Воспоминание о дедушке по отцу приходило к Гордею очень редко. Только в дни мучительного погружения внутрь себя, в часы тягучего самосозерцания, в минуты особо тщательного взбалтывания сосуда своей души.
В дедушкиной квартире было уютно: скрипел под ногами паркет, настенный ковёр над диваном пестрел шаблонными узорами, пахло сигаретами, таблетками от моли и чаем. Солнце — вновь следует сделать акцент на яркости детских воспоминаний — заливало просторный зал. Пылинки кружились в свете точно сверчки, подёргиваясь.
Дедушку по отцу звали Серафимом, но на ангела он совсем не походил. Он скорее напоминал демона сидячего Врубеля: обильная шевелюра наваливалась на могучие плечи, чёрные круги под глазами сливались с тёмными глазами, продолговатый подбородок казался не просто волевым — меркуриальным скорее.
Гордей видел дедушку только совсем маленьким, Серафим умер, когда внуку не исполнилось пяти. Гордей помнил квартиру и самого деда смутно, словно смотрел издалека, улавливая лишь мелкие детали и контуры. Остальное же терялось в расфокусе.
У Серафима была причуда — он заставлял доедать всё до последней крошки.
— Тарелка после еды должна оставаться пустой, — говорил дед, выпуская изо рта сигаретный дым. Облако клубилось в воздухе, подсвеченное солнечным лучом, пронзающем кухню.
Так сладок мёд, что, наконец, он горек. Избыток вкуса убивает вкус.
Только один раз Гордей поспорил с Серафимом. Он отодвинул тарелку и сказал, отвернувшись:
— Не хочу.
Дед кивнул, затушил сигарету в пепельницу, выпустил ещё одну струю дыма в воздух и перевернул тарелку с супом прямо на голову внука.
— Иди мыться, — сказал он, указывая пальцем титана на дверь ванной комнаты.
Гордей был так поражён случившимся, что даже не смог заплакать. Морковь скользила по щеке, что-то липкое как будто шевелилось в волосах, в глаза заливался бульон.
Когда Гордей вернулся на кухню, Серафим закурил ещё одну сигарету и кивнул на полную тарелку супа:
— Ешь заново, — он выдавил улыбку. — И не спорь лучше.
Гордей, вспоминая этот незначительный и даже немного комичный инцидент, чувствовал ни с чем несравнимую смесь стыда, боли и благоговения. Приправленную благодарностью.
Он ощущал необходимость этого урока, но не мог его выразить словами, сформулировать его в виде точечной морали, осознать его влияния на своё будущее.
Как будто басня в детстве — знаешь, что здесь есть некое нравоучение, но не можешь его схватить умом. Просто сидишь потрясённый величием смыслов. Без окончательного понимания.
Когда Гордей приходит на могилу деда, он садится на скамейку и вспоминает о супе, об ощущениях тех, смахивает несуществующую морковь с щеки и говорит:
— Спасибо.
Перед тем как уйти, Гордей всегда кладёт рядом с памятником Серафима пачку излюбленной дедом «Арктики» и потом ему снится, что это именно дед выдувает облака дыма в небо.
#по365, #рассказ, #роман, #проза, #писательство, #литература
