Ко дню рождения Анны Ахматовой (1889-1966) и 35-летию первой публикации в СССР поэмы «Реквием»
«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом): — “А это вы можете описать?” И я сказала: — “Могу”. Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом».
(Из эпиграфа к поэме «Реквием»)
Ровно 35 лет назад в журналах «Октябрь» № 3 и «Нева» № 6 за 1987 год впервые опубликовали полный текст поэмы Анны Ахматовой «Реквием». Сегодня, когда это произведение входит в общеобязательную школьную программу, трудно представить, что в годы его создания оно существовало только в устной форме – Анна Андреевна всегда сжигала новые записи после того, как прочитывала отрывки своим немногочисленным близким друзьям.
Писательница Лидия Чуковская в «Записках об Анне Ахматовой» вспоминает: «Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из “Реквиема” тоже шёпотом, а у себя в Фонтанном доме не решалась даже на шёпот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь очень светское: “хотите чаю?” или: “вы очень загорели”, потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. “Нынче такая ранняя осень”, – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей. Это был обряд: руки, спичка, пепельница, — обряд прекрасный и горестный».
Похожие воспоминания остались и у поэта Иосифа Бродского: «Она не так боялась за себя, как за сына, которого в течение восемнадцати лет пыталась вызволить из лагерей. Клочок бумаги мог обойтись слишком дорого, ему дороже, чем ей, потерявшей всё, кроме последней надежды и рассудка. Они оба недолго прожили бы, попадись властям в руки 'Реквием'».
Всего несколько человек знали поэму наизусть, и каждый из них сохранил доверенную ему тайну; только в 1950 году пронзительные строки впервые появились на бумаге.
Анна Андреевна создавала основу «Реквиема» с 1934 по 1940 год, внося в эту трагическую повесть правки вплоть до 60-х годов. Поэтесса создавала настоящий памятник своему времени и его жертвам, отображая реальность страшных репрессий 30-х годов, и свои личные, пропущенные через сердце, переживания. Совсем небольшой текст, вместивший в себя целую череду событий, происходящих, словно в тягучем сне, из которого невозможно вырваться.
В процессе написания поэмы над головой Ахматовой пронесся смерч тяжёлых испытаний: сначала арестовали ее гражданского мужа Николая Пунина и сына Льва Гумилева, обвинив в контрреволюционной деятельности. Пришлось писать прошение Сталину, и, как ни странно, оно возымело действие: родных отпустили. Но система редко забывала о «виновных», и через три года Лев опять отправился за решетку. Анна Андреевна сутками сидела в очереди у ворот следственного изолятора «Кресты» с передачами для сына, попутно дорабатывая на коленке рукопись. Да уж, в царскосельских кущах с «сырым великолепием парков» «Реквием» вряд ли бы родился…
Приговор сыну не выносили семнадцать месяцев, мать постепенно привыкала к мысли, что живым его уже не увидит, но из изолятора Льва Гумилева отправили в лагерь, затем на фронт; после Великой победы ему удалось немного побыть дома – и снова лагерь, все по тому же обвинению.
В поэме Ахматова описывает и выстраданное свидание с Левой в тюрьме, вспоминает испытанный ею ужас от увиденных «страшных глаз» сына. В эпилоге автор просит, чтобы, если придет такое время, памятник ей поставили именно здесь, у «Крестов», «под красною ослепшею стеною».
В 1960-е годы «Реквием» начал повсеместно распространяться в самиздате, и один из списков в 1964 году каким-то чудом попал в Мюнхен, где и был опубликован впервые в полном объёме. На обороте титульного листа издатели поставили отметку: «Текст издаётся без ведома и согласия автора».
А 9 мая 1965 года собиратель и исследователь аудиозаписей голосов писателей Лев Алексеевич Шилов записал в Комарово на магнитофон «Реквием» в авторском исполнении, дав Ахматовой клятву не распространять эту запись до тех пор, пока поэму не опубликуют в СССР.
Ждать этого события пришлось более двадцати лет.
✍🏻 Строки из поэмы Анны Ахматовой «Реквием»:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,-
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
***
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной,
Под красною ослепшею стеною.
***
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
***
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
***
Ты все равно придешь. —
Зачем же не теперь?
Я жду тебя — мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись,
как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом,
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, —
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь.
Струится Енисей, Звезда полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
***
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
Спасибо, что дочитали до конца! Подписывайтесь на наш канал и читайте хорошие книги!