«Так, ты, вообще Цоя-то слышал?» – спросил меня, решивший видимо, что уже достаточно наслушался моих завываний, раздраженный певческой моей бестолковостью, учитель гитары.
Это был молодой, энергичный, обладатель, весьма провокационного по тем временам, пшенично – рыжего куцего хвостика и такого же цвета жиденькой бородёнки, звали которого Олег. Отчество своё, Константинович, при общении он категорически отвергал, как, очевидно ненужный рудимент, в попытке создать на занятиях так актуальную тогда атмосферу демократии.
«Ну так. Слышал, конечно. Что-то..» – нагло обманул я доверчивого гитарного своего сенсея, не имея ни малейшего желания ударять в грязь лицом своей культурной дремучестью ни перед ним, ни перед внимательно следившими за неожиданно устроенной мне выволочкой, еще пятнадцатью учениками.
Припечатав пальцами струны в мажоре аккорда Е, «но на кухне синим цветком горит газ» я продолжил уже как-то по-другому, сообразив, что «коробка спичек» была «пуста», абсолютно не так, как надо.
Но и тут, предсказуемо, я не угадал ни с тембром, ни с ритмом, ни с мелодией – ни с чем, кроме слов, которые я, конечно же, тоже не знал, но на коленях моих возлегала распечатка, а потому, напутать что-либо можно было только назло.
У нас, у всех, кто приходил на эти занятия по ускоренному обучению игре на гитаре, проходили которые в ДК им. Дзержинского, что у Перми -2, были такие листочки с песнями.
Распечатаны были они на советской ещё, серой и неплотной бумаге, встретить которую последние лет двадцать и до недавних пор, было большой редкостью, а теперь, вот – ностальгируй – не хочу.
Распечатаны были по-современному, на принтере, что здорово повышало имидж кружка, ведь в ноябре девяносто первого мейнстримом были печатные машинки, да копирки. Принтеры, конечно, были, но были невероятной диковинкой, о которой и знали-то немногие, и вживую видели, вообще, лишь только избранные.
То были большие и тяжелые, олдскульные матричные агрегаты – те, что выдалбливает буквы поточечно, издавая настолько дикие звуки, что, не каждый современный перфоратор сдюжит. Но дело своё они знали твёрдо и, видимо, по великому блату, натарахтели Олегу увесистую стопку листочков с огромным множеством песен.
Серенькие эти листочки, сложенные в пачку репертуара, с написанными поверх слов аккордами, были серьёзным подспорьем, бренчавшим на разномастных гитарах, начинающим музыкантам, и ощутимо помогали им мало-мальски правильно петь то, что те понавыбирали для изучения, ориентируясь каждый на свой вкус.
Моя же репертуарная история была, ох, как не очевидной – когда я впервые пришёл на занятия, клюнув на объявление «Научись играть на гитаре любимую песню за три урока !», то абсолютно не знал, что мне выбрать, а оттого, на вопрос Олега, люблю ли я Цоя, я ответил положительно и даже, зачем-то, кивнул, подкрепив дурной своей головой категоричность своего «да».
Но Цоя я не любил. Не слышал. Тогда я лишь знал, что он мёртв, догадавшись об этом по многочисленным надписям на стенах домов, кричавших об обратном в какой-то странной, перевернутой логике.
«Цой жив» - а значит мёртв! - что тут не понятного? - наше поколение, воспитанное в пепле идей самого живого из всех мертвецов, эти концептуальные приколы считывало «на раз».
«Так, Коля, идёшь и записываешь себе кассету с Цоем! Дома слушаешь и тренируешься. Не запишешь – можешь не приходить. Понял? – пробудив своего внутреннего Константиновича, подытожил Олег.
«Понял…» – ответил я и действительно понял, а бывало это далеко не всегда, что, если я и дальше хочу учиться, то, видимо, придётся-таки, потратиться и на это.
А учиться мне хотелось. Очень. Тем более и база, какая-никакая была – пять лет балалайки – это серьёзно, так что проблем с боем и всякими там пиццикато, да переборами у меня не было, а вот со струнами было посложнее. Точнее с их количеством – их там было шесть – аккурат в два раза больше. Но в детстве всё даётся куда легче, чем потом, а ежели, ещё и желание имеется…
А оно имелось. Правда, поначалу, годом ранее, летом девяностого, сунулся я, было, на курсы классической гитары, но всякий интерес потерял уже на третьем занятии, всё ещё постигая премудрости звукоизвлечения – ну вот правда, сколько можно пальцем струну телепунькать? Где, понимаешь, результат?
А тут всё как я любил: на тебе четыре аккорда – сиди и наигрывай. И ведь нравилось – пол минуты пальцы левой руки расставляешь, потом правой верх-вниз по струнам, и снова на пол минуты залипаешь над другим аккордом. Но каждый раз, на какие-то миллисекунды, делаешь ты это быстрее, пока в какой-то момент, не уходит этот навык куда-то прямиком в мышечную твою память.
Так что, очень я не хотел тогда лишаться ни этих уроков, ни нашей разношерстной и разновозрастной компании. Ребятки там все были добрые, веселые, тягу к музыке проявлявшие, и каждый со своим вкусом – кто романсы учит, кто Высоцкого, кто Окуджаву.
Помню, как-то здоровый, уже седеющий парень, с не сильно-то подходившим ему именем Кирилл, притащил на занятия кассету с записями какой-то новой группы из Свердловска, которую его армейский друг, приехавший к нему в гости из Ленинграда, выменял там накануне на водку у ребят со студии звукозаписи, и мы слушали, а на следующем занятии, уже и разучивали «Никто не услышит», фирменно, по-Шахрински, завывая «Ой-йо», ещё за пару месяцев до выхода нового альбома Чайфа.
Такие вот, весёлые они были– пираты ХХ века. Они много пели, много пили и курили тоже много, а я, хоть и не курил, также, с ними, просиживал часами в курилке, ведь каждому тогда было известно, что всё самое интересно всегда сокрыто клубами табачного дыма.
В девяносто первом не было ни mp3, ни интернета, да и компьютеры, к которым можно было получить доступ, разве что, очень сильно теоретически, предлагали на выбор если не перфокарты, то большие такие, пятидюймовые дискеты на 512 Кб, да операционную систему DOS, в придачу.
Так что, digital sound в девяносто первом – не вариант. Только аналог! Только хардкор!
Хотя, чего уж кривить душой,– в девяносто первом было вполне себе нормально слушать и пласты. Да и тремя годами позже, в девяносто четвёртом, когда Витя Гейн подарил мне пластинку с Сандрой, она было вполне себе ещё актуальным подарком – радиола «Эстония» с виниловой хрипотцой уже через минуту наполнила комнату клавишным вступлением «Secret land», уступившему место мягкому биту синт-попа.
Тогда, к ультимативному заданию Олега по Цою, подошёл я весьма ретиво, но записать себе музыку в то время было целой историей - приходишь, приносишь кассету, выбираешь по каталогу чего тебе надобно и гуляешь потом неделю в ожидании назначенной даты. А денег всё это удовольствие стоило немалых, поэтому, первоначально был проведена операция по обоснованию затрат на покупку двух кассет МК-60. И вот, через три дня, после папиной получки, когда выделено мне было двенадцать рублей, я купил-таки у спекулянтов-кооператоров две кассеты по шесть, хоть и стоили они официально тогда четыре, но, так уж повелось, что за четыре нигде и не продавались.
С этим богатством, составлявшим десятину полноценной советской ещё зарплаты, направился я в отдел звукозаписи, который тем и занимался, что записывал на кассеты музыку по твоему вкусу, при условии того, что вкус твой не выходил за рамки государева дозволения. Находился один из немногих таких отделов в Доме Быта «Алмаз», на руинах которого, после того как в нулевых пал он жертвой неравной борьбы с капитализмом, возник одноименный торговый центр – один из первых в Перми.
Хоть я и любил СССР всем своим горячим сердцем идейного пионера, некоторые перегибы того, совкового уклада, казавшиеся мне тогда чем-то естественным, здорово веселят меня сейчас, как, например, очень хитрая технология обретения аудиозаписей с Цоем – тут купи, туда отнеси…
Вот вы спросите: "А что, разве нельзя было купить кассеты там, где их записывали – в отделе звукозаписи"? И я вам отвечу: "Нельзя"! Ведь отдел звукозаписи должен заниматься тем, что ему предписано инструкциями и названием – записью звука на всяческие там магнитные носители. А продавать эти всяческие магнитные носители должны специально обученные для этого люди в отделах «электроника» универмагов, или же в специализированных магазинах.
Конечно, это смешно до невозможности, но с другой стороны, вспомнил я как в одной из сцен кинофильма «Я шагаю по Москве», героиня Галины Польских, Алёна, продавщица в отделе пластинок ГУМа, общается с покупателями:
- У вас первый концерт Чайковского есть?
-В чьем исполнении? Нейгауз? Рихтер? Клиберн?
- Ну этот, с бородой, англичанин…
- Огдон.
Вот, не могу я представить себе подобный разговор в современных реалиях, с сегодняшними продавцами, разве что повезёт мне наткнуться на фаната своего дела, профессионализм которого, с годами перейдя в абсолют, работает лучше всех, мне известных, техник продаж и всей этой пёстрой маркетинговой мишуры.
Как раз на такого профессионала, в заношенном турецком свитере BOYS и чёрной, из кожзама, косоворотке, нарвался я тогда в "Алмазе". На его вопрос: «На обе Цоя пишем, или на вторую чего другое?», я, на свою голову, ответил «чего другое», и, мгновением позже, был снабжен каталогом с названиями групп, исполнителей и альбомов.
Осознание того, что ты конченный лузер, приходит именно в такие моменты. И вот я стою, изучаю каталог, и, как любила говорить завуч из моей школы с обидным прозвищем Валендра, «смотрю в книгу, а вижу фигу» - ничего из того, что можно было выбрать, я не знал вообще.
А ведь с лоховством, оно как бывает? – ну вот ты попал в просак, стоишь в осознании полной своей никчемности, так и, казалось бы, стой себе дальше, а потом исчезни, по-тихому, и иди учить матчасть, но, ведь нет – взыграет в тебе твоя халамидническая гордость, и ты, в попытке выказать, что пацан-то ты ровный, ещё глубже, словно в дыру деревенского сортира, проваливаешься в липкий, жирный и лютый кринж.
Эх, надо было обе кассеты записывать Цоем. Но, вместо этого, я, с видом если и не ценителя, то знатока, прошевелил губами: «Алисэ Соопер, пожалуйста».
Существовала бы если в то время реклама курсов иностранных языков в Балашихе, ответ бы был точно по форме, а так, продавец посмотрел на меня не то, чтобы, как солдат на вошь, а как бравый, трижды Герой Советского Союза и полный Георгиевский кавалер маршал Будённый на хромую, дефективную, и на с детства слабую умом вошь.
И этого его «М –э... Чего?» хватило мне с лихвой, чтобы сделаться пунцовым, не в пример заказанному мною Алису Куперу.
Эх ты, Коля-Коля-Николай, английская спецшкола, транскрипции, геруньдий. Тьфу!
С королём шок-рока не заладилось с самого начала, и ни на микстейпах, ни в плейлистах не появлялся он никогда, а вот с Цоем – это был инсайт.
У меня тогда был новенький, серого цвета, магнитофон РИТМ, с двумя колонками, механическим счётчиком, и всякими разными крутилками. Был он, конечно, не у меня, а у нас, и, до появления видика, я так думаю, был одним из самых ценных активов домохозяйства, но, по величайшему дозволению, мне было разрешено держать его у себя на столе и слушать на нём всё, что ни заблагорассудится. Впрочем, список запрещенного к прослушиванию, множился пропорционально списку заблагорассудившегося.
И вот я, принёс домой кассеты, любезно смотанные на начало, нажал «ВОСПР» и стал фанатичным киноманом на следующие лет пять.
Не было на кассете ни одной из тех песен, которые я уже пару недель усердно разучивал на гитаре. Так получилось, что, не имея топовых и самых распространенных альбомов - «Группа крова» и «Звезда по имени Солнце», я зашёл в киноманию с другого входа, став обладателем, наверное, самого редкого по тем временам "Черного" альбома.
Потом, со временем, вкус мой музыкальный расширился значительно - Nirvana, Prodigy, Bush, R.A.T.M. Дельфин....Потом были и собственные пробы, завершившиеся, в общем-то, удачно, но песни мои, особенно ранние - они корнями в «КИНО», в мелодике Виктора Робертовича, ставшей, своего рода, лейтмотивом моего взросления и моего мировосприятия. То, как я вижу и ощущаю многие, очень глубоко личные, интимные вещи, во многом определено тем, как я понял и интерпретировал для себя его мир.
Под звуки его песен пронеслось моё отрочество, под них я взрослел, мечтал и влюблялся. Возможно, если и не благодаря его какому-то наивному, грубоватому , но чувственному романтизму, то уж точно не вопреки, и в созвучии с ним, до сих пор, самые сокровенные рефренсы - курить с любимой на балконе "под кофе" (и плевать, что никто из нас и не курит), танцевать на улице в дождь и её руки моём лице.
И уж точно, не запиши я тогда кассету, не стал бы и сам писать.
Спасибо, Виктор! С Днём рождения!
В синем небе летят самолеты,
И один из них самый красивый
Потому что на нем
Ты летишь ко мне....
