Звонок уже отзвенел, но Владимира Ильича не было. Запаздывают.
День как день и вдруг что-то изменилось. Незримая волна передернула видимость, задрожало пространство, искрой колыхнулась атмосфера и ощутимо напряглись стены. Секунда, другая и ...
Дверь разлетелась на стороны, стекла отсалютовали радостным перезвоном, и в аудиторию ворвался меловой вихрь
Сдгадгуйте, Вгадимиг Игьич гомандиговга!
Перед нами замелькал большой человек в черном лоснящемся костюме, карманы которого, основательно припудренные мелом, деликатно оттопыривались, а сам пиджак едва прикрывал внушительный живот. Казалось, еще чуть-чуть и слабенькая пуговичка, скрепляющая половинки, опасно выстрелит. Брюки, едва доходившие до щиколоток, поминутно съезжали на пониже, а седые, некогда богатые волосы, лихорадочно подпрыгивали.
Иитеггалы...
Шок от происходящего был столь велик, что первые минуты аудитория, пытаясь вместить сам факт иноземельного присутствия, изумленно и громко молчала. Понять или разобрать то, что произносило доселе невиданное, черно-бело картавое существо, не выговаривающее более половины алфавита и поминутно втыкающее мел в доску, было невозможно. Очевидно, явление. Большое. Похоже, доисторическое, меловое.
Тем временем, искрошив пару кусков, чудище принялось за третий. Удивительно, но к первому иитеггалу прибавилась еще парочка загогулин.
Тепег тгойной. Гаг бугем бгать, гто сгажет...
Минут через десять мы по уши погрузились в решение сложнейшей математической задачи, которую настойчиво, а главное, вместе со всеми, решал Абрам Давидович. Любимый и обожаемый.
Да, несколько полноватый, экспрессивный, шумный и, как выяснилось, роста, ниже среднего. Так на то и математика, чтоб ошибаться в размерах.
К концу первого часа рукава побелели выше локтей.
Он не признавал тряпки. Поначалу, если вспоминал или она оказывалась под рукой, пользовался, но когда обмелела и слилась с подоконником, потерял начисто. Не беда, рукав в помощь.
Гагой бугвой обогначим отгезог - хогите гси?
Вообще, греческие обозначения у студентов были не в чести. Сами прикиньте, строчишь лекцию и на выписывание античных вензелей нет ни времени, ни желания. Поэтому не любили.
И напротив, преподавательский шик заключался именно в использовании греческого алфавита.
Владимир Ильич выписывал греческие с особым изяществом. Прям сам удовольствие имел.
Нет, пожалуйста, только не кси.
Гогошо. Вогмем п-дгугому. Путь бугет кси одын
Всего одно занятие. Единственное. Неповторимое.
Абрам Давидович Кацман
***
Весной семьдесят девятого случилось невозможное. Звонок, обычный, телефонный.
Юрмитрич, почему за документиками не идете...
Папа опустил трубку. Присел. Тяжело выдохнул, задумался. И тут мама. На точке кипения. Возле.
Ну, говори уже.
Документы...
Отказали - так и знала.
Не совсем.
Отложили, вызывают, что...
Готовы
Примерно за полгода тетка выслала приглашение. Италия. На три месяца. По гостевой. Отец отмахнулся.
Меня, беспартийного еврея, не смешите. С такой анкетой в Болгарию по туристической не пустят.
Разумеется, ничего делать не стал. С такой-то анкетой. И вот, пожалуйте.
Первый семестр первого курса пришелся на одиночество вдвоем. Баба Сима. Видел в щелочку. По многолетней привычке запиралась.
Обедать пришлось по талонам. Спортивным.
Тут Хейман подсуетился. Раз у друга такая беда.
Ну, и баба Поля.
Фаршированный фиш, жаркое, как ты любишь, курочка...
А коржики?
К новому году объявились. Иностранцы. Шесть чемоданов чудес. Джинсы, дубленки, куртки. Главное, пластиночки. Оскар Питерсон, Билл Эванс. Под обещание на отлично. Сдержал. Еще до сессии. Три автомата из четырех.
На следующий год поехали деды. Летом.
Деточка, вот ключик, иногда заходи, проверяй, договорились...
Деточка зашла. На три месяца. Вместе с половиной центра, а к сентябрю подселился, великий скульптор Виктор Петрович Бокарев. Заглянул на минутку и остался на два месяца. Чтобы Горького лепить и Высоцкого по ночам, по-полной. Плюсом, наш курс.
Приперли Океан, 35-е колонки и понеслось. С утра и до утра.
Осчастливили соседей. Разумеется, в долгу не остались. Написали куда следует. Так мол и так, программа время, а тут диверсия. Сионизм чистой воды плюс фарцовка, пьянка, разврат и подготовка к побегу в Италию
Сначала мент. Все обнюхал, попросил Высоцкого. Еще сказал, явиться. Прибыли назначенному, побыли полчаса, подписали протокольчик и завершились
Эта, на прощение сказал блюститель закона, пацаны, вы с соседями поосторожней, лады.
Не устроило. Написали в институт, родителям на работу и газету "Челябинский рабочий".
Родители как-то разобрались. Газета тоже, но с институтом вышло сложнее.
Пришлось созывать комсомольское собрание.
По-молодости, по-глупости, постановили - не виноват. Еще экспертизу провели. Акустическую. Мол врут граждане.
На следующий день прибежал взмыленный комсорг факультета.
Вы че, совсем. Быстро объявляем выговор. Без занесения. Наверху все согласовано.
Сели со Славкой сочинять. Написали, отнесли и довольный Вовчик-комсомольский бог факультета, заулыбался.
Давно бы так. Кстати, ты обещал Цепеллинов ...
Вроде успокоились, и тут засада
Быстро к шефу, срочно, вещи оставь!
Давид Аронович встретил хмуро.
Не ожидал. Впрочем, как мне доложили, вас уже проработали на комсомольском.
Молча кивнул. Мол, да, проработали, и теперь остро переживаю вину.
Думаю, нет смысла говорить, насколько негативно это отражается на репутации кафедры..
Снова кивнул.
Хорошо, надеюсь, исправитесь, извлечете.
Третий раз. Извлеку, справлюсь, осознаю...
Шеф встал и демонстративно открыл дверь. С понурой головой повлекся. На выход.
Подождите там, указав глазами на лестничный пролет строгим шепотом приказал он
Повиновался. Через минуту он вышел из кабинета, огляделся и стремительно зашагал по коридору, но поравнявшись со мной, не поворачивая головы внятно процедил
За мной.
Зайдя в первую пустую аудиторию Давид Аронович наскоро произнес
Италия. Бывал. У меня там знакомые. Дам рекомендательное письмо и вас хорошо примут.
И пока студент изумленно приходил в себя столь же стремительно вышел.
Участник войны, коммунист, гроссмейстер сопромата, бессменный руководитель кафедры "Сопротивления материалов". Вечный Гохфельд.
***
За пару недель собрали три стенда, прогнали десяток образцов, отобрали чистые, из которых смонтировали первый каскад, и мощность пошла вверх.
В подмогу прислали Васю и Валеру. Электронщиков. Как две капли старки. Молчаливые, малопьющие, одного роста и равно-повышенной упитанности. Увлекались самодельными компьютерами. Последнее давало прибавку, поскольку изделия пользовались спросом, но дело ребята знали.
Постепенно стали забредать симпатичные. Инженеры, физики, химики - покурить, потрепаться, занять спирта или погонять блиц.
Из дистиллятора Вадя сотворил куб. Двойной перегонки. Сосуд скорби и печали. И установку тонкой очистки. Источник жизни получил высший бал и международное признание. Другие тоже не сиднем сидели, но Вадяев куб, очистка и рецептура были вне конкуренции. Гнал виртуозно, вдохновенно, никого не допуская до процесса. Только своими руками. Славка утверждал, что работая, мастер произносит заклинания, шепчет заговоры, водит пассы, чертит пентаграммы, и вообще, что-то тут нечистого.
В конце концов народ потребовал праздника.
Ребят, вас уже месяц тут, где стол?
И правда, негоже было томить общественность, поэтому заявились на ближайшую пятницу.
Стол ломился. Колбаса любительская в нарезке, плавленный сыр дружба под майонезом и чесноком, фрикадельки в томате, сельдь тихоокеанская баночная, огурцы соленые бочковые, помидоры в собственном соку, икра кабачковая и лук репчатый кружочками. Плюс кое-что из столовки. Завершал натюрморт продукт двойной перегонки, столетний Арманьяк на лимонных корочках, и после третьей все признали, что раньше цивилизации не было вовсе, зато теперь навалом и вообще,.
Постепенно народ разогрелся, коридор заполнился курящими, люди разбились на группки. Кто-то рубил нло, другой - черные ящики, третий - христову плащаницу. Теоретики ругали экспериментаторов, а те в свою очередь, инженеров. Славка нашел пару знойных подруг, а Вадя дуплил Хайдеггером в присутствии милой дамы из обработки металлов давлением.
Выйдя на воздух ощутил теплую волну удовлетворенности. Жизнь прекрасна. В самых казалось бы неуютных обстоятельствах, когда всюду секретность, казенщин и мудрое партийное руководство, проявлялось нечто такое, что не имело отношения к социализму, холодной и горячей войнам, анкетам, личным делам и подпискам о неразглашении. Что-то, что непосредственно касалось и трогало за душу. Где и как скрывалось это - в уголках губ, взглядах, вздохах, шутках, поворотах головы, неизвестно. Главное, было. Позволяло дышать, думать, смеяться и грустить. Видеть солнце и метать о небе.
Молодость мира