В первой главе “Моби Дика” главный герой рассказывает о своей мотивации отправиться в морское путешествие, из чего мы можем очень многое почерпнуть о его жизненном опыте, образовании и взглядах, какими те были до появления в жизни Измаила one grand hooded phantom.
Все дороги ведут в Нантакет
Вторая глава названа “The Carpet-Bag”, что в переводе “ковровый саквояж”. Откуда такое название и как саквояж может быть “ковровым”? Тут все просто. Раньше дорожные сумки часто делали из кусков старого ковра. Это было относительно дешево, а сама сумка при этом отличалась долговечностью и прочностью. Указанные факторы способствовали широкому распространению подобных саквояжей, пока на смену ковровой основе не пришла кожа.
Похожий саквояж был в распоряжении и нашего дорого Измаила. Герой пребывает в городок Нью-Бедфорд, однако не собирается там останавливаться, потому как хочет оказаться в Нантакете. Интересно, что несмотря на пиетет к морю и стремление поскорее взойти на борт какого-нибудь судна, Измаил демонстрирует избирательность, граничащую с некоторым снобизмом. Он сразу даёт понять, что не намерен оставаться в Нью-Бедфорде. Это может показаться странным, потому как Нью-Бедфорд к тому моменту (как отмечает сам Измаил) был фактически главным центром китобойного промысла:
New Bedford has of late been gradually monopolizing the business of whaling
Однако столько крупный порт оказывается лишь промежуточной остановкой на пути героя, ведь он ищет не просто способ уйти в море, не всякую работу. Его занимает эстетическое переживание. Измаил хочет оказаться в Нантакете, так как именно здесь был впервые вытащен на берег убитый кит:
Nantucket was her great original- the Tyre of this Carthage;- the place where the first dead American whale was stranded
Герой уподобляет Нью-Бедфород Карфагену, а Нантакет Тиру, сообщая истории китобойного промысла патетические нотки. Герой упоминает аборигенов, которые согласно преданиям были первыми китобойцами. Получается, что Измаилом руководит желание прикоснуться к истории, стать частью чего-то большего. Он стремится побывать в месте, “где все начиналось” и самому подобно краснокожим аборигенам начать свой путь, воспринимая Нантакет как точку отсчета, центр координатной плоскости. Поэтому Нью-Бедфород не интересует Измаила. Однако к моменту его прибытия в город, отправиться в Нантакет не представляется возможным. Следующий ближайший рейс будет не скоро, а это значит, что в Нью-Бедфорде приходится искать ночлег.
Как мерцающая свеча в гробнице
Вечерний город встречает Измаила мерзкой погодой. На улицы уже опустились сумерки, но из-за недостатка света герою кажется, что он блуждает в потемках, в лабиринте мрачных катакомб. Холод пронизывает до костей, а окружающий мрак пугает. Практически без гроша в кармане Измаил слоняется от одного прибежища к другому. Красноречивые вывески сулят комфорт и манят теплом, но герой не может себе позволить даже вступить на порог какой-нибудь из этих привлекательных гостиниц. “Скрещенные гарпуны”, “Меч-рыба” и прочие, так и остаются абстрактными названиями, отголосками относительно сытой жизни, к которой Измаил не имеет отношения.
Заглядывая наугад в дома, которые могут оказаться трактиром или постоялым двором со свободными комнатами, герой ненароком попадает в церковь чернокожих. Мало того, что Измаил чувствует себя непрошенным гостем, так и еще само действо, свидетелем которого он неожиданно для себя стал, по-настоящему пугает его:
It seemed the great Black Parliament sitting in Tophet. A hundred black faces turned round in their rows to peer; and beyond, a black Angel of Doom was beating a book in a pulpit. It was a negro church; and the preacher’s text was about the blackness of darkness, and the weeping and wailing and teeth-gnashing there.
Нельзя сказать, что Измаил был расистом, однако будучи выходцем из Нью-Йорка он однозначно был не очень хорошо знаком с нравами Нью-Бедфорда. Представляется, что Мелвилл неслучайно включил в роман сцену в “черной церкви”. Для того времени Нью-Бедфород был одним из центров аболиционизма. В общественной жизни этого города оставили свой неизгладимый след столь видные противники рабства как Фредерик Дуглас или Уильям Гаррисон. Тему расизма в романе “Моби Дик” мы еще затронем, но чуть позже. В этом нам поможет нобелевский лауреат Тони Моррисон, которая в своем сборнике эссе “Playing in the Dark: Whiteness and the Literary Imagination” уделила достаточно внимания роману Мелвилла.
В конечном счете Измаил находит себе временное пристанище. И дает ему крышу над головой человек с говорящей фамилией Гроб, в которой герой усматривает дурное предзнаменование, но быстро себя отдергивает, поскольку фамилия “Коффин” в тех краях была достаточно распространена. Однако это не мешает Измаилу прибегнуть к очередной библейское аналогии.
В своих рассуждениях он упоминает Эвроклидон, средиземноморский холодный ветер грегаль, из-за которого потерпел крушение корабль апостола Павла по дороге в Рим. Измаил называет Эвроклидоном ветер бушующий в Нью-Бедфорде и даже утверждает, что здешний ветер дул куда сильнее того, что разрушил “утлое суденышко бедного Павла”. И здесь начинается, пожалуй, самая интересная мысль этой небольшой, но емкой главы.
Измаил говорит, что чувствовать присутствие Эвроклидона лучше всего с безопасного расстояния, за каменной стеной, грея у камина ноги. Именно в таких “тепличных” условиях раскрывается вся прелесть этого беспощадного и строптивого ветра. Естественно, герой имеет в виду совсем другое. Его занимает не библейское предание или жизнь апостола Павла. Он не зацикливается на собственной участи бедного вагабонда, успевшего на своей шкуре ощутить прикосновение холодной ветреной ночи.
Говоря современным языком, Измаил постоянно “спойлерит” то, что с ним произойдет в дальнейшем. Эвроклидон — всего лишь уловка. Мы как читатели уже поняли, что Измаил умен и любит аналогии. Перефразируя героя, наблюдать за бурей интереснее с берега нежели столкнуться с ней в открытом море. Здесь усматривается следующий смысл: лучше услышать историю из чужих уст чем прожить ее самому. Измаил, таким образом, сам над собой немного иронизирует. Он определенно хочет свершений, стремится попасть в Нантакет, возвеличивает свои переживания до уровня библейских аллюзий, но с другой стороны сам признается, что нести бремя персонажа труднее, чем зрителя или читателя.