с нами. Его ответ, хоть и сдержанный, был теплым и признательным - и это от него-то.
Поездка в Нью Йорк
Так вот теперь у меня было два корреспондента: Лавкрафт и Лавман. Я решила пригласить их обоих в Нью Йорк, чтобы они наконец-то встретились, и отпраздновать вместе рождество и Новый год. Я предоставила им свою квартиру на Парксайд авеню. Соседка разрешила мне ночевать у нее. А по вечерам двое мужчин встречали бы меня и мы бы ужинали и смотрели спектакли или собирали бы конклав друзей “любителей” - Джеймса Ф. Мортона мл. (который познакомил меня с Лавкрафтом), Фрэнка Белнапа Лонга, Рейнхарда Кляйнера и других.
Никогда прежде я не делала ничего подобного, я сама себе удивлялась: за свой счет пригласила в гости двух мужчин. У меня была одна важная причина, имеющая отношение к расовым предрассудкам Говарда, о чем я еще скажу позже.
Я помню, однажды вечером мы пошли в итальянский ресторан. Для Говарда это было первое посещение итальянского ресторана (ему тогда было немного за тридцать), он впервые попробовал минестроне[5] и спагетти с мясом, томатным соусом и сыром пармезан. Он отказался от вина. Он сказал, что никогда не пробовал алкоголь и не хочет начинать теперь.
Вскоре Лавман вернулся в Кливленд, но Говард остался.
У соседки, приютившей меня, была прекрасная персидская кошка. Как только Говард увидел эту кошку, он начал ее ласкать. Казалось, он говорил с ней на одном языке, и она тут же устроилась у него на коленях и замурчала.
Полушутя я сказала: “Столько нежности растрачено на простую кошку, тогда как ее оценила бы любая женщина!”
Он ответил: “Какая женщина сможет полюбить такое лицо, как у меня?”
- Мать может, - ответила я, - да и некоторым не матерям не пришлось бы сильно стараться. - Мы все рассмеялись, а Говард продолжил гладить кошку.
Голос у Говарда, когда он читал, был чистым и звонким. Но во время разговора становился тонким и высоким, иногда переходил на фальцет. Пел он пусть и негромко, но очень приятно. Он никогда не пел ничего из современных песен, только старые, самые любимые.
Мать Говарда надеялась, что у нее родится дочь, и ребенком он выглядел как маленькая красивая девочка. На одной из фотографий он запечатлен с копной льняных кудрей, которые он носил до шести лет. Когда в конце концов он начал протестовать, мать отвела его к парикмахеру и горько плакала, пока его стригли. (Кудри эти сохранили: Говард как-то показывал их мне.)
Однажды, пока мы смотрели на его детскую фотографию, он воскликнул: “А посмотри на меня теперь!” Свое несимпатичное лицо он сам объяснял двумя причинами. В 15 или 16 лет, во время гонок на велосипедах с еще одним мальчиком, он упал и сломал нос. Другая причина, сказал он с кривой усмешкой, в том, что каждую ночь он смотрел на звезды в свой телескоп. Вообще-то он очень походил на свою мать. Хоть и не так выражено в женской линии, все Филлипсы имели выдающуюся челюсть и очень тонкую верхнюю губу. Говарду нравилось рисовать карикатуры на самого себя, такого каким он стал бы в старости.
Так вот, возвращаясь к Говарду с персидской кошкой, мне казалось, что если бы он был более уверенным в своем писательском таланте и забыл об “ужасной внешности”, как он выражался, он стал бы менее застенчивым и более счастливым. Так что при любой возможности я не упускала шанс сделать ему комплимент.
А когда Говард, еще будучи в Нью Йорке, несколько вечеров подряд провел с “ребятами”, я поняла, как остро по нему скучаю. Вместо того чтобы ехать домой в Провиденс, я предложила, привезти “Провиденс” на Парксайд авеню. Мы оба написали по настоятельному приглашению тетушкам, с которыми он жил, миссис Лиллиан Кларк и миссис Энни Гэмвелл, и миссис Гэмвелл приехала на неделю.
Возвращение в Провиденс
После того, как они вернулись в Провиденс, я без стеснения писала ему, как сильно по нему скучаю. От этого наши отношения только окрепли.
Я знала, что Говард не в том положении, чтобы жениться. От состояния его деда Филлипса осталось только 20 000$, которые должны были обеспечивать его двух тетушек и его самого до конца жизни. Если бы он не был таким гордым и согласился писать за деньги, ему бы не приходилось голодать. Он говорил: “Я пишу исключительно для себя; и если некоторые мои друзья находят удовольствие в этих “излияниях”, я чувствую себя вознагражденным.”
Он тратил много времени на редактирование ужасных работ других писателей, за что получал жалкие гроши. Он изматывал себя, корпя над глупым мусором, который его просили отредактировать. Некоторые из этих авторов впоследствии становились знаменитыми и преуспевающими.
Тем временем его письма давали понять, что он хочет покинуть Провиденс и поселиться в Нью Йорке. Мы оба размышляли над возможностью жить вместе. Некоторые наши друзья подозревали. Я признавалась друзьям, что неравнодушна к Говарду и что если бы он захотел, я с радостью стала бы его женой. Но ничего определенного решено не было.
Я приехала в Америку в девять лет, белая русская старого царского режима. В 1899 году, когда мне было 16, я вышла замуж за соотечественника, который взял имя бостонского друга - Грин. Мой муж умер в 1916. От него у меня есть дочь, которая на протяжении нескольких лет была парижским корреспондентом различных американских газет. После моего развода с Говардом, я вышла замуж за Натаниеля А. Дэвиса, бывшего профессора калифорнийского университета в Беркли, и мы были очень счастливы на протяжении 10 лет, до самой его смерти.
Во времена, когда я познакомилась с Говардом Лавкрафтом, я работала на руководящей должности в фирме модной женской одежды на Пятой авеню[6]. Моя зарплата составляла около 10 000$ в год.
Еще больше встреч
Во время командировок в Бостон я останавливалась в Провиденсе, и Говард с тетушками ужинали со мной в Билтморе[7]. Им нравились эти встречи, но они считали меня сумасбродной. Тетушки отказались поехать со мной в Бостон, но они выказали Говарду достаточно доверия, чтобы отпустить его со мной одного. Днем я занималась делами, а Говард исследовал музеи, кладбища, старые дома и всякую всячину. Хотя бы раз в каждой поездке мы ужинали в греческом ресторане, который нравился Г.Ф. тем, что облицовка стен изображала сцены из греческой классики. Он любил рассказывать мне о древней Греции и Риме, а я, в свою очередь, считала огромной честью после тяжелого рабочего дня слушать его. Потом он показывал мне исторические достопримечательности Бостона, и мы гуляли по старым узким улочкам.
Однажды мы поехали в Магнолию, штат Массачусетс. Вечером, прогуливаясь по набережной, мы услышали в отдалении странно фыркающий, хрюкающий шум. Дорожка лунного света отражалась в воде. Торчащие из воды верхушки свай соединялись канатами, как гигантская паутина.
- О, Говард, - сказала я, - вот тебе и сеттинг для по-настоящему странной и мистической истории.
- Так напиши ее, - сказал он.
- О, нет, я не смогу передать это ощущение.
- Попробуй. Расскажи, какая тебе представляется сцена.
Этой ночью, после того как мы расстались, я села и написала общую канву, которую он позже поправил и отредактировал. Его энтузиазм на следующий день был таким искренним, что я тут же поцеловала его, чем весьма его удивила и шокировала.
Он настолько смутился, что покраснел, а потом побледнел. Когда я поддразнила его, он сказал, что его не целовали с тех пор, как он был маленьким ребенком. (Я знаю, что он любил мать и он нежно любил своих тетушек, но не выражал свои чувства открыто.) Он сказал, что наверняка его больше никогда не поцелуют. Но я его обманула.
Решение пожениться
Именно с отдыха в Магнолии началась наша более личная переписка, которая и привела к свадьбе. Г.Ф. писал мне обо всем, что делал, куда ходил: иногда заполняя по 30, 40, 50 страниц свой изысканной прозой. Так прошли два года почти ежедневной переписки. А потом он решил вырваться из Провиденса.
В начале марта 1924 года, Говард приехал в Нью Йорк. Я просила его сказать тетушкам, что он собирается на мне жениться, но он сказал, что предпочитает сделать им сюрприз. Казалось, ему нравится заниматься приготовлениями - получить разрешение, купить кольца. Он говорил, что можно было бы подумать, что он женится надцатый раз, настолько методично он подошел к делу.
Служащий ЗАГСа подумал, что из нас двоих я младше. Я была старше Говарда на 7 лет, и он говорил, что лучше и быть не могло: что Сара Хелен Уитман была старше По и что жизнь По могла бы сложиться лучше, женись он на ней.
Я думала гражданского брака будет достаточно, но Говард настоял, чтобы нас поженил христианский священник и чтобы церемония состоялась в церкви Святого Павла - “где молились Вашингтон и лорд Хау[8] и другие великие мужи!”. В этом, как и потом во многом другом, я позволила ему взять верх. Почти во всем он был “победителем”, а я “побежденной”. Я ни в чем ему не возражала, если думала, что это искоренит его комплексы.
Рукопись Гудини
Вечером накануне нашей свадьбы Говард по невнимательности оставил на вокзале в Провиденсе рукопись Гудини - статью, которую он написал в качестве писателя-призрака для знаменитого фокусника. Говорят, что “общественный стенографист” скопировал оставшиеся у Г.Ф. рукописные заметки. Это не так. Только я могла прочитать его исчерканные записи.
Я медленно читала их вслух, пока он набирал их на печатной машинке, позаимствованной в отеле Филадельфии, где мы провели первые сутки. Так мы их и провели, а когда рукопись была окончена, мы были слишком уставшими и измотанными, чтобы думать о медовом месяце или чем-то еще. Но я не подвела Говарда, и рукопись пришла к издателю вовремя.
Единственные деньги, которые Говард заработал и потратил на меня, были получены с этой статьи. Когда я настаивала, чтобы только половина суммы была потрачена на помолвку, он настоял, что будущая миссис Говард Филлипс Лавкрафт должна иметь только лучшее и в бриллиантах, даже если на это уйдет весь аванс от этой первой хорошо оплаченной истории.
Я назвала его дорогим, щедрым транжирой. Он сказал, что оттуда, откуда это пришло, придет еще - чего, увы, не случилось, если не считать не слишком частых жалований от продажи рассказов в журнал Weird Tales.
Когда мы женились, он выглядел слишком тощим и голодающим, даже для меня. Я готовила хорошо сбалансированный ужин каждый вечер, делала ему сытный завтрак (он любил сырное суфле на завтрак!), и я оставляла несколько (почти дагвудовских[9]) сэндвичей, пирог и фрукты на обед.
Иногда он встречал меня после работы; мы ужинали в каком-нибудь заведении и шли в театр. У него не было чувства времени. Даже в плохую зимнюю погоду мне часто приходилось ждать его в каком-нибудь вестибюле или на углу улицы от трех четвертей часа до полутора часов. Он всегда опаздывал на встречи, будь то со мной или с кем-то другим.
Г.Ф.Л. и мумии
Здесь я должна записать невероятную историю о мастере странных рассказов. У Говарда была аллергия на специи для мумификации тел в музее Метрополитан. Рядом с ними его кисти и запястья начинали опухать. Через какое-то время после того, как мы ушли из музея, припухлость спала и мы об этом больше не вспоминали. Но примерно через неделю он вернулся, чтобы посмотреть и исследовать, насколько возможно, гробницу Тут-ан-ха-мона[10] и снова запястья и кисти Говарда начали опухать. Я уговаривала его обратиться к врачу, но Говард отшутился и отказался. Он никогда не хотел обращаться к врачу, как бы болен ни был.
Но, как бы то ни было, пока мы жили на Парксайд авеню он окреп, выглядел и чувствовал себя превосходно. Он правда стал более интересным человеком. Я думаю, он почти голодал, пока мы не встретились, и, возможно, начал голодать снова, после того как мы расстались навсегда.
Я критиковала его пальто десятилетней давности и настояла на том, чтобы купить ему новые пальто, костюм, шляпу, перчатки и даже бумажник; (мне не нравился крошечный старомодный кошелек, который он расстегивал, чтобы достать мелочь). Глядя на себя в зеркало, он протестовал: “Но, дорогая моя, это совершенно слишком модно для ‘дедули Теобальда’[11], это на меня не похоже. Я выгляжу как щеголеватый хлыщ!” Я думаю, на самом деле он был счастлив, когда новые костюм и пальто у него украли; у него же были старые.
И деньги
До нашей свадьбы я пыталась устроить его удобство и комфорт, отправляя ему марки для его обширной корреспонденции, и деньги на дни рождения и другие праздники. Если ему когда-то и не хватало денег, мне об этом было неизвестно, но пока он был моим мужем, я следила, чтобы он всегда был обеспечен деньгами из моего заработка. Его тетушки должны были отправлять ему 15$ в неделю из его доли состояния Филлипсов, но пока я содержала его, они посылали только по 5$ и то нерегулярно.
Я говорила Говарду, что они могут ничего не посылать, если это для них обременительно, что когда-нибудь он станет зарабатывать больше, чем я. В шутку я говорила: “Я уверена, ты еще отплатишь мне с процентами.” Мы оба смеялись над этим. Часто он тратил большую часть денег на книги для меня или для некоторых своих друзей; иногда он давал им деньги. Двое благородных жуликов из братства любителей писали ему жалостливые письма и он сам отказывался от много, чтобы помочь им. Никто, кроме меня и облагодетельствованных им, не знал об этом.
Я забыла свои собственные интересы и уступала ему во всем без разбору, включая хозяйственные вопросы. Даже при трате денег я не только советовалась с ним, но пыталась заставить его почувствовать, что он глава семьи.
Один в Бруклине
Вскоре мне пришлось согласиться на исключительно хорошо оплачиваемую работу в другом городе. Я хотела, чтобы Говард переехал со мной, но он сказал, что возненавидит жизнь в городе среднего запада, он бы предпочел остаться в Нью Йорке, где у него хотя бы были друзья. Я предложила ему пригласить одного из них жить с ним в нашей квартире, но его тетушки решили, что мне было бы разумнее часть мебели сдать на хранение, часть продать и найти комнату-студию подходящую для того, чтобы Говард мог переехать туда со своей старой (и несколько ветхой) обстановкой, привезенной из Провиденса. Тогда мы остановились на Клинтон стрит в Бруклине.
Я могла останавливаться в Нью Йорке только на несколько дней раз в три-четыре недели. Я давала ему деньги каждый раз, когда приезжала, и еженедельно посылала ему чеки.
Расовые предрассудки
Он восхищался тишиной этой части Бруклина, и поначалу казалось, что он любит уклад Клинтон Стрит. Но он ненавидел толпы в метро, на улицах и в парках, и он страдал от этой ненависти. В основном его раздражали люди семитского происхождения: “крысолицие с глазами-бусинами азиаты”, так он называл их. В целом, все иностранцы были “ублюдками”.
Задолго до свадьбы, Говард в письме ко мне рассыпался в похвалах Сэмюэлю Лавману, и единственный недостаток, который он нашел в Лавмане это то, что тот был евреем. Пораженная такой дискриминацией, я ответила и напомнила ему - что делала постоянно - что я тоже происхожу из еврейского народа. Именно его предрассудки против меньшинств, особенно против евреев, и побудили меня пригласить одновременно Говарда и Лавмана в Нью Йорк, о чем я уже говорила.
Позже Г.Ф. уверял меня, что он совсем “излечился”. Но, к сожалению (и сейчас я расскажу о том, о чем я никогда не собиралась говорить публично), когда бы мы ни оказывались в расово смешанной толпе, что характерно для Нью Йорка, Говард наполнялся яростью. Он казался почти сумасшедшим. И если уж говорить правду, именно его отношение к меньшинствам и его желание сбежать от них в конце концов побудили его вернуться в Провиденс.
Вскоре после нашей свадьбы он сказал мне, что если мы оказываемся в компании, он был бы признателен, если бы большинство были “арийцами”. Вообще-то я думаю, он абстрактно ненавидел все человечество. Однажды он сказал: “Гораздо важнее знать, что ненавидеть, чем знать, что любить”. И он верил, что лучше быть мертвым, чем живым, лучше вообще не рождаться. Хорошо находиться, думал он, в том состоянии забвения, что предшествует рождению.
“Генри Райкрофт”
Можно лучше понять Лавкрафта, прочитав “Личные бумаги Генри Райкрофта” Гиссинга, книгу, которую Говард дал мне еще в начале нашего романа. Она проливает свет на личность самого Говарда, его отношение к массам и к жизни вообще. Установка Говарда заключалась в том, чтобы оставить в покое ближних своих и заниматься своими делами. Что же до меня, когда я возражала, что я одна из “орды пришельцев”, он говорил: “Теперь ты миссис Г.Ф. Лавкрафт, 598 Энджелл стрит, Провиденс, Род Айленд[12].”
Мистер Кук приводит такую цитату: “Я… все еще воздерживаюсь от возвращения домой к моей родне, чтобы это не выглядело так, будто я приполз домой в постыдном поражении.” Это только часть правды. Он больше всего на свете хотел вернуться в Провиденс, но он также хотел, чтобы я поехала с ним. Этого я не могла сделать, потому что в Провиденсе не было дела, подходящего моим способностям и нуждам. И раз он не хотел возвращаться без меня, он оставался на Клинтон стрит, отсюда и упомянутое заявление.
Я считаю, он любил меня настолько, насколько способен любить человек его темперамента. Он никогда не произносил слова “любовь”. Он говорил: “Дорогая моя, ты не знаешь, насколько сильно я ценю тебя.” Я пыталась понять его и была благодарна за любый крохи, слетающие с его губ в мою сторону.
Наши семейные прозвища “Сократ” и “Ксантиппа”[13] придумала я. Я видела в Говарде мудрость и гений Сократа. Я надеялась со временем сделать его более человечным, вырвать его из чудовищной пропасти одиночества и психологических комплексов настоящей супружеской любовью. Боюсь, мой оптимизм и излишняя самоуверенность обманули нас обоих. (Его любовь к странному и мистическому, я думаю, родилась из чистого одиночества.)
Другими словами, я надеялась, что в моих объятиях он станет не только великим гением, но и любовником и мужем. Тогда как гений развился и вылупился из куколки, любовник и муж отходили на задний план, пока не стали только призраками и не исчезли совсем.
Говорят - цитируя письма Говарда - что наше расставание было в основном вызвано нехваткой у него денег. Это не правда. Настоящие причины ясно показывает мой рассказ. Каким бы удивительным человеком он ни был, наверное, чтобы сохранить лицо, Говард привел причину, в которую легче всего было поверить.
Когда Говард почувствовал, что больше не может выносить Бруклин, именно я предложила, чтобы он вернулся в Провиденс. Он сказал: “Если бы я только мог… жить в Провиденсе, благословенном городе, где я родился и вырос. Я уверен, там я мог бы быть счастлив.” Я согласилась. Я сказала: “Я бы с удовольствием жила в Провиденсе, если бы я могла делать там свою работу.”
Снова Провиденс
Так вот, он вернулся, и через некоторое время я последовала за ним. Опять же: это не правда, что его тетушки “отправили за ним грузовик, который привез Говарда обратно в Провиденс со всеми потрохами”. Я специально приехала в Нью Йорк, чтобы помочь ему упаковать вещи, убедиться, что все хорошо подготовлено к его отъезду и оплатить его железнодорожные расходы и все остальное из своего кармана.
В конце концов мы с тетушками устроили совещание. Я предложила снять большой дом в Провиденсе, нанять домработницу, оплачивать расходы, и мы все жили бы вместе; наша семья пользовалась бы одной частью дома, в другой я бы завела свое дело. Тетушки мягко, но твердо сообщили мне, что ни они, ни Говард не могут позволить себе, чтобы жена Говарда зарабатывала на жизнь в Провиденсе. Вот и все. Тогда я и поняла как обстоят дела.
Чтобы быть ближе к Провиденсу, где я смогла бы иногда проводить выходные, я поступила на новую и хуже оплачиваемую работу в Нью Йорке. (Это был 1927 год.) Но тут подвернулась слишком хорошая позиция в Чикаго, от которой я не могла отказаться, я знала, что смогу уговорить Говарда встречаться со мной в Нью Йорке раз в несколько недель во время моих закупочных поездок. Однако я ненавидела Чикаго, и после шести месяцев, на Рождество, я решила провести короткий отпуск в Провиденсе в ожидании, что что-то произойдет, сама не знаю чего я ждала.
Встречи и письма
Я провела там несколько недель. Но вскоре возникла нужда в деньгах, так что я вернулась в Нью Йорк, сняла квартиру, достала из хранилища то, что осталось от моей мебели и зажила своим хозяйством. Я открыла маленький шляпный магазин по соседству.
Наша супружеская жизнь следующие несколько месяцев состояла из стопок бумаг и рек чернил. Той весной я пригласила Говарда приехать ко мне и он с радостью согласился, но только как гость. Для меня уже то, что он рядом было лучше, чем ничего. Он гостил у меня все лето, но я видела его только в ранние утренние часы, когда он возвращался с прогулок с Мортоном, Лавманом, Лонгом, Кляйнером, некоторыми из них или всеми ими. Затем он съездил к Вресту Ортону в Йонкерс и в начале осени вернулся в Провиденс.
И мы снова жили в письмах.
Говард был совершенно согласен и даже доволен так жить, но не я. Я начала просить развода. Он испытал все способы, которые мог придумать, чтобы выказать мне, как он меня ценит: развод принесет ему огромное несчастье, джентльмен не разводится с женой, если у него нет на то хорошей причины, а у него ее нет.
Я сказала, что сделала все, что могла придумать, чтобы наш брак удался, но семейная жизнь не может состоять только из писем.
Говард сказал, что знает много счастливых пар, чья семейная жизнь сохранялась с помощью писем: жена жила с родителями, а муж из-за своей болезни жил отдельно.
Я ответила, что ни один из нас серьезно не болен и что я не хочу быть “женой по переписке”. Я сказала ему, что так продолжать нельзя, что он должен развестись со мной, найти женищину помоложе его происхождения и воспитания и жениться ней, жить в Провиденсе и постараться жить нормальной счастливой жизнью.
- Нет, дорогая моя, - говорил он, - если ты оставишь меня, я никогда не женюсь снова. Ты не понимаешь, как сильно я тебя ценю.
- Но ты показываешь это, - отвечала я, - совершенно неслыханным способом!
Развод
Развод был оформлен в 1929 году. Иногда мы переписывались в дружеском, но безличном тоне.
В 1932 году я съездила в Европу. Я почти решилась пригласить его присоединиться ко мне, но знала, что он откажется. Однако, я писала ему из Англии, Германии и Франции, посылала ему книги и фотографии всех вещей, которые, как я думала, могли бы его заинтересовать. И я отправила ему мои путевые заметки, которые он отредактировал.
Последняя встреча
По возвращении в Соединенные Штаты я заболела. Для восстановления я поехала в Фармингтон, штат Коннектикут. Я была очарована его красотой 18 века и тут же написала Говарду, чтобы он присоединился ко мне, так он и сделал. Мы исследовали город и еще Уэзерфилд.
Думаю, я все еще очень любила Говарда, больше чем отваживалась признаться самой себе. Хотя во время своих путешествий я встречала много подходящих мужчин и предложений выйти замуж, за восемь лет я не встретила ни одного, кто мог бы хотя бы сравниться в интеллекте с Говардом. Когда мы прощались перед сном, я спросила: “Говард, ты не поцелуешь меня на ночь?” Он сказал: “Нет, лучше не стоит.”
На следующий день мы исследовали Хартфорд и когда мы расходились на ночь, я больше не просила его о поцелуе. Я выучила урок.
Больше с Говардом я не встречалась.
Смерть Г.Ф.Л.
После моего переезда в Калифорнию мы продолжали обмениваться редкими письмами. Здесь я вскоре встретила и вышла замуж за доктора Дэвиса. Здесь же я встретила мистера Уилера Драйдена, который и сообщил мне о смерти Говарда Лавкрафта.
Я думаю, не будет преувеличением сказать, что Говард обладал умом, вкусом и личностью гораздо более великого художника и гения, чем было принято считать при его жизни. Он станет, я уверена, легендарной, мистической фигурой. Ирония в том, что он умер прежде, чем его нашли признание и слава за его работы. Мне бы хотелось верить, что со временем он смягчился, что он узнал, что люди любого рода - нормальный, добрый народ. Хоть я и не его вдова, я скорблю о его безвременной кончине.
The Providence Sunday Journal
22 августа 1948
Читайте также:
Историю публикаций мемуаров Сони
Смотреть про Лавкрафта:
После Лавкрафта | Игра Anchorhead https://bit.ly/3PsB2GL
Примечания:
[1] Уинфилд Таунли Скотт, редактор данной статьи, за четыре года до ее выхода сам написал статью-биографию Г. Ф. Лавкрафта. В ней он воздержался от описания семейной жизни Лавкрафта, ограничившись упоминанием факта свадьбы. Свое решение он объяснил тем, что не смог связаться с Соней Х. Дэвис и получить достоверную информацию из первых рук.
[2] Скорее всего, имеется ввиду пятитомное собрание писем Лавкрафта Selected Letters, выходившее с 1964 по 1976 гг.
[3] Уинфилд Таунли Скотт
[4] Сэмюэл Лавман послужил прототипом для Харли Уоррена из рассказа “Показания Рэндольфа Картера”.
[5] Блюдо итальянской кухни. Мясной или куриный суп с овощами.
[6] Улица в центре Манхэттена, на которой находится множество эксклюзивных бутиков.
[7] Высококлассный отель в Провиденсе.
[8] Возможно, Ричард Хау, британский адмирал, участвовавший в американской войне за независимость.
[9] Сэндвич Дагвуда - высокий многослойный сэндвич, сделанный с различныими видами мяса, сыров и приправ. Назван в честь Дагвуда Бамстеда, центрального персонажа комикса “Блонди”, которого часто изображают готовящим бутерброды.
[10] Хотя в музее Метрополитан большая египетская коллекция и его сотрудники участвовали в раскопках, в 1924-м саркофаг самого Тутанхамона почти наверняка не мог находится в Нью Йорке. Нужно будет поискать более однозначную информацию =)
[11] Говард Лавкрафт часто называл себя дедулей, а своих более молодых корреспондентов называл “внуками”, а некоторых старших “мои сыновья” и даже к свой тетушке Энни Гэмвелл иногда обращался “дочь моя”.
[12] Адрес дома Уиппла Филлипса, деда Лавкрафта, в котором Говард родился и прожил до 14 лет.
[13] Жена древнегреческого философа Сократа.
