Поводом написать все то, что вы читаете сейчас, стали два недавних юбилея. Орхану Памуку — турецкому писателю и лауреату Нобелевки по литературе — недавно исполнилось семьдесят. А Виктору Цою недавно исполнилось бы шестьдесят. Ни Памук, ни Цой никогда и ничего специально о чае не писали (Памук, судя по интервью, вообще предпочитает кофе). Но при этом оба — и турецкий писатель, и русский рокер — являются представителями культур, глубоко пропитанных чаем. Поэтому без чая ни Памук в своих книжках, ни Цой в своих песнях обойтись просто не могли. И, на мой взгляд, смогли сказать о чае очень хорошо.
Я, наверное, уже где-то и когда-то об этом писал — но повторюсь. Я не очень верю нарочитым художественным рассказам о чае. Проще всего пояснить такое мое отношение к художественной чайной нарочитости на примере картин, а не книг или песен.
Двумя главными русскими чайными картинами я считаю «За чайным столом» Константина Коровина и «Все в прошлом» Василия Максимова.
Коровин, фактически, сделал дружескую фотографию. И дело тут не в том, что все люди на картине — его знакомые. А в том, что он сымитировал то действие, которое мы сейчас часто осуществляем после мысли «Надо срочно всех сфоткать». Лишний стул, с которого как бы встал «фотограф», на это прямо намекает. Ну и другие мелочи тоже. А чайный стол, запечатленный Коровиным чисто технически, стал, в итоге, отличной иллюстрацией повседневного русского дачного чаепития в исполнении достаточно состоятельной семьи. Я, кстати, почти уверен, что многие описыватели русской чайной культуры использовали картину Коровина в качестве аргумента, доказывающего, что этикет предписывал женщинам пить чай из фарфора, а мужчинам — из стакана с подстаканником. Как будто они сами никогда не сталкивались с ситуацией, когда красивых чашек всем не хватает. Но это так, к слову.
Картина Максимова — это вообще воплощенные ваби, саби и все остальные мукаси-банаси. Я, когда ее вижу, все время думаю, что центральная бабушка, та, которая в кресле, напевает про себя «Русскую нирвану» «Аквариума». Несмотря на то, что она еще не написана. И чайный стол, и самовар в этой сцене — это якоря, удерживающие героинь в реальности. Особенно самовар — потому что он блестит, как у кота глазки. Для того, чтобы поддерживать самовар в таком состоянии, нужно его регулярно и тщательно чистить. А это дополнительный ритуал, который, вместе с самим чаепитием, наполняет остаток жизни героинь порядком и смыслом. Обратите внимание, кстати, что на самовар установлен кофейник — что создает дополнительный простор для интерпретаций. Возможно, фарфоровый чайник давно разбит, а на новый влом запариваться. Возможно, бабульки вообще пьют кофе. Но даже в этом случае картина остается невероятно чайной.
А теперь обратимся к очевидной классике. Я нежно люблю кустодиевских купчих. С удовольствием использую изображенный на самой известной из этих картин чайный стол в качестве основы для стилизованных чаепитий. И даже пару раз устраивал косплеи по этой картине. Но при этом понимаю, что к русской чайной культуре она имеет такое же отношение, как песня про хруст французской булки к реалиям русской жизни XIX века. Связи и пересечения, безусловно, есть — но не более того.
Если кустодиевская купчиха в качестве примера нарочитой и ненастоящей чайной традиционности недостаточно убедительна, то посмотрите на безусловно милые картины Богданова-Бельского.
С чайными текстами у меня все точно также. Больше всего мне нравятся случайные упоминания чая в совершенно нечайной литературе. Я очень ценю чайные фрагменты Пантелеймона Романова. Мне очень нравятся элементы чайного выпендрежа героев книжки Суханова «Дождь Шукры». А фраза «Чаишко-то, кажется, мутноватый… Ох, уж эти меблированные комнаты! Ох, уж эта холостая жизнь!» связывает меня с русской чайной культурой крепче, чем все прочитанные мною льстивые тексты о том, какой эта культура была прекрасной. Это, кстати, Аверченко, рассказ «Сазонов».
С иностранной литературой у меня все работает ровно также. Чайный Пи Джи Вудхауз мне нравится гораздо больше, чем чайная Джейн Остин. А чаепития в «Путешествии на Запад» кажутся более убедительными, чем чаепития в «Сне в красном тереме». Хотя, конечно, читать с чайной точки зрения интересно все перечисленное.
Ну а теперь Орхан Памук. Это фрагменты разных произведений и в разных переводах, поэтому турецкие чайные обозначаются разными терминами.
«Как и во всех чайных, закусочных и холлах отелей в Карсе, здесь на стенах тоже висели не виды гор Карса, которыми жители очень гордились, а виды Швейцарских Альп».
«Во дворе мечети я смешался с толпой, вышедшей после вечернего намаза, грыз семечки и пил чай со всеми, усевшись в саду семейной чайханы».
«Учитель, я работаю заварщиком чая в чайном доме „Шенлер", прямо по соседству с известной баней „Мотылек" в Токате. Там я отвечаю за печи, за чайники. Как зовут меня — не важно».
«…в заледеневших окнах чайных домов, битком набитых безработными, игравшими в карты» и «…мимо чайных домов, где печальные безработные смотрели телевизор».
«Маленькие бары на берегу совершенно пусты. Работают телевизоры. Разносчики чая расставили рядами сотни пустых чайных стаканчиков, и все они, чистые-пречистые, сияют в свете больших ярких лампочек».
«…в чайных Карса не подают кофе, потому что это дорого для безработных и они его не пьют».
«Они заварили чай из цветков липы, собранных в саду, выпили его и работали допоздна»
И вот еще названия чайных, только из одной книги («Снег») и из одного города (Карс): «Друзья», «Зеленый портной», «Удачливые братья», «Лунный старец», «Светлый путь»…
Орхан Памук, кстати, разбросал чайные фрагменты не только по страницам книг. Поиск чайной утвари в «Музее невинности» — ничуть не менее увлекательное занятие, чем поиск упоминаний чая и чайных в текстах.
В принципе, из этих обрывков можно получить яркое представление о турецкой чайной культуре — повседневной, атмосферной, демократичной до нищеты, местами — безысходной, но всегда предлагающей всем желающим проверенные решения для бытового эскапизма. Но это ошибочный подход.
Чайные обрывки, что у Памука, что у Аверченко, что у других нечайных авторов, прекрасны тем, что их, в отличие от нарочитых чаепитий Джейн Остин или Богданова-Бельского, почти всегда и без особых усилий можно перенести на себя. Для этого не нужно никаких реконструкций, костюмов, декораций и стилизаций. Достаточно опыта собственных повседневных переживаний и толики воображения.
«Сигаpеты в pyках, чай на столе — эта схема пpоста. И больше нет ничего — всё находится в нас».