Я собирался ее навестить. Древняя старушка, до сих пор жива. Об этом я узнал от окающего парня в зелёных резиновых сапогах. Он вызвался нам помочь, брёл из ближайшей деревни. Наш внедорожник увяз в скользкой, сырой колее. Он как оглушенный жук ёрзал, дребезжал, но не умел пошевелиться. Небо вскисло серыми тучами, полевая зелень ещё не обвесилась цветными бусами, май окопался, но не успел окрепнуть как следует. Тучи разбухали, тяжелели и, казалось, готовы были коснуться самой земли.
Баба Соня вставала раньше многих. Задолго до первого выгона скотины. Два ее огорода держались в образцовом порядке. Оба они сползали в низину под немилосердным для старушечьих ног углом. Теперь я это понимаю. Силы небесные, должно быть, помогали ей не опрокинуться... И все у нее спорилось: убранное в срок сено для детей, проживающих в соседней деревне, молоко на продажу, чистая рубаха для дедушки Николая.
Мы с ним подолгу сиживали на крыльце. Он научил меня разным сельским словам. Делился наблюдениями. Он был заядлым курильщиком. Среди нескольких сосудов, в которых хранились народные думки, мне особенно памятен один. Деда Коля, строго остерегал брать в руки табак. "Пить-пей, а курить не надо. Лёгкие изжуешь... Закашляешься, измучаешься..." После длинной фразы он обычно проваливался в холостую, но свирепую канонаду. Кашель проходил, но деда Коля ещё подолгу отмалчивался....
Баба Соня никогда не жаловалась. Только работала, работала и работала. И часто улыбалась в перерывах. Кричала на корову ещё. Без злобы, а так: “Доча-Доча-Доча“. Перевести это можно следующим образом: "Ну, мать, некогда мне тебя слушать. Заходь во двор, опосля. Все опосля!“. Наверное, в этот момент она и корове улыбалась...
Я хотел повидать эту старушку, бабу Соню. У нас машина застряла по дороге в деревню, где провел столько летних месяцев... Я не очень сентиментальны