Немного истории: объяснения, данные Пушкиным императору в «закрытом режиме», были фактом, противоречащим истинным традициям сыска. Следствию требовалась соответствующая бумага-документ. Недаром последующие инстанции, которые вели дело и не знали об объяснениях Пушкина, признавали ненормальным, что Пушкин не был привлечён к делу, и требовали привлечения Пушкина для объяснений по сути дела. Пушкин же считал дело поконченным, он ведь объяснился с царём. Поэтому, когда его в 1827 и 1828 годах вновь и вновь начинали беспокоить допросами, он не мог не возмущаться, что при окончательном решении дела ему ещё и поставили в вину.
Если приглядеться, можно увидеть, что все отмеренные ему судьбой 11 лет Пушкин пытался найти ответ на главный, мучавший его вопрос о своей роли на службе у Николая I. У него перед глазами был реальный «пример» — реформатор Сперанский. Царь его не любил, но за неимением замены вынужден был терпеть. Сперанский был автором манифестов 13 и 10 декабря о восшествии на престол Николая I и о поражении восстания. И это при том, что уже в ходе первых допросов мятежников была установлена причастность его к восстанию. И тем не менее по ряду соображений царь «простил» Сперанского. И тут же изуверски наказал, назначив членом Верховного уголовного суда, т.е. назначил палачом. Противиться этому решению у реформатора сил не нашлось. Дочь Сперанского тогда часто видела отца «в терзаниях со слезами на глазах».
Удивительное дело, как за довольно короткий срок, с 1826-го по 1837-й год, было создано много произведений поэта, содержащих в своих иносказаниях штрихи более чем 10-летней «виртуальной» дуэли поэта с царем, возникло много точек соприкосновения у Николая Павловича и Александра Сергеевича, как много общего синхронно происходило, пусть зачастую и разнонаправлено, у этих двух знаковых для того времени личностей.
Время царствования Николая I началось с попытки дворцового переворота декабристами. Вызов Пушкина к новому императору тоже оказался напрямую связанным с событием, происшедшим на Петровской (Сенатской) площади.
1826-й год стал отправной точкой для обоих. Один стал выстраивать покой и порядок, какой он желал видеть в стране. Другой своим творчеством начал Золотой век русской классической литературы.
После смерти Александра Сергеевича Золотой век не закончился, он продолжился именами Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, И.А. Гончарова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, М.Ю. Лермонтова, А.А. Фета, А.К. Толстого. Считается, что завершился Золотой век произведениями Ф.И. Тютчева. Сам Пушкин и при жизни был легендой не только в мире литературы. И спустя почти 200 лет, в наше время, его имя продолжает будоражить умы людей, хотя обросло мифами, многие из которых имеют мало общего с реальностью.
Николая I современники не «боготворили», как во время его царствования было принято выражаться, а боялись. «Всё сколько-нибудь и в каком-нибудь отношении «особенное», — напишет о императоре Н.С. Лесков в повести «Инженеры бессребреники. Из историй о трёх праведниках» (1887), — тогда не нравилось и казалось подозрительным, или во всяком случае особенность не располагала к доверию и даже внушала беспокойство. Желательны были люди «стереотипного издания», которые походили бы один на другого, „как одноформенные пуговицы“». Пушкин как раз был из числа тех, кто, доверия у царя не вызывал именно по причине своей «особенности».
Сравнение с одноформенными пуговицами здесь совсем не случайно. Д.А. Милютин, военный историк и теоретик, 20 лет занимавший пост военного министра в царствование Александра II, ранее на протяжении года состоявший в свите Николая Павловича, в своих «Воспоминаниях» писал о триединстве, лежащем в основании образцового порядка, который царил в стране в период правления Николая I —административный произвол, полицейский гнёт, строгий формализм:
«…Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух».
Милютин справедливо оценил Николая I как «человека узких мыслей». И в подтверждение воспроизвёл несколько фраз, характеризующих императора. В ходе посещения военного училища Николаю I был представлен воспитанник с выдающимися способностями. Но вместо ожидаемой похвалы окружающие услышали: «Мне таких не нужно, без него есть кому думать и заниматься этим: мне нужны вот какие!». При этом он указал на «дюжего молодца, огромный кус мяса, без всякой жизни и мысли на лице и последнего по успехам». В других сходных ситуациях император был ещё безапелляционней: «Мне не нужно учёных голов, мне нужно верноподданных!» И опять, как видим, голова Пушкина не соответствовала критериям, какие устраивали царя.
Милютин не единственный, кто находил именно такой архитектуру мышления Николая I. Историк С.М. Соловьёв достаточно определённо указывал на то, что император всегда окружал себя посредственностями и бездарностями, до смерти не переставал ненавидеть и гнать людей, хоть чем-то выделяющихся среди других. Более того, по мнению историка, Николай I желал иметь возможность «одним ударом отрубить все головы, которые поднимались над общим уровнем».
Среди таких бездарностей, кто, нет, не выделялся, а как раз соответствовал царским критериям, можно упомянуть Д.А. Толстого, который в течение 14 лет соединял две должности: министра народного просвещения и обер-прокурора синода, а позже был поставлен во главе министерства внутренних дел. Этому приближенному к царю чиновнику один из современников, хорошо знавший графа, Б.Н. Чичерин, философ, педагог, историк и правовед, один из основоположников конституционного права России, дал потрясающую характеристику:
«Лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на всё для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение».
Декабрист Александр Викторович Поджио (младший из братьев Поджио, который уже упоминался, когда шла речь о княгине Марии Волконской), вернувшись из Сибири в 1859-м, оставил незаконченные «Записки декабриста». В этом небольшом тексте содержится короткая фраза, представляющая фокус его повествования, позволяющая оценить хладнокровие и одновременно несгибаемость этого человека: «Роскошь права для России лишняя». Фраза, смысловое содержание которой, распространялось не только на осуждённых участников попытки переворота.
Оценка императора Николая I и его окружения в дошедших до нас страницах его мемуаров, где он характеризует членов следственной комиссии по делу декабристов, очень примечательна:
«Власть при Александре, хотя и была дремлющая, но при Николае она сделалась притеснительною и, достигши до высшей степени своевластия, она тяжко и непробудно залегла смертельным гнётом на всё мыслящее в России! И мы ли не слыхали, ещё в отдалённой Сибири, слабые отголоски забитого слова и печати, все жалобные отзывы о подавленном развитии всех сил России. И когда понадобились для нашей России эти силы, оказались ли они где и в чём-нибудь?
Бездарность, бессилие, неспособность высказались повсюду, и Николай могучий, всеобъемлющий сделался метой всех упреков, всех нареканий, причиною всех причин.
Николай, нет, не он один был виновник всего пройденного, а виновники были именно те судьи, перед которыми я стоял <…> Перед судом истории Николай стоять будет не один, стоять будут и все эти государственные чины, присутствовавшие при зарождении его царства. Николай был не более и не менее, как бригадный командир; свыкшись с таким скромным званием, мог ли он в пределах своих действий приобрести опыт в делах высшего управления, мог ли он, имел ли он малейшее влияние на тогдашние умы, к какому кругу или сословию они ни принадлежали? Мог ли он усвоить все те привычки, слабости и даже страсти, которые не врождённы в нас, а приобретаются при данных условиях и при данной среде? Вы приняли скромного бригадного командира в свои объятья, возвели его на престол и своим низкопоклонством, потворствуя положенным, закравшимся уже дурным наклонностям, дали им развиться, упрочиться и дали возможность сделать из него того Николая, который так долго тяготел над Россиею, над вами самими. Николай был, повторяю, вашим творением, в нём отражаются ваши опасения, надежды и проч. Трудно решить вопрос, кто из вас кем руководил, он ли вами или вы им; дело в том, что вы шли с ним рука об руку; путём произвола дошли до бесправия, до бессилия, до бесславия России и собственного вашего и его. Иди он с нами, отдайся нам или возьми нас с собой путём права, мы повели бы его к славе России и всех нас вместе. Мы хотели ограничения его власти, вы же — её расширения. Вы начали его отравление, упрочив его власть, он покончил его. Вашим путём он медленно пошёл на смерть, нашим же пошёл бы он к бессмертию и остался бы незабвенным при другом значении».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 71) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 59. Александра Фёдоровна занималась, назовём вещи своим именем, сводничеством
Эссе 60. Пушкин: «…не прибавляй беспокойств семейственных, — не говоря об измене»
Эссе 61. Пушкин желал брака с юной прелестницей? Он его получил